Сергей Зверев - Святой – Гарпун для акулы
Теперь покачивающийся душман был похож на марафонца после финиша. Он уткнул глаза в землю и часто дышал широко открытым ртом, в котором по-собачьи подергивался язык, точно просил отпустить его наружу.
Рогожин сбил с пленного грязную чалму и повернул голову "духа". Приставив к его глазам бинокль, сержант показал на машины. Потом указал на установки и сделал жест руками, словно отгонял от себя назойливую мошкару. Афганец замычал, отрицательно тряся головой.
– Петлю, Липин. Потуже! Время уходит! – рявкнул Рогожин.
– Есть! – так же решительно выпалил ефрейтор и снова перекрыл душману кислород.
Пленный бился всем телом, как бьется рыба, выброшенная на лед.
– Сержант, кажись, мой согласен! – Один из десантников подвел смуглолицего пожилого афганца в просторных полотняных штанах и длинной рубахе.
– И мой дошел до кондиции! – ухмыльнулся Липин.
Его подопечный уткнулся лбом в землю и стучал рукой, давая понять, что согласен…
Как они наводили установки. Рогожин так и не понял. Но залп получился отменный. Установки дрогнули, затем залились огнем, и от протяжного воя снарядов, вырвавшихся из стальных труб, заложило уши.
В бинокль Рогожин видел, как черная стена разрывов выросла на безопасном расстоянии от машин. Моторизованный отряд притормозил, заложил резкий вираж и быстро начал удаляться, не дожидаясь очередного залпа.
– Перелет сделали, блин! – горестно выдохнул ефрейтор, подводя результат.
– Порядочные "духи". Не предатели… – рассмеялся Рогожин. – Дай-ка водички попить. У меня, видишь, фляжку пробило…
***
Последняя крупная военная операция Советской Армии в Афганистане снятие блокады с Хоста – проходила строго по установленному плану. Огневые точки моджахедов были нанесены на карты, переданы в батареи и дивизионы, вертолетные полки и эскадрильи фронтовой авиации. Расчеты занимали места у орудий, артиллеристы реактивных установок следили за красными флажками в руках своих комбатов.
Как слабая искра приводит в движение поршни двигателя, так команда, отданная с главного КП этой войны, заставила повернуться десятки ключей стрельбы, взреветь моторы БМП, танков и БТР, подняться в воздух "вертушки", истребители-штурмовики.
***
Ахали гаубицы "Д-30", вторили им самоходные орудия с нежным названием "Гиацинт", завывали, выпуская огненные стрелы, реактивные "бээмки". Вертолеты огневой поддержки, утяжеленные снаряженными по максимуму подвесками, грязно-зелеными мухами уходили к горизонту, а матушка-пехота выдвигалась на передовые позиции…
Десантники спрятались в русле старого канала. Артиллеристы работали аккуратно, но Рогожин решил не искушать судьбу. Уж слишком близко катилась страшная лавина огня и металла.
– Подкорректируйте пушкарей! – кричал он в ларингофон рации. Близехонько к нам забирают… Я говорю: пусть не шпуляют сюда. У нас чисто…
Стены канала тряслись от разрывов, осыпаясь тысячами ручейков песка. Десантники инстинктивно прижимались друг к другу, словно плечо товарища могло уберечь их от шального разрыва.
На лицо погибшего младшего сержанта Маркина все время оседала пыль. Рогожину то и дело приходилось смахивать ее. Маленькая дырочка слева на груди закрылась корочкой запекшейся крови и стала похожей на большое родимое пятно.
Дым стлался над рисовыми полями, степью, закрывал солнце. Он полз по дну старого русла, обволакивал десантников серо-коричневыми космами. От него першило в горле и щипало в глазах. Казалось, всю планету заволокло этим дымом.
– Да-а, бардак! – прокомментировал ефрейтор Липин.
Он сидел у глинистой стены канала, обхватив стриженую голову руками. Рядом прикорнул пленный афганец – недавняя жертва ефрейтора. Русский десантник и солдат повстанческой армии были одинаково слабы и беззащитны перед огненной бурей, созданной людьми и безумствовавшей на десятках квадратных километров.
Яркая точка ракетницы зависла в небе.
– Поднимаемся! – бросил Рогожин бойцам. – "Такси" свободно. Эх, прокачу!
"Бээрдээмки" их батальона ждали десантников у шоссе.
Стволы семимиллиметровых станковых пулеметов были повернуты в сторону рисовых полей. Раненых, пленных и убитых погрузили внутрь разведывательных машин. Десантники устроились на броне – так было безопаснее. Если "бээрдээмка" подорвется на мине, можно отделаться контузией.
Колонна двигалась вперед по петляющей дороге. Рогожин сидел у башни, держась за ствол пулемета, и дымил сигаретой. Изрытая воронками степь с редкими островками зелени угрюмо молчала.
– Вернусь домой, возьму пузырь водяры – ив лес! – мечтательно произнес ефрейтор Липин. – Растянусь на травке, буду лежать целый день и пить. К ночи ужрусь, засну… Проснусь и опять буду пить. У нас на Брянщине леса, товарищ сержант, обалденные! Задолбал меня этот Чучмекистан!..
Добравшись до полка. Рогожин узнал, что взводный ранен. Осколок гранаты ударил в глаз и застрял под надбровной дугой. Вместе с другими ранеными взводного отправляют в кабульский госпиталь, где ему предстоит операция.
Рогожин отпросился у комбата и поспешил к самолету.
Загрузка шла полным ходом. Летчик-транспортник торопил.
Ему хотелось побыстрее убраться из Хоста, пока "духи" не очухались и не вернулись на свои огневые точки в горах.
Новиков лежал на носилках, прикрытый до пояса синим солдатским одеялом. Правая сторона его лица была скрыта под маской из бинтов.
– Здоров, Кутузов, – попытался пошутить Рогожин, но тут же осекся.
Лейтенант страдальчески сморщился.
– Обидно, Димка! – по-родственному назвал он Рогожина. – По глупости схлопотал. Был десантник Новиков и весь вышел. – Лейтенант тяжело вздохнул. – Жаль, семьей не успел обзавестись! Трудноватенько небось одному на дачке ковыряться будет… Ты, Дмитрий, своих ребят береги!
За что им тут гибнуть? Влезли, идиоты, в чужую страну и удобряем ее собственными костями…
Откуда-то с гор донесся хлопок.
– Миномет! – равнодушно определил лейтенант. – Отрыгнется, Дмитрий, нам Афган. Всему Союзу…
Двое хмурых солдатиков в застиранной форме подхватили носилки.
– Куда укладывать? – крикнул один из них, а второй равнодушно отозвался:
– Санинструктор покажет!
– Прощай, Дмитрий! – Новиков мигнул уцелевшим глазом, и на ресницах его блеснула мутная от аэродромной пыли капелька слезы.
Рогожин провожал взглядом самолет, пока тот не скрылся из виду.
У КПП части его встретил Липин.
– Я говорил! – тараторил ефрейтор, стараясь попасть в ногу с сержантом. – Порешат "духов"…
– Кто? Каких "духов"? – не понял Рогожин. Все его мысли были о взводном.
– Наших пленных! Ты уехал, а комбат их "педикам" передал… захлебывался Липин. – Они пленных вывели к арыку, рядком построили и как свиней… – Ефрейтор глотнул воздуха и продолжал:
– Один идет, за волосы башки поднимает, второй ножом глотку подрезает. Скотобойня, блин… Димыч, перебазарь с зампотылом, тельники новые пусть выдадут дембелям. Домой ведь скоро. Ехать не в чем разведчику-десантнику…
– Скажу, Липин! Скажу, дорогой…
Ночью Рогожину приснился сон. Будто огненный вал, дойдя до канала, в котором они прятались, повернул обратно. И вроде пронесся этот смерч над Кабулом, Салангом и Пандшером, перевалил через Гиндукуш, замутил воды Амударьи и ринулся в глубь России. А он, Дмитрий Рогожин, бежал вслед за смерчем по руслу старого канала, проваливаясь в вязкую почву, как в трясину, и ничего не мог сделать, чтобы остановить смертоносный ураган.
***
Вывода ограниченного контингента ни Рогожин, ни его взводный не дождались. Подошел дембель, и Рогожин направлялся домой.
По дороге Дмитрий навестил командира в ташкентском госпитале. Обрадованный визитом, Новиков моментально организовал застолье. Пошептавшись с улыбчивой медсестрой-узбечкой, он заполучил ключи от кладовой и, заговорщицки подмигнув, поманил Рогожина за собой.
Уединившись, боевые товарищи, вольготно расположившись на стопках белья, пропустили по чарке, закусили сочными янтарными среднеазиатскими дынями, и неторопливая беседа потекла как ручей.
– Тошно тебе будет дома! – неспешно цедил Новиков. – Отвык ты от гражданки! Здесь, в Афгане, мы понимали друг друга с полуслова! А там… Он неопределенно махнул рукой.
Рогожин согласно кивал головой.
– В Союзе никому ни до кого нет дела. Народ какой-то психованный стал. Торчит в очередях и грызется между собой. Ты, Дмитрий, возвращайся в армию. Поступай в училище, продолжай семейную традицию. У тебя на роду написано военным быть. С таким послужным списком тебя куда угодно примут, выстраивал лейтенант сослуживцу планы на будущее.
Поговорив о перспективах, они пропустили еще по одной и предались воспоминаниям, не забывая помянуть погибших да поднять чарку за здоровье живых. Особенно живо обсуждали не битву за дорогу на Хост, а предшествующий ей рейд.
