Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой
— Но я никакой не Игнат Семенович.
Управляющий, казалось, растерялся.
— Ах да, извините… Но это неважно. Скоро все так или иначе уладится.
«Покои» выглядели превосходно: гостиная в багряных тонах, с кожаными креслами и диваном, с рабочим столом, на котором бросалась в глаза настольная лампа в виде серебристой кобры, изготовившейся к броску, с книжным шкафом и непременным камином и спаленка, где кроме высокой кровати умещалось много дорогих и красивых вещей: пуфики, зеркала, старинное трюмо, шкаф с резьбой, замысловатый стол на трех витых ножках — видимо, неведомого дизайнера одолевали грезы о Серебряном веке. На полу роскошный оранжевый ковер, стены задрапированы шелковой тканью тех же тонов. Все это, конечно, впечатляло, особенно такого человека, как Лева Таракан, многие месяцы ночевавшего, в основном, возле труб парового отопления в разных подвалах. Или на чердаках, где из всех щелей сквозили арктические ветры.
В гостиной он присел в кресло и задумался, свесив на грудь бедовую голову. Галя примостилась на ковре, обвила его худые коленки руками.
— Что-то не так, дорогой?
Ласково спросила, совсем по-домашнему. Лева небрежно погладил ее мягкие, чуть подвитые волосы.
— Тебе что же, девушка, велено меня соблазнить?
— Ты не хочешь?
— Почему не хочу… Тут другое. Чего-то дорого меня покупают, я того не стою. Ненатурально как-то все. Ума не приложу, с кем меня спутали. Может, все же просветишь?
Галя потерлась подбородком об его колено, только что не мурлыкала.
— Не волнуйся, Левушка. Скоро пойдем обедать, там тебе все разъяснят.
— Кто разъяснит?
— Наверное, кто-нибудь из начальства.
— У вас начальство одни китайцы? Или есть соотечественники?
Компьютер — щелк, замкнулась. Улыбка, как у обиженного ребенка.
— Принеси сигареты, — разозлился Лева — С тобой говорить, все равно что о стенку лбом биться. Ты раньше кем хоть была-то?
Подала сигареты, поставила пепельницу. Сама тоже закурила, устроившись опять возле его колен. Шаловливой ручкой поглаживала его бедро. Нельзя сказать, чтобы он остался равнодушен к незамысловатой ласке.
— Когда раньше, Левушка?
— В прежней жизни. До оккупации. Училась где-нибудь?
— Я, Левушка, филфак закончила.
— Круто… А дальше что?
— Как обычно, Левушка. Искала работу, да не нашла. Везде одно и то же, сам знаешь. Покрутилась, повертелась, пошла на Тверскую. Там помыкалась месяца два. Но это не для меня занятие. У меня претензии, амбиции, а там все так грубо. Клиент в основном маргинальный, приблудный. Иностранцы еще хуже. Нет, конечно, если поставить себе целью… Но я, Левушка, патриотка. Не ухмыляйся, чего ты? Действительно не хочу никуда уезжать. У меня мамочка старенькая, болеет часто. Как ее бросить… Потом вот подвернулась лафа…
— На фирме кем числишься?
— Референт по связям, — гордо ответила девушка и щекой прижалась к его бедру. Лева, покуривая, потихоньку закипал. Глупее ничего не придумаешь.
— На игле сидишь?
— Нет, слава Богу. Одно время чуть не села, вовремя соскользнула.
Подняла голову, рот приоткрылся, пухлые губы манили. В очах вспыхнули золотистые утренние звездочки. Лева понимал, если поддастся соблазну, прикоснется к ней, то дальше он за себя не ответчик. Эту свою слабость, когда погружался в женские чары с головой и не умел вынырнуть, тоже помнил по прежним дням, когда он был еще не Левой Тараканом, а Львом Ивановичем Бирюковым, перспективным научным сотрудником НИИ «Титан», имел старенький «Москвич», двухкомнатную квартиру на Таганке и прелестную жену Марютку, маленькую, хрупкую, смешливую и с шилом в ягодицах.
— Скажи, почему я вдруг стал Игнатом Семеновичем?
Думал услышать компьютерный щелчок, но Галя охотно ответила:
— Так ты же по документам Игнат Семенович Зенкович.
— По каким документам?
— По паспорту. По водительскому удостоверению. Я сама видела.
Лева затосковал, затушил окурок. Не то худо, что влип, к тому не привыкать, а то, что дна не видно. Невзначай, машинально опустил руку на гибкую, податливую спину и ощутил словно головокружение перед обмороком. Слаб человек, ох, слаб!
— Ладно, — сказал, тяжко вздохнув. — Пойдем в постель, раз не терпится.
4. Взгляни на прошлое, дружок
Строго говоря, двухкомнатные хоромы на Таганке принадлежали Марютке, точнее, ее родителям: после сложного обмена, в котором была задействована и однокомнатная Левина халупа в Беляево, ее родители съехали на жительство тоже в двухкомнатную квартиру, в Битцу, где им очень понравилось: озеро, парк, лесополоса, и в то же время цивилизация: нормальные магазины, рынок, — что еще надо двум интеллигентным пенсионерам для тихой, счастливой старости? Лева с Марюткой остались шиковать в высотке, на площади в шестьдесят четыре квадратных метра.
Впрочем, Леву мало трогали житейские хлопоты — на что жить, где жить? — все его помыслы были заняты наукой, карьерой, прорывом в сияющие дали успеха. Вдобавок он был сиротой, ему ли артачиться. Отца вообще не знал, то есть так и не смог допытаться у матушки, кто был его отцом, а сама Пелагея Демьяновна умерла на пятидесятом году жизни, скоропостижно скончалась от какой-то так и не установленной желудочной инфекции. Левино горе было непомерным: без преувеличения мать была для него всем тем, что дороже собственной утробы, и если этого у человека нет, его существование теряет всякий смысл. Неизвестно, как бы он пережил беду, если бы не Марютка, которая всегда была рядом, поддерживала его морально. С ней он прожил душа в душу ровно пять лет. Много это или мало зависит от того, с какой стороны смотреть.
За все пять лет ни разу не поссорились. Марютка нигде не работала, хотя закончила, педагогический институт, целыми днями бегала по магазинам и еще Бог весть где, хлопотала по хозяйству, создавала гениальному мужу нормальные условия для отдыха и работы. Когда он по вечерам возвращался домой, встречала его в неизменно хорошем настроении, улыбающаяся, расторопная, с горячим ужином на плите. За пять лет ни одного упрека, что он где-то задержался или смотрит букой. Ни одной жалобы на то, что денег мало приносит. Вообще ничего похожего на обычную семейную слякоть, портящую людям жизнь. У Марютки был прекрасный, незлобивый характер, и она умела радоваться любому пустяку. Совместные застолья, шутки, смех, щедрые ночные ласки, долгие прогулки по выходным, походы изредка в театр или в гости, — вот что составляло их союз, и обоих это вполне устраивало. Он никогда не забывал поцеловать жену перед уходом на работу, а она редкий день не признавалась ему заново в любви, и слова находила особенные, книжные, поражавшие в самое сердце. За пять лет они мало того, что ни разу не поссорились, но Марютка не дала ему ни единого повода усомниться в ее преданности или хоть чуточку приревновать. На всех других мужчин, в том числе и на его друзей, смотрела как на пустое место, хотя вела дом и принимала гостей с некоторой даже претензией на салонную светскость. Потом, вспоминая, когда Марютки уже не было с ним, он пришел к печальному выводу, что все-таки был слеп и не дал себе труда понять, какая она была на самом деле, его любимая маленькая женушка: умным ли была человеком, поверхностным ли, воспринимала ли жизнь так же, как понимал ее он, или только притворялась, что разделяет все его мнения и взгляды. Получалось, что, как миллионы других мужчин и женщин, они ели за одним столом, спали в одной постели, чувствовали родственную, кровную связь, но при этом оставались чужими, а в чем-то даже враждебными друг другу людьми. Горько это понимать, тем более с опозданием, когда ничего не поправишь. Но куда денешься?
Единственным облаком на светлом небосклоне их совместного бытования были два подряд аборта, которые пришлось Марютке делать вскоре после свадьбы, но и эти роковые, неординарные для мужчины и женщины, объединившихся в браке, события не задели глубоко Левиного сознания. Он отнесся к этому достаточно легкомысленно. Был против хирургического вмешательства, говорил, почему бы не завести чадушек, раз уж поженились, но Марютка ответила: рано, лучше подождать, — и Лева успокоился. Его возражения и смутное желание иметь ребенка прошли как бы по внешней грани их супружеского союза. Он не озаботился вопросом, почему надо ждать, чего надо ждать — какая разница? Вся жизнь впереди, у него карьера, наука, ну не хочет сейчас — и не надо, в конце концов, она будущая мать, ей и карты в руки.
Карты оказались крапленые, а счастливая жизнь оборвалась так внезапно, как перегорает спиралька в электрической лампочке.
В один из апрельских вечеров к Бирюковым заглянул странный гость, представился работником какого-то социального комитета, но выглядел, как мелкий жулик: в каком-то затертом костюмчике неопределенного цвета, в очечках на проволочных петельках, с цепким взглядом, как у хомячка. Пробыл у них недолго, но успел сунуть нос во все углы. Выяснил, приватизирована ли квартира и не нуждаются ли они в материальной помощи со стороны демократического государства. Шел 96-й год, институт уже дышал на ладан, но Лева по инерции ходил на работу, еще не получил окончательного пинка под зад и поэтому сохранил остатки некой гордыни. Холодно спросил у комитетчика, чем вызван интерес к их скромным особам, ведь они никуда не обращались. Тут хомячок и приоткрыл истинную цель своего визита. Оказалось, есть люди, которые хотели бы поселиться в этом доме, причем очень богатые и влиятельные люди. При полюбовном соглашении они могут предложить заманчивые варианты: предоставить равноценную жилплощадь в другом месте или столковаться о сверхоплате. Марютка, помнится, поинтересовалась, что значит сверхоплата, и комитетчик-хомяк, лукаво на нее взглянув и даже, кажется, облизнувшись, ответил, что эти люди отстегнут бабки, которые решат материальные проблемы молодой семьи на много лет вперед. Глупо отказываться от такого выгодного предложения, сказал он, это ведь просто счастливый случай, как в телешоу. Дальше гость пустился в глубокомысленные рассуждения о том, что по нынешним временам двум молодым людям, из которых работает только один, а зарплаты не получает никто, вообще разорительно содержать такую жилплощадь, учитывая, что готовится новое повышение квартплаты. Он сам, сообщил гость, прежде жил в трехкомнатной квартире вместе с женой и детьми и еле сводил концы с концами, но надоумили добрые люди, развелся, разменялся — и теперь живет припеваючи в Бутово в коммуналке с прекрасными соседями, тоже разбогатевшими на жилищных сделках. Закончил он почти афоризмом. По его мнению, сегодня пользоваться такой квартирой в высотке, не имея надежных источников дохода, все равно что гулять по проезжей части улицы с завязанными глазами.