Олег Приходько - Реквием для свидетеля
«…попал в больницу»…, «…усиленная охрана…», «тридцатого — пришло подтверждение…», «…вертолетного полка…»
Моцарт подслушивал с единственной целью — сложить из этих обрывков прогноз в отношении себя, остальное его не интересовало.
«…важный свидетель, — особенно выделялся бас, показавшийся ему знакомым, — … позволит нам… объект…»
«Сдать ему пятнадцать фунтов ради шестидесяти…» — вторил ему не то раненый, не то кто-то другой.
Догадка, что он спас от смерти вовсе не заложника, а бандита, утвердилась в голове Моцарта. И по всему бандитом он был не обыкновенным, а не иначе — главным, коль скоро поздние визитеры не сочли возможным обойтись без него.
«…после фазы обратного развития… — неожиданно выделился из общей тональности чей-то баритон, — … от двух до пяти недель, включая… палату интенсивной терапии… участие в операции… анаболической фазы…»
«Ах, вот оно в чем дело! — понял Моцарт. — Привезли-таки своего консультанта. Ну и хорошо, и слава Богу. Забирайте этого бандита в палату интенсивной терапии, нам обоим от этого будет только лучше…»
Он провел рукой по двери, нащупал головку накладного замка — никакой щели, даже внизу: кожаная обшивка и планка, прибитая к полу, устраняли попадание воздуха, света, звука, словно здесь проявляли сверхчувствительную пленку.
Несмотря на предчувствие скорой развязки, приглашение другого врача задело самолюбие Моцарта. Кто бы ни был неизвестный, даже в полуживом состоянии оставлявший за собой приоритетное право задавать вопросы и запирать своего спасителя в темный чулан, он был его пациентом. Это он, Моцарт, вытащил его с того света, претерпев за двое суток столько унижений, сколько не выпало на его долю за тридцать девять прошедших лет. И когда перед раненым встал гамлетовский вопрос, послали за ним, а не за этим доверенным поборником интенсивной терапии.
Было во всех событиях одно общее, существенное обстоятельство, обещавшее благополучный для Моцарта исход: от него тщательно скрывали местоположение загадочного дома, лица гостей, имена и клички и все прочее, что скрывать не имело смысла, если бы его собирались убить. Но кто знает, что может взбрести в головы бандитам, готовым на счет «пять» отправить человека в могилу? Им проще избавиться от свидетеля, чем подвергать риску себя.
Неожиданно он вспомнил о зажигалке, которую клал по обыкновению в задний карман брюк, чтобы не забывать в халате. Бензина в ней оставалось с кошкину слезу, однако с третьей попытки фитиль зачадил, засветился синеватым пламенем, в свете которого, как на фотобумаге, проявились очертания кабинета: старой ручной работы стол со множеством выдвижных ящиков у плотно зашторенного окна, венские стулья, свернутый рулоном ковер у плинтуса, кожаное кресло, секретер… Моцарт сделал два шага в направлении секретера, поднял пламя над головой и замер…
То, что он увидел, заставило его отпрянуть и погасить зажигалку: на верхней полке стояло несколько отрубленных мужских голов.
6
Несколько минут он стоял ни жив ни мертв, прислушиваясь к биению канувшего куда-то в желудок сердца, но потом собрался духом и посветил снова…
При ближайшем рассмотрении головы оказались муляжами. Они были отлиты из пластмассы по форме, напоминавшей голову его последнего пациента. «Растительность» и убранство черепов создавали иллюзию принадлежности их разным людям: парики, бороды, усы, диоптрические и солнцезащитные очки, и даже головные уборы — от берета до лыжной вязаной шапочки. Всего голов было восемь. Подивившись столь экзотическому увлечению хозяина кабинета, Моцарт перевел взгляд на задрапированную бархатом стену и увидел картину в металлической рамке. На ней было изображено озеро и несколько домов, растворявшихся в туманной перспективе. Осторожно приподняв картину, он обнаружил на обороте этикетку: «ТУМАН НАД ОЗЕРОМ». Худ. В. Маковеев. 30x21. Цена 6 руб.».
Металлический корпус зажигалки раскалился. Погасив пламя, Моцарт мелким скользящим шагом отошел к двери. Правый каблук его неожиданно провалился в какое-то углубление в полу и застрял так прочно, что пришлось разуться и высвобождать его руками. Углубление оказалось металлической накладкой на половицу, служившей ручкой одной из створ потайного люка. Если раскатать ковер — он надежно скроет люк, и никому не придет в голову искать его в помещении на втором этаже.
Моцарт потянул за ручку. Крышка поддалась. Винтовая металлическая лестница вела в тускло освещенную комнату — свет попадал в нее со двора.
Мысль о побеге пришла к нему позже, когда он, спустившись по лестнице, не обнаружил под окном охраны. В окно виднелись ворота и припаркованные вдоль забора машины. «Нужно решаться, — подумал Моцарт. — Либо сейчас, либо никогда!»
Он отодвинул шпингалеты и, распахнув оконную раму, сиганул вниз. Вправо к воротам бежать было опасно — кто-то из охраны там был наверняка; оставалось проскочить мимо окон — авось, не заметят… Пригибаясь и прижимаясь к стене дома, он добежал до угла и выглянул, в надежде обнаружить калитку или хотя бы проем в проволоке над забором.
У парадной двери курили двое бандитов, и хотя в его сторону они не смотрели — стоило выбежать на открытый участок двора, и он превратится в мишень.
Он рванул назад, к воротам, и как раз там, в самом охраняемом по его расчету месте, обнаружилась брешь: охранники собрались под навесом, смеясь и распивая пиво из банок, играли в нарды или во что-то еще, не обращая на территорию никакого внимания. Пробежав самую опасную, открытую часть двора, Моцарт спрятался между забором и «вольво», застывшей у самых ворот. Отдышавшись, он на четвереньках подобрался к крайнему столбику ограды и, использовав очередную вспышку смеха из-под навеса, змеей прополз под металлической створой.
Вправо и влево от усадьбы разветвлялась грунтовка. По ту сторону дороги стеной вырастал лес. Черные зубцы деревьев причудливо избороздили матовое, подсвеченное россыпью звезд небо. С востока доносился лай, судя по которому до ближайшего населенного пункта было не менее километра. Не раздумывая, Моцарт бросился в лес.
В темноте он не разглядел глубокий овраг, густо заросший травой. Это едва не стоило ему вывиха — боль от подвернутой ступни отдалась в пояснице; приземлившись на колено, он кувыркнулся через плечо и оказался на дне оврага.
«Вперед! — решил Моцарт, представив, как осатаневшие бандиты станут месить его ногами. — Только вперед!»
Цепляясь за стебли какого-то сорняка, он выкарабкался наружу и устремился к лесу.
На деле здесь оказалось не так темно, как это представлялось со стороны: серебрился мох под луной, выделялись опушки и просеки. Моцарт пожалел, что в свое время не научился ориентироваться по звездам, но все же сообразил засечь звезду-ориентир, позволявшую держать курс перпендикулярно дороге без оглядки — большую, желтую, будто насаженную на верхушку новогодней елки.
Несмотря на выставленные вперед ладони, ветви больно хлестали по лицу, обломанный сук разорвал рубаху и поцарапал ребра. Лес оказался небольшим и как-то резко перешел в смешанный молодняк. Бежать стало легче. Забрав метров на шестьдесят влево, Моцарт оказался на просеке, веток можно было уже не опасаться, правда, приходилось высоко задирать ноги и смотреть вниз — то и дело попадались пни и гнилые стволы бурелома.
Просека вывела его в болотистую низину, густо поросшую кустарником. За нею простиралось озеро. Движущийся красный огонек обозначил противоположный берег, до которого было никак не меньше километра.
«Вперед, Моцарт! Только вперед!»
Выровняв маршрут по желтой звезде, он побрел к берегу. Ноги чавкали, увязая в болоте; где-то посередине он провалился по колено и не на шутку испугался, когда зыбкая почва качнулась под ним в радиусе десяти метров, издав протяжный, почти человеческий вздох. Но возвращение влекло потерю времени и сил. «Вперед, только вперед!» — последовал он избранному принципу и пополз по-пластунски, цепляясь за карликовые стволы болотных растений, кочки и камыши. Берег, как и следовало ожидать, был илистым. В какой-то момент Моцарт отчаялся добраться до «чистой» воды — затянуло ногу по самое бедро, и вытащить ее не было никакой возможности. Судорожно барахтаясь и сопротивляясь изо всех сил, он все же справился с противной, теплой жижей, отполз левее — к прибитому к берегу бревну. Правый туфель был безнадежно потерян, а стало быть, отпадала необходимость и в левом, и в носках, с которыми он без сожаления расстался. Придерживаясь одной рукой за бревно, другой стащил с себя рубаху и пропитавшиеся болотной слизью брюки, что, казалось, стоило не меньшего труда, чем весь проделанный путь, затем вынул из брюк ремень и приторочил свернутую валиком одежду к спине. Илистая жижа представляла угрозу еще метров двадцать, пока наконец он перестал чувствовать ногами дно и понял, что плывет.
