Вячеслав Денисов - Иди и умри
– Два дня осталось, Антон Павлович. Ровно столько до тебя ехать. А там… Одно сказать могу. Как приеду, с этого момента каждую секунду твоей жизни буду воспринимать как личное оскорбление. Понял?
– С ума сойти… – восхитился Струге. – Это на самом деле ты, Кургузов?
– Скоро убедишься.
Через пару минут после «отбоя» раздалась трель мобильного телефона.
– Антон, с тобой разговаривали из Табулги. – Пащенко помедлил и, не дождавшись объяснений, бросил: – Я тебе сейчас на городской перезвоню.
– Не надо, – отрезал Антон Павлович. – Приеду в суд, позвоню сам.
Попытался успокоить любопытство старого друга, не смог и отключил связь.
– Кто там? – просыпаясь, сонно спросила Саша.
– Пащенко, – неопределенно ответил Антон, оделся и направился в ванную.
Через полчаса все четверо снова встретились за столом, и Струге дал себе слово уже сегодня к ужину это число уменьшить вдвое. Наскоро перекусив, чувствуя к еде отвращение, а к окружающим агрессию, Антон Павлович заторопился в суд. Прикрикнул на Крыльницкого, завис, сдавливая гнев, над ботинком с заевшей «молнией», пропустил проскользнувших на площадку милиционеров и признался жене:
– Меня это бесит, дорогая.
– Застежка?
Посмотрев на Сашу, Антон Павлович шумно выдохнул воздух и пожелал ей удачного дня.
Улизнувшие из квартиры сержанты тактично молчали, покуривали и дожидались его на улице. Едва судья спустился вниз, Крыльницкий поспешил за ним, стараясь попадать след в след на дороге, занесенной за ночь порошей. А Звонарев дождался Сашу, и различие между двумя этими удаляющимися в разные стороны парами было лишь в том, что во втором случае дорогу пробивал милиционер.
На удивление, день миновал быстро. Разговор с Николаевым с утра не получился, у председателя был затяжной процесс, и Антон скрепя сердце стал дожидаться обеда. Едва Алиса напомнила, что неплохо было бы выпить чашку кофе, Антон скинул с плеч мантию и направился в кабинет Виктора Аркадьевича…
– Простите… – отшатнувшись в сторону от его плеча, извинился посетитель. И, напирая на «р», повторил: – Простите, ради бога.
Не отвечая, судья дошел до приемной и без стука отворил дверь.
– Он по телефону…
Слово «разговаривает» Струге слушать не стал. Распахнул дверь в кабинет Николаева и без приглашения прошел к столу.
– Я перезвоню вам, – скосив взгляд на нежданного гостя, прервал разговор председатель. Повесил трубку и, сняв с носа очки, поморщился: – И не проси.
Это относилось уже к Антону, поэтому он, применяя тот же прием, бросил:
– Тогда я применю силу.
– Ко мне?
– К штату телохранителей. К ментам, приставам и всем прочим, кто, бредя за мной, не занимается делом.
– С приставами я поторопился, – согласился Николаев. – Но менты будут рядом с тобой до тех пор, пока Кургузов себя не проявит и не будет задержан. Ты пойми, Антон Павлович, этот человек может ударить в любой момент! А «прибирать» его сейчас никто не станет! Если это произойдет, то его через два часа выпустят, и негодяй будет совершать более изощренные поступки.
Антон вдруг присел на стул у стола и стал пальцем разминать ямку на подбородке.
– Думаешь, что ответить? – Чувствуя полное превосходство в ситуации, довольно спросил Николаев. – Не мучь свои фантазии. Они бесперспективны. Оба милиционера будут рядом с тобой до тех пор, пока не появится Кургузов.
В кабинете Николаева висела картина, и она всякий раз приковывала к себе внимание Антона. Он уже несколько раз пытался начать разговор о продаже ее ему или, на худой конец, об обмене, но всякий раз разговор срывался. В узкой раме, совершенно непригодной для такого масштаба картины, располагалось полотно с видом на скалистые горы. Солнце над фьордом еще не взошло, но блики на вершинах скал свидетельствовали о том, что до рассвета – не более секунды. Одно мгновение, и яркие, бесконечные для человеческого взора лучи рассекут серое небо, и свинцовая вода мгновенно окрасится в золотистые тона…
Вот эту секунду до мгновения момента истины и ценил Струге в картине на стене председательского кабинета. Некоторое время он думал, что это Николаев балуется с холстом и кистью, и год назад, проводя разведку боем, даже спросил:
– Не слишком ли много тут сурика, Виктор Аркадьевич? Сурик – и водная стихия? Слабовато для чувственного пейзажа…
– Какого Шурика? – спросил тогда Николаев, давая Струге ответы на все вопросы.
Сегодняшний просмотр пейзажа был, наверное, пятидесятым за истекающий год.
– Продайте картину.
– Что?? – едва слышно выдохнул Виктор Аркадьевич.
– Картину продайте. Не хотите продавать – давайте поменяемся. У меня есть жаровня зоновской работы…
Николаев почесал «Паркером» за ухом.
– Вы слышали, что я вам сейчас говорил, Антон Павлович?
– Все я слышал. Так вот, я отказываюсь от охраны и даю подписку в том, что возлагаю ответственность за все возможные последствия на себя. Искренне благодарю за участие, но от присутствия «идущих вместе» испытываю жуткий дискомфорт и становлюсь социально опасным. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.
– Не прокатит, Струге.
И тут Антон Павлович совершенно отчетливо увидел перед собой морщинистое лицо председателя Терновского областного суда Лукина. Тот беззвучно хохотал и закидывал в приступе восторга голову.
– Если будете гнать охрану прочь, она, конечно, отойдет, но только на два шага, – подтвердил догадку Виктор Аркадьевич. – И не выдвигайте мне ультиматумы, Антон Павлович. Судом пока руковожу я.
Антон относился к той породе людей, которая, упершись в стену и поняв, что лоб дороже, начинала искать дверь. Он пожал плечами и снова кивнул на восход над фьордом.
– Продадите?
– А жаровня качественно исполнена?
Вернувшись в кабинет, Антон опустил картину перед удивленной Алисой и попросил ее сходить за молотком и парой гвоздей.
– А оно нам нужно? – недовольно спросила секретарь.
– «Оно» никому не нужно. А вот картина, особенно мастерски написанная, вещь стоящая. Что ты можешь сказать, Алиса, глядя на этот пейзаж?
С кривой усмешкой на красивом лице окинув взглядом холст, секретарь покрутила головой и пожала плечами – жестикуляция и мимика, достойная поэта, развинтившего магнитофон.
– Горное озеро. Ну, или река… Солнце только что скрылось за скалами. В общем, мне нравится. Я пошла за молотком.
Антон Павлович опустился на стул.
Что она сказала, перед тем как выйти? «Солнце только что скрылось за скалами»?.. То есть что – вечер, получается?..
Струге двумя движениями распустил под горлом узел галстука.
А почему, собственно, не должно быть иначе? Почему он решил, что через секунду наступит утро?
Ведь если присмотреться, да еще прислушаться к чужому мнению, то это действительно скорее закат, нежели рассвет.
Алиса не бог весть какой авторитет для Струге. Но она сказала – и убедила. Диаметрально противоположное мнение, основанное на такой же пустоте, как и его собственное. Он подготовил себя, а после уверил: на картине утро. Но появилась молодая девушка и, ничуть не смущаясь, это утро обозвала вечером. И после этого все стало ясно и понятно. Свинцовые воды никогда не примут золотистый блеск. Они, напротив, скоро потемнеют. И мнение Струге будет состоятельным лишь тогда, когда наступит настоящий, а не придуманный им рассвет.
«Простите, ради бога…»
– Кургузов… – прошептал Струге и, смахнув со стола ключи, снова вышел в коридор.
– Это опять вы? – наморщив щеки, бросил председатель. – Это же бесполезно, Струге…
– Да пусть старик перед почетной отставкой потешится. – Струге вдруг блеснул на председателя глазами, уверяя его в том, что рассудок его по-прежнему ясен. – Я по другому поводу. Секунда до рассвета, Виктор Аркадьевич. У меня ее не было сегодня утром.
В зрачках его глаз, как в мистической заставке к триллеру, вдруг стали разворачиваться такие события, что не склонный к сантиментам Николаев заметно разволновался. Поерзав для порядка на стуле, он постучал костяшками по столешнице и выдавил:
– Антон Павлович, если можно, по-русски, пожалуйста. Знаете, у меня настолько тяжелый процесс был, что… Секунда до рассвета, которой утром у вас не было… Между физиками и лириками я занимаю промежуточное положение, но, вместо того чтобы впитать особенности обеих градаций, не обладаю ни теми, ни другими. Так что не пугайте меня, ради бога.
– Вот именно! – радостно воскликнул Струге, указывая перстом в узел под воротником рубашки Николаева. – Ради бога! Все правильно, черт побери! Мне секунды не хватило на это сегодня утром, и я едва не упустил ее четверть часа назад.
Николаеву это наскучило, и он недвусмысленно указал на дверь футляром для очков.
– Я не расположен к бредовым проискам, Струге. Или – по-русски, или – всего хорошего.
– Сегодня утром мне звонил Кургузов.
