Дева в голубом - Шевалье Трейси
— Знаешь, Элла, тебе все же следует мне кое-что объяснить. Ты так и не сказала, почему сорвалась с места и уехала в Швейцарию. Я что-нибудь не так сделал? Почему ты так ведешь себя по отношению ко мне? Ты словно постоянно намекаешь, что все дело в нас обоих. Для меня это новость. Если уж кому и чувствовать себя жертвой, так это мне. Это ведь не я, а ты всю эту кашу заварила.
Я не знала, как лучше растолковать ему все, и, кажется, Рик почувствовал мои колебания.
— Просто скажи все как есть. Прямо и честно.
— Это случилось, когда мы приехали во Францию. Все переменилось.
— Что ты имеешь в виду?
— Это трудно объяснить. — Я на секунду задумалась. — Знаешь, бывает так: купишь пластинку, ставишь ее раз за разом, уже наизусть все песни знаешь, только и света в окне что эта музыка. Что-то совершенно удивительное. Особенно если это первая твоя пластинка, тебе еще в детстве ее подарили.
— «Мальчишки на берегу. Паруса надуты».
— Точно. Но в один прекрасный день ты просто перестаешь заводить эту пластинку. Нельзя сказать, будто что-то случилось, тому нет причин, это неосознанный жест, эта музыка тебе просто больше не нужна. Она уже не имеет над тобой былой власти. То есть пластинку-то ты можешь поставить и песни будут по-прежнему хороши, но волшебство куда-то ушло. Что-то в этом роде.
— Но с «Мальчишками на берегу» ничего похожего не произошло. Я как относился к этой песенке, так и отношусь.
— Черт бы тебя побрал! — Я изо всех сил грохнула кулаком по столу. — Почему с тобой всегда так?
На нас начали оборачиваться.
— В чем дело? — прошипел Рик. — Что я такого сделал?
— Ничего не сделал. Ты просто меня не слушаешь. Я для примера сказала, а ты на свой лад все вывернул. Ты просто не хочешь ко мне прислушаться, не хочешь понять, что я говорю, — повторила я.
— А что я должен понять?
— Да то, что я больше не люблю тебя! Вот что я все время стараюсь сказать, а ты не хочешь слушать!
— Ясно. — Рик откинулся на спинку стула. — В таком случае почему бы не сказать это прямо? И при чем тут «Мальчишки на берегу»?
— Это просто метафора, мне так легче все объяснить. Но ты умеешь смотреть на вещи только со своей стороны.
— А как еще я должен на них смотреть?
— С моей! — Я изо всех сил стукнула себя кулаком в грудь. — Неужели ты не способен взглянуть на вещи с моей точки зрения? Со всеми ты такой славный, такой покладистый, но ты всегда гнешь свое, всегда заставляешь людей смотреть на вещи твоими глазами.
— Элла, хочешь знать, что я сейчас вижу своими глазами? Я вижу совершенно растерянную женщину, женщину, которая не знает, что ей делать и чего она хочет, и хватается за ребенка, как за спасательный круг. Хоть будет чем заняться. И еще я вижу женщину, которой надоел муж, вот она и трахается с первым попавшимся.
Рик замолчал и отвернулся. Похоже, он сам был смущен собственной прямотой и понял, что зашел слишком далеко. Во всяком случае, раньше он с такой откровенностью не высказывался.
— Рик, — мягко проговорила я, — видишь ли какая штука, это как раз не моя точка зрения, а именно твоя. — Я заплакала, не то от обиды, не то от облегчения, а может, от того и другого разом.
Подошел официант, убрал наши нетронутые тарелки и по собственной инициативе положил счет на столик. Но мы даже не посмотрели на него.
— А… это… словом, это на время или навсегда? Я имею в виду перемену в твоих чувствах, — спросил Рик, дождавшись, пока я выплачусь.
— Не знаю.
— Я про пластинку, — попытался зайти он с другой стороны. — Может, все вернется и ты снова будешь ее заводить?
Я задумалась.
— Когда-нибудь — может быть. — «Но разве что время от времени», — добавила я про себя. То первое чувство по-настоящему не возвращается никогда.
— Что ж, может, все еще изменится.
— Рик, все, что я могу сказать сейчас, так это то, что с тобой я ехать не могу. — Я почувствовала, как слезы снова наворачиваются на глаза.
— Знаешь, — добавила я, — я ведь так и не рассказала тебе о том, что произошло в Швейцарии. Да и во Франции тоже. Что я раскопала насчет семейства Турнье. А ведь это целая история. Да, теперь я целую историю могла бы рассказать, связать разрозненные концы, заполнить пробелы. Сам видишь, я теперь словно совсем другой жизнью живу, и ты о ней ничего не знаешь.
Рик почесал переносицу.
— А ты опиши ее на бумаге, — предложил он и снова посмотрел на пятна у меня на руке. — Что же касается меня, то я, пожалуй, пошел. Слишком уж здесь душно.
* * *Когда я вернулась, Матильда еще не легла. Она сидела в гостиной и читала журнал, закинув длинные ноги на стеклянный кофейный столик. Она вопросительно посмотрела на меня. Я плюхнулась на диван и подняла глаза к потолку.
— Рик собирается в Германию, — объявила я.
— Vraiment? Bot этоновость.
— Тем не менее. Но я с ним не еду.
— В Германию? — Матильда сделала гримасу. — Само собой.
— Слушайте, — фыркнула я, — вам хоть одна страна, кроме Франции, нравится?
— Америка.
— Так ведь вы там даже не были!
— Пусть так, но уверена, что полюбила бы ее.
— С трудом представляю себе, как вернусь домой. Калифорния наверняка покажется такой чужой.
— А вы собираетесь возвращаться?
— Не решила еще. Но в Германию точно не поеду.
— Вы сказали Рику, что беременны?
— А вы-то откуда знаете? — Я так и подскочила на диване.
— Так это же очевидно! Вы быстро устаете, вам не хочется есть, хотя обычно на недостаток аппетита не жалуетесь. А когда молчите, вид у вас такой, словно к чему-то внутри себя прислушиваетесь. Я все это по себе прекрасно помню, когда Сильвию собиралась рожать. Кто же отец?
— Рик.
— Уверены?
— На все сто. Одно время мы изо всех сил старались, потом бросили, но, похоже, уже после того, как я забеременела. Сейчас я вижу, что признаки уже несколько недель как появились.
— А Жан Поль?
Я перевернулась на живот и зарылась головой в подушку.
— А что Жан Поль?
— Увидеться-то с ним вы собираетесь? Поговорить?
— А что мне ему сказать?
— Mais[68]… не сомневаюсь, что он захочет встретиться с вами, узнать новости, даже дурные. Не очень-то любезно вы с ним обошлись.
— Я бы так не сказала. По-моему, как раз напротив, я хорошо сделала, не пытаясь с ним общаться.
К счастью, Матильда переменила тему разговора.
— В среду я беру выходной, — объявила она, — съездим в Ле-Пон-де-Монвер. Вы ведь вроде хотели. И Сильвию с собой возьмем. Ей там понравилось. А вы еще раз повстречаетесь с месье Журденом.
— Жду не дождусь.
Матильда фыркнула, и мы от души рассмеялись.
В среду утром Сильвия настояла на том, чтобы помочь мне одеться. Она пришла в ванную, где я примеряла светлые шорты и рубаху цвета овсянки, и, прислонившись к мойке, принялась наблюдать за мной.
— Почему ты все время носишь белое? — спросила она.
«Ну вот, опять начинается», — подумала я.
— Рубаха не белая, — заявила я. — Она… цветом похожа на… хлопья. — Как будет по-французски «овсянка», я не знала.
— Ничего подобного. Я ем на завтрак кукурузные хлопья и они оранжевые.
Я и сама, бывало, ела по три тарелки кукурузных хлопьев и не наедалась.
— Ладно, скажи ты, что мне надеть.
Сильвия захлопала в ладоши, помчалась в гостиную и принялась рыться в моей сумке.
— У тебя все белое или коричневое! — разочарованно крикнула она и в тот же самый момент вытащила голубую рубаху Жана Поля. — Кроме этого. Ее и наденешь, — безапелляционно заявила она. — Раньше-то почему не надевала?
Якоб еще в Мутье велел постирать рубаху. Следы крови практически исчезли, только сзади осталась ржавая полоска. Я думала, ее и не заметишь, если специально не приглядываться, но Матильда, стоило мне одеться, сразу обратила внимание. Уловив ее удивленный взгляд, я вытянула шею и исхитрилась посмотреть назад.
