Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин

У себя в ежедневнике я обнаружила следы нашей первой встречи.

Против имени Л. я записала номер телефона и адрес кафе. Тогда и совсем недолгое время спустя я еще могла держать ручку, и жизнь моя в течение последних пятнадцати лет помещалась в черном ежедневнике Quo Vadis[4] одной и той же модели, который я обновляла каждую осень. При помощи его страниц я пытаюсь представить состояние духа, в котором я пребывала, когда снова увидела Л., восстановить контекст. В течение той недели я, судя по записям, участвовала во встрече в парижском книжном магазине, общалась в отеле «Лютеция» с ученой дамой из Национального центра научных исследований, пишущей исследование о распространении путем средств массовой информации творчества писателей, ходила в дом двенадцать по улице Эдуар-Локруа (адрес выделен зеленым фломастером, без всякого уточнения), провела какое-то время в ресторане «Пашидерм» с Сержем, которого вижу пару раз в год, чтобы подбить итог нашим делам и нашим жизням (в тот день речь шла о поисках идеального стула, Серж уморительно поведал мне о своих недолговечных пристрастиях к тому или иному седалищу и множестве отвергнутых стульев, сваленных грудой у него на лестничной площадке). Добавим к этому еще десяток встреч, о которых у меня сохранились только смутные воспоминания. Могу сделать вывод, что период был насыщенный, я была напряжена, как бывает, когда жизнь перегоняет меня, скачет быстрее, чем я. Впрочем, стоит заметить, что я начала заниматься английским с Симоном. Кстати, мы встретились с Л. в Экспресс-баре как раз после урока с ним.

Я почти ничего не знала об Л., потому что в вечер нашего знакомства мы в основном говорили обо мне. Осознав это, я почувствовала неловкость, вот почему, едва присев, я принялась задавать ей множество вопросов, не давая ей времени изменить направление разговора. От меня не ускользнуло то, что она привыкла задавать тон.

Л. улыбнулась, приняв правила игры.

Прежде всего, она сообщила мне, что пишет за других. Это ее профессия. Она описывала их признания, состояние души, их исключительные жизни, о которых только и надо было, что рассказать, реже их путь без шероховатостей, который следовало превратить в эпопею. Прежде она была журналисткой, но несколько лет назад превратила процесс литературной обработки в свою профессию. Л. была очень востребована издателями и даже позволяла себе отказываться от некоторых предложений. Со временем она постепенно стала специализироваться на женских автобиографиях; актрисы, певицы, дамы-политики рвали ее на части. Л. рассказала, как работает этот рынок: три или четыре литобработчика захватили самые жирные куски. Чаще всего она конкурирует с двумя известными авторами, которые, помимо собственной работы, пишут «под кого-то», «литературными неграми», уточнила она. Это невидимая литературная порода, к которой принадлежит и она сама. Потому что их имя не указывается на обложке, в лучшем случае оно возникает на первой странице: «в соавторстве». Но, по правде сказать, чаще всего ничто ни внутри, ни снаружи книги не позволяет догадаться, что подложный автор порой не написал в ней ни единого слова. Она перечислила мне названия своих последних сочинений, среди которых фигурировали воспоминания топ-модели с мировым именем и повествование о многолетней жизни в неволе одной молодой женщины. Затем Л. рассказала мне о долгих часах, проведенных ею для того, чтобы собрать материал, в беседах с этими людьми, о том, сколько времени требуется, чтобы они стали общительнее, о той связи, которая постепенно возникает, сперва очень ненадежная, потом все более крепкая и доверительная. Она расценивала их как своих «пациентов». Разумеется, это слово не следует понимать буквально, и все же термин был выбран не случайно, потому что на самом деле она выслушивала рассказы об их мучениях, противоречиях, постигала их самые сокровенные мысли. Некоторые иногда даже испытывали необходимость избежать ее взгляда или прилечь. Чаще всего она приходила к ним, доставала диктофон и телефон (однажды она утратила запись целого сеанса: аппарат разрядился во время беседы, а она не заметила; с тех пор она обезопасилась при помощи дубликата записи) и давала изливаться словам, воспоминаниям. Предыдущее лето она провела на Ибице, в доме одной известной телеведущей, с которой вместе прожила много недель. Она вошла в ее ритм, познакомилась с ее друзьями, растворилась в обстановке. Постепенно, во время совместных завтраков, ночных прогулок, пробуждений в опустевшем доме после вчерашних вечеринок, пришла доверительность. Л. все записывала, часы незначительной болтовни, когда вдруг возникало признание. После нескольких месяцев работы она заканчивала книгу. Л. нравилось говорить об этой работе, которая была ей предоставлена, работе тяжкой, живой, позволяющей вскрыть «истину», она много раз повторила это слово, потому что на самом деле только истина имеет значение. И все это вытекало из встречи, из тех особенных отношений, которые постепенно складывались между нею и собеседницами. Впрочем, ей было трудно завершить книгу, чтобы приняться за другую. Всякий раз она чувствовала себя виноватой, виноватой в уходе, словно непостоянная, нерешительная любовница, которая рвет отношения, прежде чем пресытиться.

Уже вечером Л. сказала мне, что живет одна, муж давно умер. Я не спросила, отчего, мне показалось, что эта информация содержит оттенок боли, с которой Л. не готова столкнуться. Она сообщила, что детей у нее нет, в ее откровении не было сожаления, скорей, с этим сожалением она не могла согласиться, она отказалась от него, как от яда. Потребовались бы причины, оправдания, не случилось – и все тут. Сейчас я понимаю, что не сумела бы определить ее возраст. Ей могло быть как тридцать пять, так и сорок пять. Она была из тех молодых девушек, которые выглядят женщинами раньше других, и из тех женщин, что остаются вечными молодыми девушками. Л. спросила, живу ли я с Франсуа (я помню, она назвала его по имени), я объяснила, по каким причинам мы решили, что каждый останется у себя дома, пока наши дети живут с нами. Да, разумеется, меня страшит привыкание, изношенность, раздражение, компромиссы, все то банальное, что случается с любящими людьми после нескольких лет совместной жизни, но главным образом я боюсь подвергнуть опасности душевное равновесие. К тому же в нашем возрасте каждый тащит за собой свою долю поражений и разочарований, и мне кажется, что, живя порознь, мы отдаем и получаем лучшее, что в нас есть.

Мне нравится такая легкость в общении, которую испытываешь с некоторыми людьми, эта манера сразу докапываться до сути вопроса. Мне нравится говорить о важных, волнующих вещах, даже с друзьями, которых я вижу не больше одного-двух раз в год. Мне нравится в Другом (и часто в женщинах) эта способность касаться сокровенного, не становясь при этом бесстыдной.

Так мы сидели в том кафе напротив друг друга, и Л. не принимала той несколько агрессивной позы обольщения, в которой я видела ее тогда на вечеринке: теперь она казалась мне более мягкой. Мы были двумя женщинами, доверяющими друг другу, имеющими некоторое количество общих интересов и мгновенно улавливающих, что их связывает. Это всегда представляется мне одновременно банальностью и чудом. Беседа вновь стала легкой. Помнится, очень скоро Л. перевела разговор на моих подруг. Кто они, откуда взялись в моей жизни, как часто мы видимся? Это моя любимая тема, на которую я могла бы распространяться часами. У меня есть подружки из детского сада, начальной школы, колледжа, лицея, с подготовительных курсов, отовсюду, где я бывала. Я знакомилась со своими подругами в различных учреждениях, где работала, а с двумя из них – на фестивалях или в литературных салонах. Я из привязчивых, это неопровержимый факт, и привязываюсь надолго. Некоторые мои подруги давно покинули Париж, другие вернулись. Я познакомилась с новыми. Я их всех обожаю по разным причинам, мне необходимо знать, что с ними стало, о чем они переживают, что их тревожит, даже если у всех нас очень напряженная жизнь. Еще мне нравится, что кое-кто из них завязал между собой дружбу, не имеющую больше никакого отношения ко мне.