Энди Макнаб - Браво_Два_Ноль
Другой тип был гораздо ниже ростом и мельче. У него было осунувшееся лицо с впалыми щеками, и одет он был в жуткий костюм, который ему, должно быть, выдали в надежде, что он когданибудь до него дорастет.
Солдаты вывалили на стол наши подсумки и оружие. Было ли у меня в подсумках чтонибудь такое, что может нас выдать? Принесут ли сюда и наши рюкзаки?
Мистер Щеголь протянул тощему замухрышке большой плотный конверт. На обратной стороне стояли печати с девятиконечными звездами, а на лицевой была надпись поарабски. Определенно, это была официальная передача – или коммандос отдавали нас военной разведке, или военная разведка отдавала нас гражданской полиции. В любом случае, мы продвигались дальше по цепочке, и шансы на побег становились все призрачнее.
Нам никто не сказал ни слова. Все происходило так, словно нас здесь и не было. Казалось, о нас даже не упомянули; в нашу сторону не было ни взглядов, ни кивков. Мы попробовали было вытянуть затекшие ноги, но к нам тотчас же подскочили солдаты и заставили подобрать их под себя. Когда они наклонились ко мне, я посмотрел на их запястья, пытаясь определить время. На самом деле в этом не было никакой необходимости, но мне нужна была хоть какаято отправная точка, чтобы вернуться к реальности. Однако часов ни у кого не было, что свидетельствовало о профессионализме, от которого мне стало жутко. Однако нам позволили быть свидетелями передачи, что выглядело странно.
Щеголь в летном комбинезоне вышел, и вскоре послышался шум отъезжающей машины.
Итак, дело сделано: мы у новых хозяев.
Меня охватило беспокойство. Военные не носят штатские костюмы. Кто этот тип? Имея дело с военными, ты знаешь, что к чему, и разбираешься в происходящем. А сейчас нас передали какомуто типу в штатском. Мне приходилось слышать самые жуткие истории о временах ираноиракской войны. Я был наслышан о пытках электротоком и подвешивании к потолку на крюках, на каких вешают мясные туши. Эти ребята профессионально занимались такими вещами на протяжении многих лет, так что опыта у них предостаточно. В нас нет для них никакой новизны, с такими, как мы, они уже работали десять лет, мы для них лишь еще одна пара клиентов. Меня захлестнула волна страха. Однако я ничего не мог с этим поделать; оставалось только готовиться к приземлению. Единственная надежда заключалась в том, что нас не станут слишком уродовать, чтобы мы хорошо смотрелись на видео. Может быть, рукоприкладства будет меньше, чем в предыдущий раз, – хотя я в этом сомневался.
Рубашка у тощего замухрышки была грязная, а воротник на добрых четыре размера больше, чем нужно. У него был большой засаленный галстук, а брюки подвернуты снизу. Казалось, свою одежду он одолжил у нашего Стэна. Замухрышка нудным ровным голосом отдал солдатам какоето приказание и вышел. Те подхватили Динджера и вытащили его из комнаты, прежде чем мы с ним успели обменяться взглядами.
Я остался в полумраке с тремя или четырьмя солдатами. Все они были в оливковой форме. Нижние чины в иракской армии носят знаки различия в петлицах, наподобие американцев, и я разглядел, что один из этих ребят – унтерофицер первого класса, с двумя звездочками. Он обратился ко мне на довольно приличном английском.
– Ты – смотри вверх, – прорычал он.
Замечательно. Теперь у меня появилась возможность оглядеться по сторонам. Я натянул на лицо покорное выражение, всеми силами стараясь произвести жалкое впечатление.
Унтерофицер стоял передо мной вместе с двумя типами в форме и еще одним в традиционном арабском халате, с непокрытой головой и парусиновыми тапочками на ногах.
– Как тебя зовут?
– Меня зовут Энди, сэр.
– Американец?
– Нет, я англичанин.
– Ты американец?
– Нет, я англичанин.
– Ты лжешь! Ты лжешь!
Он с силой ударил меня наотмашь по лицу. Я отшатнулся назад и повалился на пол.
– Сядь. Ты англичанин?
– Да. Я англичанин.
– Ты лжешь. Ты израильтянин.
Это был не допрос, унтерофицер просто развлекался со мной.
– В эту ночь много людей умерли, потому что ваша страна бомбит наших детей. Наши дети погибают в школах. Ваша страна убивает каждую ночь тысячи человек, и теперь настало время умереть и тебе.
Я не сомневался, что он говорит правду и меня прикончат. Но сделают это не они. Передо мной были не профессиональные палачи, а канцелярские крысы, которые решили немного позабавиться за мой счет.
– Что ты думаешь по этому поводу?
– Ну, я не хочу умирать.
– Но вы убиваете тысячи людей. Вы убиваете их, а не нас. Мы не хотим эту войну.
– Я ничего не знаю, я простой солдат. Я не знаю, почему мы воюем друг с другом. Я не хотел идти на войну. Я работал дома в Англии, но меня заставили пойти в армию.
Я повторял всю ту же прежнюю чушь, просто чтобы показать, что я полностью сбит с толку и не понимаю, в чем дело и почему я здесь. Я надеялся, ко мне проникнутся состраданием, однако этого не произошло.
– Миттеран свинья. Буш свинья. Тэтчер свинья. Она заставляет наших детей умирать от голода.
– Я ничего этого не знаю, я простой солдат.
Получив еще одну затрещину, я повалился на пол.
Ко мне подошли другие двое и начали развлекаться в свою очередь. Один из них расхаживал взад и вперед. Подойдя ко мне, он наклонялся вплотную и кричал, затем снова принимался расхаживать, после чего бил по голове.
Унтерофицер сказал:
– Этот человек хочет тебя убить. Думаю, сейчас можно разрешить ему тебя убить.
Я понимал, что они лишь дают выход своей злости. Если мне повезет, скоро им это надоест. Пока что я не видел ничего страшного.
Я обратил внимание на то, что наши подсумки исчезли. Судя по всему, их унесли, когда уводили Динджера. Меня охватило беспокойство. Неужели нас разделили навсегда? И я больше никогда его не увижу? От этой мысли у меня сжалось сердце. Было бы так хорошо перед смертью еще разок увидеть Динджера.
Иракцы вели себя все более уверенно. Попеременно отвешивая мне затрещины, они повторяли всю ту пропагандистскую чушь, которую им твердили: рассказывали мне о том, как будет хорошо, когда наконец западных империалистов изгонят с Ближнего Востока.
– Американцы и европейцы забирают всю нашу нефть. Это наша страна. Европейцы разделили нашу родину. Ближний Восток должен принадлежать арабам, это наша земля, это наша нефть. Вы навязываете свою культуру, вы все портите.
Я повторял, что ничего не знаю: я простой солдат, и сюда меня послали вопреки моей воле.
Меня начали бить по голове. Один из иракцев зашел сзади и лягнул меня по спине и по почкам. Упав на пол, я сжался в комок, подбирая колени к подбородку. Закрыв глаза и стиснув зубы, я приготовился к продолжению, но меня подняли и снова усадили на пол.
– Зачем вы здесь, убиваете наших детей? – снова посыпались на меня вопросы, причем они были искренними.
Несомненно, при бомбежках гибли дети, и для солдат это было настоящей трагедией. Это уже были не те крики «проклятый ублюдок!» и побои, к которым я успел привыкнуть; у этих ребят действительно болело сердце. Они били меня от всей души.
– Почему вы убиваете наших людей?
– Я был отправлен сюда для того, чтобы спасать жизнь, – возразил я, обойдя тот факт, что это заявление не вполне точно описывало нашу деятельность в течение последних нескольких дней. – Я здесь не для того, чтобы убивать.
Открывшиеся раны снова начали кровоточить. Распухший нос опять заполнился кровавой слизью. Однако меня не покидало ощущение, что сейчас все подчинено строгому контролю. Судя по всему, один из ребят сказал: «Пока достаточно», потому что они остановились. Несомненно, у них имелись инструкции не переусердствовать. Очевидно, мы должны были сохранить способность разговаривать. А это означало только то, что впереди нас ждало нечто худшее.
– Мы ведем войну уже много лет, тебе это известно?
– Нет, неизвестно. Я вообще ничего не знаю. Я в полном смятении.
– Да, мой друг, мы ведем войну уже много лет, и мы знаем, как получать информацию. Мы знаем, как заставлять людей говорить. И ты, Энди, скоро заговоришь…
Иракец откашлялся – долгий, громкий хрип, поднявшийся из глубины бронхов и содрогнувший всю грудную клетку; и не успел я опомниться, как мне в лицо шлепнулся большой сгусток зеленой слизи. Это меня страшно разозлило – больше, чем побои. Я не имел возможности вытереть харкотину, и она растеклась по всему лицу. Мне представилось, что я подцеплю туберкулез или какуюнибудь другую страшную заразу. Если учесть, как хронически мне не везло, вполне возможно, я вынесу допросы, тюрьму, вернусь в Великобританию и только там вдруг выясню, что подцепил какуюто неизлечимую иракскую разновидность сифилиса.
Остальным ребятам это понравилось, и они тоже принялись плеваться в меня, поднимая мое лицо, чтобы оно представляло собой лучшую цель.
