Иван Сербин - Троянский конь
— Согласен, — кивнул не без некоторого снисхождения Козельцев. — И сами картины очень недурны, и копии восхитительны. Поверьте, Слава, я занимаюсь коллекционированием очень давно. Это лучшие копии голландцев, которые вы сможете найти в России.
Паня согласно помотал головой.
— С ума сойти! — прошептал он и вздохнул.
— Первое ваше условие я выполнил, — напомнил Козельцев. — Теперь ваша очередь. Тур.
— Да-да, — кивнул Паня. — Знаете что, Владимир Андреевич, я пока оставлю голландцев у вас в сейфе. Честно говоря, боязно возить их по всему городу. Мало ли что. А завтра… Нет, завтра не успею. Послезавтра я их заберу, а ключ пришлю вам по почте или передам при встрече.
— Хорошо, — пожал плечами Владимир Андреевич. — Пожалуйста. Оставляйте, мне не жалко.
— Спасибо. — Паня благодарно приложил руку к груди.
— Да не за что, господи.
Владимир Андреевич ничем не рисковал. Сейф стоил ему девятнадцать долларов в месяц. Пустяки, говорить не о чем. Даже если этот Слава-Паня по какой-либо причине забудет вернуть ключ, он просто аннулирует договор на аренду.
Паня же бережно сложил копии и спрятал в ящичек.
— Извините, Владимир Андреевич, я не знаю, как закрыть. Вы заприте, а я пока позвоню, закажу нам билеты на самолет на завтра, хорошо?
— Хорошо, — согласился Козельцев.
Паня отошел к окну, достал мобильный.
— Девушка, номер аэровокзала, пожалуйста. Спасибо. — Еще один номер. — Козельцев слушал его вполуха, поворачивая ключ и наблюдая за тем, как менеджер поворачивает свой и отходит в сторону. — Девушка, два билета на завтра, на день, до Одессы. Два. Два, говорю. Во сколько? А пораньше нет? — Он повернулся к Владимиру Андреевичу, спросил шепотом: — На одиннадцать утра или на шесть вечера?
— На шесть, — ответил Козельцев. — У меня еще дела утром.
— На шесть, девушка. А когда можно выкупить? А сегодня можно? Хорошо. Спасибо. — Паня сунул телефон в карман. — Сегодня можно.
— Отлично, — ответил Владимир Андреевич, протягивая ему ключ от сейфа.
— Нам надо поторапливаться, — Паня взял ключ, сунул в карман. — Через сорок минут агентство закроется.
— Тогда поторопимся, — согласился Козельцев. Уточнил, пока они шли через холл: — Кстати, у вас какого типа каюта?
— Полулюкс, — ответил Паня. — Я рассчитывал сэкономить деньги. Иногда лишняя тысяча долларов решает исход дела.
— Это верно. — Козельцев отключил сигнализацию. — Командуйте, предводитель.
Через двадцать минут они были в агентстве. Еще через пятнадцать Владимир Андреевич стал обладателем круизного тура «Жемчужина Черноморья», причем в одноместном полулюксе.
А еще через сорок они с Паней стояли у дверей аэровокзала.
— Отлично. — Владимир Андреевич прочел собственную фамилию на билете и улыбнулся. — Просто отлично. Послушайте, а когда судно прибывает в Стамбул?
— Послезавтра утром. Кстати, если хотите взять билеты на самолет из Стамбула в Москву, поторопитесь. Сдается мне, завтра утром билетов может уже не быть. Слишком много народу купит себе тур только ради голландцев. Похоже, от Стамбула судно пойдет почти пустым.
— Я тоже об этом подумал, — кивнул Владимир Андреевич.
— Ну что же, — Паня протянул ему руку, — до завтра? В пять у стойки регистрации.
— Да, хорошо. Вас подвезти?
— Спасибо. Отсюда я сам доберусь. — Паня тряхнул руку Козельцева. — Приятно иметь с вами дело, Владимир Андреевич.
— И мне очень приятно.
Козельцев сел за руль «Мерседеса». Паня же полез в карман за сигаретами. Глядя, как «шестисотый» выкатывается на Ленинградский проспект, он щелкнул зажигалкой и сказал негромко:
— То ли еще будет, Владимир Андреевич. То ли еще будет.
* * *Лемехов сидел у подъезда. С ободранной физиономией, с приличным синяком под глазом и с шикарным букетом в руке он был похож на школьника, который ухаживает за девчонкой из соседнего квартала. Два раза в неделю его ловят тамошние мальчишки, лупят для ума, но он все ходит и ходит, несмотря на побои. Может быть, это ущемленное самолюбие, а может быть, что-то более серьезное.
Он внимательно посмотрел на подъехавшую к подъезду «Волгу» Северьяна Януарьевича, усмехнулся.
Директор тоже заметил оперативника.
— Это к вам? — спросил он не без любопытства.
— Ко мне, — ответила Катя.
Она не хотела обсуждать аспекты своей личной жизни. Слишком большие перемены произошли в ней за два последних дня.
— Киногеничный юноша, — прокомментировал Северьян Януарьевич.
— Он мент, — объяснила Катя.
— Я так и подумал, — ответил директор. — К тому же влюбленный мент.
— И в синяках, — закончила Катя.
— Это не мешает ему оставаться киногеничным. А что с ним случилось? Подрался?
— Бандитская пуля, — выдала Катя сакраментальную фразу, повернулась и открыла заднюю дверь — Настена, на выход. Приехали.
Настя выбралась из машины. Лемехов расплылся, гаркнул на полдвора:
— Кого я вижу! Настюха, привет!
— Здрасьте, дядя Антон.
Настена отошла в сторону, принялась старательно разглядывать нарисованные кем-то на асфальте «классики». Катя же помялась. Наверное, надо было что-то сказать, но она плохо представляла что. Теперь, после гибели Димы, этот директор стал для них посторонним. Человеком с улицы. Какое ему дело до них и какое, собственно, им до него?
— Я пойду?
— Конечно, — согласно кивнул Северьян Януарьевич. — Как только утрясется финансовый вопрос, я вам немедленно позвоню.
— Разумеется, — ответила Катя.
— Екатерина Михайловна, не отчаивайтесь. Жизнь — штука удивительная. Даже еще более удивительная, чем кино.
— Я знаю. Всего доброго, Северьян Януарьевич.
— И вам всего наилучшего, Екатерина Михайловна.
Северьян Януарьевич улыбнулся, чуть заметно качнул головой, словно желая подбодрить. «Волга» фыркнула двигателем и умчалась, оставив Катю и Настю на тротуаре. Катя подумала, что так, наверное, чувствовали себя пираты, которых высаживали на берегу необитаемых островов. Не будет больше шума городов и веселья цивилизации. Сменятся жизненные ценности. И звук человеческого голоса станет дороже золота.
— Привет, Кать.
Лемехов поднялся с шаткой скамеечки. Катя вдруг поняла, что он хорошенько «принявши». Глаза маслянистые, слезливые. А запах… Одним словом, пьян был Лемехов изрядно.
— Привет, — ответила Катя и позвала: — Настюш, иди-ка сюда.
Настя подошла, ухватилась за руку. В последнее время она не часто это делала. Только когда хотела отгородиться от назойливых приставаний посторонних.
— Слушай… — Лемехов шагнул навстречу. — Вообще-то я извиниться хотел. За вчерашнее. Нашло что-то. Вот и вспылил.
— Понятно.
Лемехов подошел еще ближе, покачнулся, протянул букет:
— Вот.
— Извинения приняты, — сказала Катя. — А теперь иди домой.
— Слушай, Кать… — Лемехов пьяно почесал затылок. — Это… Поговорить бы.
— Да не о чем нам разговаривать, Антон.
— А мне кажется, есть о чем. — Лемехов опустился на корточки, едва не опрокинувшись на спину, подмигнул Насте. — Настюх, возьми цветочки и беги домой, поставь их в вазу, пока не завяли. Ага?
Настя вопросительно взглянула на Катю.
— Давай, — кивнула дочери та. — Иди. Я сейчас поднимусь.
Настя взяла букет и скрылась в подъезде.
Антон проводил ее взглядом, хмыкнул, поднялся, раскинув руки, как орел — крылья.
— Оп-па, — засмеялся он. — Штормит нынче.
— Я вижу, — сухо ответила Катя. — Что дальше?
— Кать, ну чего ты?
— Я? Я ничего. — Катя вздохнула. — Короче, Антон, говори, зачем пришел, и я пойду.
— У меня к тебе предложение. — Лемехов засунул руки поглубже в карманы брюк, вздернул плечи.
— Я слушаю.
— Выходи за меня замуж.
— Что? Прости, я, наверное, ослышалась?
— Я говорю: выходи за меня замуж. — Лемехов вздохнул, да так мощно, что перегар поплыл по двору. — А чего? Настюхе папа нужен? Нужен. Ну и это…
— Так, Антон, — перебила его Катя. — Иди-ка ты домой. Я даже говорить не стану на эту тему.
— Почему? Ты думаешь, что я пьян? — настаивал Лемехов. — Да? Я не пьян. Ну, сто граммов принял для душевного подъема. Я же серьезно предлагаю.
Катя обошла Антона и направилась к подъезду.
— Погоди, Кать. — Лемехов поймал ее за локоть. — Ну, погоди, чего ты? Я же не спьяну. Я бы и вчера тебе сказал, если бы не этот… уголовник хренов.
— Пусти, — вдруг очень жестко сказала Катя.
Лемехов поджал губы.
— Да ты чего, Кать?
— Ничего. Пусти, тебе сказано, — очень тихо повторила Катя.
— А то что? Гукину стукнешь? Или этому заступнику своему?
— А ну отпусти мою маму, — донесся от подъезда голос Насти.
Катя обернулась. Настена стояла в дверях, а за ней, держа руку на перевязи, возвышался Дима. Лицо его было бледным, напряженным и очень злым.
