Андрей Воронин - Груз 200
Глеб шагнул к лестнице. Слово “фугас” засело у него в голове, безостановочно вертясь в мозгу, как заигранная пластинка. Рука словно сама собой скользнула в карман и сомкнулась на плоской коробочке сотового телефона. Ну конечно!
Торопливо выбравшись из подвала, он наклонился, просунул в люк автомат и выстрелил из подствольного гранатомета по одной из стоявших в углу двухсотлитровых бочек. Нажав на спуск, он стремительно откатился в сторону, ногой захлопнув тяжелую крышку. Крышка немедленно отскочила обратно, подброшенная взрывом, из квадратного лаза взметнулся фонтан чадного пламени. Глеб снова толкнул крышку ногой и метнулся к дверям, держа в одной руке автомат, а в другой трубку сотового телефона.
Глава 15
В Москве снова шел нудный моросящий дождь, и, глядя в окно, сплошь исчерченное пунктирными линиями сползавших по стеклу капель, генерал-майор Малахов из последних сил боролся с чугунной и беспросветной, как этот ненастный мартовский день, тоской, которая стала все чаще наваливаться на него в последнее время. Причина ставшей привычным спутником генерала мерихлюндии была не в погоде и даже не в том, как шли дела. Погода меняется, а дела, сколько помнил Малахов, всегда выглядели так, словно на завтра был запланирован конец света. Генерал-майор подозревал, что дело тут только в его возрасте, и старательно убирал с глаз долой всевозможные медицинские брошюрки, которые не менее старательно и как бы невзначай все время подсовывала ему супруга. Он и без помощи специальной литературы знал, что курить натощак, литрами пить кофе и при этом круглые сутки жить на одних нервах очень вредно для здоровья. Однажды он из любопытства заглянул в одну из подложенных коварной супругой на полочку в сортире брошюр и сразу же наткнулся на нечеткую черно-белую фотографию, подпись под которой гласила, что на ней изображен какой-то гельминт, угнездившийся в глазном яблоке человека. Пробежав глазами расположенный рядом с фотографией абзац, генерал с содроганием узнал, что гельминт – это, оказывается, вид глиста, который может беспрепятственно путешествовать по всему телу. Он бомбой вылетел из сортира и впервые за долгие годы громко повздорил с женой, хотя отлично понимал, что медицина – наука точная, по крайней мере в том, что касается классификации болезней и паразитов. Но, поскольку та же медицина уже десять лет подряд не могла излечить его супругу от обыкновенного варикоза, он в приказном порядке велел жене убрать из дома всю эту “шарлатанскую макулатуру” и оставить его в покое. Госпожа генеральша, женщина немолодая и умудренная многолетним опытом супружества, промолчала и даже убрала с глаз долой свою “походную библиотечку шамана”, как называл ее подборку медицинской литературы генерал. Ровно через неделю брошюры снова начали попадаться Алексею Даниловичу на глаза, но к тому времени он уже успел поостыть и молча игнорировал все попытки жены просветить его в области диагностики и профилактики всевозможных заболеваний.
Все эти медицинские размышления привели к тому, что генерал начал ощущать тупую ноющую боль в области желудка. “Язва, что ли, начинается? – с неудовольствием подумал он, продолжая упорно глазеть в окно, за которым под нудным дождиком стоически мокли голубые кремлевские ели. – Очень даже возможно. Давно пора. При такой работе можно только удивляться, что ее у меня до сих пор не было."
На столе у секретаря негромко загудел зуммер. Сидевший за столом молодой человек, который своим безупречным костюмом, гладкой, волосок к волоску, прической и бесстрастным выражением чисто выбритого, классически красивого лица напоминал Малахову сбежавший из дорогого бутика манекен, поднял трубку внутреннего телефона, несколько секунд молча послушал, так же молча опустил трубку на рычаги и негромко, очень вежливо сказал:
– Генерал-майор Малахов. Прошу вас.
Малахов встал, поправил галстук, узел которого почему-то опять уполз под левый уголок воротника, механическим жестом одернул полы пиджака и шагнул к высокой двустворчатой двери.
Молодой человек каким-то непостижимым образом оказался там раньше него и предупредительно распахнул перед генералом тяжелую правую створку. Малахов сделал над собой титаническое усилие и не поморщился, понимая, что протокол есть протокол и что высшая государственная власть, несомненно, должна всемерно поддерживать собственный авторитет, хотя это и приводит порой к определенным издержкам наподобие этого прилизанного подхалима со “стечкиным” за левым лацканом дорогого, сшитого на заказ пиджака.
Генерал мысленно одернул себя. В конце концов, молодой человек в приемной вовсе не был виноват в том, что у генерал-майора Малахова в последнее время было отвратительное настроение, усугублявшееся плохой погодой, болями в желудке и тем обстоятельством, что на входе в здание у него отобрали пистолет, который он по старой памяти продолжал повсюду таскать за собой в потертой, насквозь пропитавшейся его потом, потемневшей наплечной кобуре. Тренированный, специально выращенный, выхоленный, вышколенный, чуть ли не клонированный самец, сидевший там, где по обычной логике вещей должна была сидеть хорошенькая девчушка с наманикюренными пальчиками, был абсолютно непричастен к тому, что генерал-майор, входя в высокую двустворчатую дверь, немного побаивался выйти оттуда полковником, а то и вовсе майором.
Генерала приняли с привычной вежливостью и даже намеком на теплоту, которые он хорошо помнил еще по тем временам, когда хозяин этого кабинета заправлял делами на Лубянке. Но времена переменились, и переменились обстоятельства, так что Малахов, как-то вдруг устав идти по мягкой ковровой дорожке, скромно приземлился на пружинистое сиденье кресла где-то ближе к середине длинного, как скоростная автострада, Т-образного стола для заседаний.
– Поближе, Алексей Данилович, – просматривая одним глазом какие-то бумаги, пригласил хозяин. – Располагайтесь поудобнее, у меня к вам серьезный разговор.
Малахов встал и пересел поближе, сердито гадая, на каком, собственно, основании он ощущает себя приговоренным к расстрелу. “Мания преследования, – словно наяву услышал он голос жены. – Паранойя. Допрыгался, голубчик!"
Пока генерал занимался передислокацией, в кабинете бесшумно возник прилизанный молодой человек, нагруженный подносом с чайными причиндалами. “Когда он успел? – поразился Малахов. – Вот это дрессировочка!” Чаю ему не хотелось совершенно.
Окончательно разозлившись на себя, он сел свободнее, придвинул к себе наполненную молодым человеком чашку и начал бесцельно помешивать в ней тонкой серебряной ложечкой, ожидая начала разговора. Отданный самому себе категорический приказ не раскисать, как обычно, сработал безотказно, и генерал почти пришел в норму, с каждой секундой внутренне твердея, но тут ему некстати вспомнились огромные сухие глаза Ирины Быстрицкой, с которой он виделся дважды с тех пор, как Глеб получил задание и исчез, не то погибнув в сгоревшем самолете, не то, наоборот, выжив. Рука генерала предательски дрогнула, и ложечка тоненько звякнула о коллекционный фарфор.
– Мы с вами старые знакомые, Алексей Данилович, – сказал хозяин кабинета, задумчиво вдыхая поднимавшийся над чашкой ароматный пар, – поэтому я не стану ходить кругами и сразу перейду к основному вопросу. Как вы лично оцениваете шансы на то, что наше.., гм.., наше с вами общее дело завершится благополучно? Надеюсь, нет нужды объяснять, о каком именно деле я говорю.
– Да уж не о построении коммунизма, надо полагать, – неожиданно для себя самого съязвил Малахов, у которого и в мыслях не было язвить, препираться и вообще хамить человеку, недавно ставшему хозяином этого роскошного по любым меркам помещения. – Виноват, – поспешно добавил он.
Хозяин коротко улыбнулся и кивнул, давая понять, что он не в обиде. Улыбка вышла механической, не вполне живой, потому что устремленные на Малахова глубоко посаженные глаза не улыбались, предоставив дипломатию рту.
– Итак? – спросил он и пригубил чай.
– Шансы? – для разгону повторил Малахов. – Ну Я не вполне готов к подобному разговору. Дело в том, что все, что я могу сказать, относится скорее к области эмоций, в то время как факты указывают на то, что наш человек погиб. Его багаж был найден среди обломков, и вообще я не вижу причин, по которым он мог бы опоздать на тот самолет.
– Это мне известно. Ну а что там насчет ваших эмоций? Я, знаете ли, привык порой доверять эмоциям профессионалов больше, чем фактам. Голый факт – вещь зачастую однобокая, в то время как то, что принято называть интуицией, является результатом сложного синтеза, идущего в подсознании. За этим процессом ни одному компьютеру не угнаться.
Малахов пожал плечами, против воли чувствуя себя польщенным.
– Не верю, – сказал он. – Не верю, что Гле.., что этот человек мог так запросто дать себя убить. Так примитивно, так нелепо… Кстати, его жена тоже в это не верит.
