Валерий Горшков - Принц воров
— Ай-я-яй, — посочувствовал лежащему на прокатном стане размозженному Касторскому капитан военной разведки Павел Шелестов, — как же это он так?
— Может, самоубийство? — предположил директор предприятия.
Шелестов ничего на эту совершеннейшую глупость не ответил, подошел к телефону и набрал номер, разглядеть который директору не удалось.
— Товарищ полковник, мы опоздали.
— Несчастный случай?
— Да. И очень оригинальный. Предстать в таком виде на высший суд решатся немногие.
— Возвращайтесь, — был спокойный приказ.
Известие о том, что информация утекла из «Крестов» и следствием этого явилась смерть одного из фигурантов по делу об ограблении грузовика с деньгами, Шелестов встретил совершенно спокойно. Если Касторский, имя которого назвал Полонский, устранен, то нечего об этом теперь и беспокоиться. Художника убрали люди из НКВД. То же самое случилось бы, доживи Касторский до суда. Ничего существенного, стало быть, не произошло.
Выслушав сына, Шелестов положил трубку, долго курил, прохаживаясь вдоль окна под портретом Иосифа Виссарионовича, и, когда мысль сформировалась окончательно, а каждый шаг был продуман до мелочей, он затушил окурок о хрусталь пепельницы, уселся за стол и снял с телефона трубку.
— Соедините с товарищем Берией, — попросил он телефонистку спецсвязи и откинулся в кресле. — Лаврентий Павлович? Здравствуйте, дорогой. Как ваше здоровье?
— Когда вы заводите речь о здоровье, полковник, мне тотчас хочется принять яд. Впрочем, пока все в порядке. Единственное, что тревожит, — это усталость. Работа без отдыха грозит бессонницей. Но расслабляться сейчас нам нельзя. Это даст возможность врагу набраться сил… Я пока все правильно говорю? Когда будете прослушивать, обратите внимание на бодрый тон, который звучит в моих словах.
— Полноте, Лаврентий Павлович… — насупился Шелестов. — Я вам звоню как старому другу, а вы тут же меня обижаете.
— Что же вы со мной, как со старым другом, информацией не делитесь? — проскрипел в трубке раздраженный голос. — Банду берете, проникая в юрисдикцию моего ведомства, — молчок. Мне говорят — товарищ Шелестов Полонского взял. А вы опять молчите. Какая уж тут дружба может быть…
— Почему же молчу? — удивился полковник. — Вот, звоню! Вы, кстати, Полонского упомянули… Вы наслышаны об этом людоеде?
— Ну… в рамках деятельности банды Домбровского, — был ответ. — А что, много рассказывает бандит?
— Да уж, болтун еще тот оказался. И говорит, и говорит… Фамилию своего стукача из Монетного двора назвал, да вот мы не успели…
— Что же так-то?!
— Представляете, приезжает группа, а Касторский мертв!
— Какой Касторский?
Шелестов расхохотался и потянулся за новой папиросой.
— Человек Полонского в Дворе. Закрутило промеж катков каких-то. Голова у человека в полном беспорядке, так что говорить, если и захотел бы, так нечем было. Словом, не успели. Накладочка вышла.
— Вот вечно вы так, Шелестов! Охраняете Червонца в «Крестах» от сотрудников НКВД, а потом потери свидетелей подсчитываете… Какие еще показания этот педераст дает?
— Каких он только здесь показаний не дает, Лаврентий Павлович… Ох, каких только не дает… Я не менее ста листов извел, пока записывал. Хотел сразу в ЦК направить, а потом подумал — чего торопиться-то? Люди, которых он к антигосударственной деятельности приплетает, быть может, и ни при делах вовсе! Быть может, это клевета на высших должностных лиц страны! А Шелестов тут с этой грязью — и в ЦК… В общем и целом, Лаврентий Павлович, решил я свою писанину за подписью этого… как вы поименовали… Полонского… с указанием всех имен, свидетелей, фактов и документов пока подальше укрыть, проверить все как следует… а Червонца вам отдать.
В трубке воцарилась тишина, но длилась она недолго. Прокашлявшись, собеседник Шелестова заговорил четко, властно, как и положено государственному деятелю его ранга.
— Я вам вот что хочу посоветовать. Как старому другу. Вы эти факты проверьте как следует, товарищ Шелестов. Если ко всем показаниям каждой суки, что через военную разведку прошла…
— Ну, это вы напрасно так о нас, — корректно перебил Шелестов. — Суки — это объект внимания НКВД. Нас же интересуют преступники, покушающиеся на государственную власть извне. Червонец — пешка, хотя и опасная. Вот покровители его — это дело другое.
Трубка снова стала достоянием тишины. Но снова ненадолго.
— И много у него таких покровителей?
— Одного точно знаю, — Шелестов поморщился и предложил: — Знаете что, Лаврентий Павлович, давайте, я немедля встречу в Питере ваших людей, а вы сами у Полонского поспрашивайте, чего он там наговорил… Может, он и вправду просто сука, а я повелся, как ребенок.
— Хорошая идея, — согласился Берия.
— А разве может быть иначе? — удивился Шелестов. — Я полагаю, что старые друзья должны идти навстречу друг другу даже тогда, когда между ними есть какие-то противоречия. Я вам помог Полонского дезактивировать — вы мне когда-нибудь услугу окажете… Разве нет?
Заместитель начальника военной разведки СССР ждал ровно три дня. На исходе последнего, третьего, в кабинет Шелестова занесли кипу корреспонденции с различными грифами секретности. Среди десятков писем и бумажных бандеролей полковнику бросился в глаза толстый, перетянутый бечевкой и украшенный пятью сургучными печатями конверт с грифом «Совершенно секретно». Получателем был указан Шелестов, в адресе отправителя значилось: «НКВД, г. Москва».
Разрезав шнур, сломав печати и разорвав плотную коричневую бумагу, заместитель начальника военной разведки страны высвободил из клочков обертки плотную папку с крепко затянутыми тесемками.
«Совершенно секретно. Личное дело 3 873-46/11. Корсак (Корнеев, Домбровский) Ярослав Михайлович, 1915 г.р. Категория учета: ОСОБО ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК. Начато: 01.10.1946. Закончено:…»
Даты в графе «Закончено» не стояло. И говорило это полковнику Шелестову о многом. Подойдя к камину, он присел перед ним, вынул из кармана спички, а из разорванной папки первый лист.
Он занялся пламенем легко и быстро.
В камин летели и летели листы бумаги, которые быстро прочитывал полковник. Фамилии, даты, описанные эпизоды аккуратно укладывались в специально подготовленные для этого ниши памяти. Пробежав лист бумаги глазами, он швырял его в пламя, разгорающееся все сильнее и сильнее…
Последними в топке оказались корочки. Через минуту они выгнулись, как пластинки пересохшего на тарелке сыра, потемнели и, наконец, не выдержали и тоже предались бесовской пляске в сгорающей дотла информации о недобитом НКВД Герое Советского Союза капитане Корнееве Ярославе Михайловиче.
— Ну и пусть не закончено, — согласился, усаживаясь за стол, Шелестов. Сгорбившиеся, обуглившиеся листы уже не горели и не дымились. Потрескивая, они словно ставили последние точки в этой истории. Скорее, все же не точки, а многоточия. — Главное, что закончено на этот раз. Снова прорвались, Корсак… Раз не закончено, значит, и мои бумажки пока полежат.
Отрешившись от дум, он подтянул к себе папку, вынул из нее приказ о направлении кадрового служащего капитана Корнеева на учебу на отделение разведки в академию и решительно подписал.
Эпилог
Наступало долгожданное лето 1949 года. Пролетели зимние месяцы, проплакала мнительная весна, и город, уже привыкший к тихим вечерам и ясному небу, расцветал. Наступало пятое послевоенное лето, на которое возлагалось так много надежд…
Майор Корнеев в новенькой, идеально пошитой «на глаз» Ицхаком Яковлевичем форме спустился с высокой лестницы академии и направился пешком через весь город. За эти четыре с половиной года Москва стала для него вторым домом. Он вполне привык к этим мостам через реку, которые и не думали разводить в период навигации, к Арбату, лишь высокие красные стены Кремля первое время вызывали у него какую-то необъяснимую тревогу и опаску. Но вскоре он понял, что эта опаска не больше чем наваждение. Что-то сломалось в практике преследования, кто-то вставил в этот безупречный, отлаженный механизм стальной лом, заклинил движение смазанных шестерен и остановил ход огромной машины. Слава не сомневался, что руку к этому приложил Шелестов, но как он это сделал и почему не мог сделать раньше, оставалось для него тайной.
Четыре года он жил с семьей на Малой Никитской улице, втроем они гуляли по Москве, не рискуя забираться слишком далеко — Ленька был еще недостаточно крепок для того, чтобы совершать длительные пешие прогулки. Сейчас же, когда ему исполнилось пять лет, угнаться за ним можно было разве что на мотоцикле. Мальчишка всерьез заинтересовался хоккеем, они с Ярославом часто ходили на матчи с участием любимой команды сына Сталина Василия — ЦСК ВВС, любовались финтами Всеволода Боброва, особенно его фирменным выездом из-за ворот, и Ленька уже начал поговаривать своим малозубым ртом о том, что неплохо бы «товарищу майору обратиться к товарищу генерал-лейтенанту с рапортом о зачислении» его, Леньки, в пятерку Боброва.