Реквием «Вымпелу». Вежливые люди - Валерий Юрьевич Киселёв
Шаг за шагом мы знакомились со всеми. Очередь по проверке сначала вещей, а потом паспортов шла своим чередом. Стоя в толпе вместе со всеми, рассказывали и о себе: «Едем в Афганистан помогать строить новую жизнь. Я, как советник по строительству дорог. Друзья – специалисты по возведению мостов через реки и ущелья».
Как мы ни старались, так и не могли найти никаких намёков на какую-то нервозность, агрессивность и даже недружелюбие. И глаза – честные и откровенные, руки спокойные, слова – уверенные. Пока мы не смогли определить, кто же из них может быть наиболее для нас опасен. Кто-то, по чисто человеческим качествам, нравился больше, кто-то – меньше, но увидеть их скрытые устремления – у нас всех, четверых, не получалось…
Таможенники перетрясли вещи так, что сомнений, что на борт могли пронести оружие или что-либо опасное для полёта, не было. Процедура проходила, однако, быстро, потому что и пограничников, и таможенников мы согнали больше положенного по штату. Но всё равно посадка длилась целый час…
Наконец, разместились в самолёте по местам. Просидев минут тридцать, экипаж по радио объявил: «В связи с погодными условиями Кабула и Ташкента рейс задерживается на неопределённое время. Просьба покинуть борт». Командир экипажа вышел из кабины и заговорщицки подмигнул мне левым глазом.
Афганцев отвезли в зал аэропорта. А мы взялись за осмотр оставленных вещей и мест, где они сидели.
– Главное, запоминайте, как расположены предметы, чтобы оставить там же, – нервничал я. Хотя, по большому счёту, то, что мы ничего не находим, – тоже подтверждение нашей версии о двойной игре запустивших эту дезу. За час, который у нас был, дважды проверив всё, я дал команду привести пассажиров обратно…
Непонимающие и встревоженные афганцы опять расположились на своих местах. Успокоились все, конечно, кроме нас, после того, как самолёт взлетел и набрал положенную высоту, ровно и монотонно загудев тремя турбинами.
Наше же напряжение, наоборот, возросло до предела.
Около входа в салон первого класса с одной стороны лежал, развалившись, Юра и делал вид, что крепко спит, с другой Валера – тоже с закрытыми глазами. Перед входом за столом лицом к ним сидел я, делая вид, что читаю книгу. Под ногами у меня был ящик-ловушка: если что – скинуть туда взрывчатку. «Хотя, откуда ей взяться? Мы перетрясли всё уже по несколько раз…» Михаил Сергеевич нервничал тоже и, сидя на своём месте, курил одну сигарету за другой.
Часа через два после взлёта, в момент, когда мы должны были подлетать к границе СССР, неожиданно распахнулась занавеска, разделяющая салоны, и появился один из бородачей. На посадке с ним беседовал Валера, и он ему не понравился. Хотя ничего особенного из себя он не представлял, но… Единственно, что замкнутый и неразговорчивый. С ним вообще пообщаться не удалось. Кто он такой и чей сват, брат, родственник, – разобраться мы тоже не смогли. Он на мгновение остановился, увидел безмятежно спящих людей, двинулся вперёд. Я отложил книгу и, не отрываясь, смотрел ему в глаза…
Вдруг он прыгнул на Первушкина… Я выхватил пистолет. Но всё уже закончилось. Даже я не успел уследить, как Юра ловко подсёк ему ноги и, толкнув в спину, отправил в полёт прямо в объятия Валеры. Поэтому мне показалось, что он «прыгнул». Валера только этого и ждал. Сцепив его в богатырских объятиях, не позволяя ему шевельнуться, стал сдавливать сильнее. Сзади уже был Юра, осматривая карманы и блокируя руки. А спереди я, с пистолетом около его бороды. Бородач захрипел. Рядом с полковником сидел переводчик. Я обратился к нему:
– Спросите, куда он идёт? И чего хочет?
Переводчик от неожиданности никак не мог подобрать нужные слова, наконец, он выдавил из себя фразу на фарси.
– Он хочет в туалет…
– Им же объяснили, что туалет в хвосте салона… Переведите ему!
– Он понял, понял.
На всякий случай, ещё раз осмотрев одежду бородача и дружелюбно улыбнувшись, мы отпустили его обратно.
Я через шторку видел, как он, пошатываясь, добрёл до своего места и сел. «Пописать, наверное, он успел, когда его прихватили Валера и Юра, а у носа он увидел ствол пистолета», – зло думал я.
Немного подождав, как будто разминая ноги, я вышел в салон с пассажирами и медленно пошёл посреди кресел. Большинство детей и женщин спали. Спали и многие мужчины. Те, кто обратил внимание на моё движение по салону, безразлично и спокойно смотрели мне в глаза не отводя взгляда. Всё было спокойно. Я вернулся назад, сел в кресло и только теперь меня «забил мандраж».
Я понимал, что ничего не случилось, но от произошедшего всё внутри меня кипело и клокотало. Сердце стучало, как бешеное. Выпросив у полковника сигарету, двумя затяжками её прикончил. Скорик, наоборот, успокоился. Всё произошло на его глазах. Как будто бы от толчка самолёта в воздухе вошедший человек упал, его нежно подхватил случайный пассажир, оказавшийся на пути. Отряхнули, похлопали по плечу, пожали руку и осторожно проводили обратно… Полковник осознал и понял: «Просто так захватить самолёт, а тем более его куда-то угнать, не удастся…» После чего он достал ещё одну сигарету и выкурил её уже с удовольствием.
Самолёт продолжал ровно гудеть, пробираясь сквозь плотные облака.
Вышел командир корабля.
– Кабул не принимает. Очень плотная облачность… Будем садиться в Ташкенте. – А затем, склонившись ко мне, проговорил: «Как будто вы накаркали плохую погоду… Да я шучу, шучу!»
Нам пришлось уныло согласиться. Солнце постепенно переместилось на другую сторону борта. Если оно светило справа и сзади, то теперь слева. Всё остальное внешне осталось прежним.
Когда сели в Ташкенте, афганцы с удивлением смотрели в иллюминаторы, явно не узнавая родной Кабул. Переводчики перевели, что мы приземлились в СССР, в Ташкенте. По-моему, многие даже обрадовались: провести ещё один день и ночь у советских друзей.
Поселили всех в большой, современной гостинице в центре города. Длинные коридоры, на полу – ковры, за окнами – прекрасная, как будто весенняя погода.
Когда уже было темно, вся наша расширенная команда собралась в одном из номеров. Порезали
