Катюша - Воронина Марина
Алеша поставил на газ сверкающий хромированным покрытием чайник, сполоснул заварник горячей водой и стал выставлять на стол чашки, блюдца, вазочки для варенья и прочие сопутствующие грамотному чаепитию причиндалы — в семье Степанцовых чай всегда пили грамотно и со вкусом, превращая каждое чаепитие в ритуал, изобилующий протокольными тонкостями. За нарушение протокола, впрочем, никого не наказывали и даже не осуждали. Здесь всегда было уютно, и Катя любила время от времени заглянуть сюда и погреться возле их семейного очага.
— Кури, если хочешь, — сказал Алеша, придвигая к ней отмытую до скрипа хрустальную пепельницу.
Катя благодарно кивнула и закурила, стараясь пускать дым в сторону. Когда Алеша ставил на стол сахарницу, натянувшийся рукав свитера обнажил его правое запястье, и Катя улыбнулась, увидев на нем старенький компас, подаренный Алеше геологами.
— Слушай, — спросила она, — а ты и на концерты ходишь с компасом?
Алеша улыбнулся.
— С тобой что-то произошло? — спросил он вместо ответа. — Что-то нехорошее?
— Погода нынче отвратная, — невпопад сказала Катя. Подумать было страшно: рассказать Алеше с его флейтой и умеренным буддизмом обо всем, что с ней произошло за последние несколько дней. Да он бы, наверное, и не поверил. Хотя нет, неправда, Алеша бы поверил. Поверил бы и не стал осуждать — он никогда и никого не осуждает, он всех жалеет и старается помочь, этакий дон Кихот, нанюхавшийся восточной философии. Именно поэтому его и нельзя посвящать в это дело — он непременно полезет помогать и непременно погибнет. И потом, было еще одно обстоятельство, безмерно удивившее Катю: ей, оказывается, было стыдно рассказывать Алеше о своих смертоубойньгх подвигах. Именно ему и именно здесь, в этой сверкающей чистотой кухне. Катя вдруг показалась себе невообразимо грязной снаружи и внутри, и ей пришлось до хруста стиснуть зубы, чтобы опять не разнюниться.
— Осень, — вежливо ответил Алеша и отвернулся к плите, где уже начал интимно посапывать чайник. Он был деликатным мальчиком, этот Алеша Степанцов, и никогда не лез в чужие дела.
— Можно, я у тебя часок посижу? — спросила Катя у его спины, ссутуленной над заварочным чайником. — Или я помешала?
— Сиди, конечно, — не оборачиваясь, сказал Алеша. — Я тебя сто лет не видел, соскучился.
— Я тоже, — машинально сказала Катя и с удивлением поняла, что это правда. Чувство, охватившее ее сейчас, было сродни ностальгии, словно она сидела не здесь, а где-нибудь на Марсе и смотрела на Землю в сверхмощный телескоп. И даже не на Марсе, а на каком-нибудь движущемся по кометной орбите обломке скалы, неотвратимо несущем ее мимо этой уютной кухни куда-то в черную безграничную пустоту, откуда нет возврата. Она поспешно затянулась сигаретой, обожгла себе губы и закашлялась, но это вернуло ее на землю — по крайней мере, на время, необходимое для того, чтобы попить чаю. Она покосилась на Алешу, но тот невозмутимо заваривал чай, делая вид, что ничего не заметил. Кате опять стало неловко.
Алеша разлил по чашкам курящийся ароматным паром чай и торжественно выставил на середину стола вазочку с вареньем.
— Ой, — совершенно искренне всплеснула руками Катя, — неужели земляничное?
— Фирма веников не вяжет, — ответил Алеша в совершенно нетипичной для него манере, так что Катя, не удержавшись, прыснула в чашку. Алеша тоже рассмеялся, и обстановка на кухне сразу стала непринужденной и весьма близкой к обычной для степанцовских чаепитий атмосфере всеобщей дружелюбной расслабленности. Степанцев-старший, помнится, называл это релаксацией и немедленно после этого начинал интеллигентно хватать за бока супругу, ничуть не стесняясь присутствием посторонних.
Впрочем, иллюзия быстро развеялась, потому что, бросив очередной взгляд в окно, Катя обнаружила внизу на тротуаре знакомую фигуру, нелепо перекосившуюся под тяжестью большого фотографического кофра из дорогой кожи. Фигура тоскливо топталась среди луж, бросая по сторонам скучающие взгляды — ей явно не терпелось убраться отсюда подальше. Представление начиналось, и Катя испытала мрачное удовлетворение, углядев поодаль двое подъехавших цугом “Жигулей” с забрызганными грязью номерами. В “жигулях” было полно народу, но никто не вышел наружу. Машины припарковались на приличном расстоянии одна от другой и замерли с таким видом, словно стояли здесь не первый день и вообще не имели представления о том, что это такое — ездить.
Алеша Степанцов рассказывал что-то о казусе, произошедшем во время последних гастролей, но Катя уже перестала его слышать. Ее охватило ледяное спокойствие и отрешенность, как бывало всегда, когда она снимала свои репортажи, вызывавшие содрогание у всех, кому доводилось их увидеть. Она отодвинула чашку и встала. Алеша поднял на нее удивленные глаза.
— Извини, — пробормотала Катя, не слыша собственного голоса. — Мне пора. Время.
Выбираясь из своего угла, она зацепилась курткой за угол стола. Глухо брякнув, на пол упал вывалившийся из кармана “вальтер”. Воспитанный Алеша бросился поднимать упавшее и замер в нелепой позе, забыв разогнуться. Наконец, он медленно выпрямился и в упор посмотрел на Катю, щурясь сильнее обычного.
— Ты уверена, что тебе не нужна помощь? — спросил он.
— Нужна, — сказала Катя, мягко отбирая у него пистолет. — Мне просто необходимо, чтобы ты сидел здесь и не высовывал носа на улицу до тех пор, пока все не кончится. Я не хочу, чтобы ты набирал себе плохую карму, или как это там у вас называется. Можешь за меня помолиться. Это все.
— Все? — с сомнением переспросил он.
— Все, все, — отмахнулась Катя, устремляясь в прихожую.
— Погоди, — сказал Алеша.
Обернувшись, Катя увидела, что он лихорадочно возится с ремешком своего компаса. Справившись с застежкой. Алеша протянул компас Кате. Вид у него при этом был до нелепости серьезный и торжественный, так что Катя с большим трудом сдержала снисходительную улыбку: все-таки он был еще совсем ребенком, несмотря на свое трехлетнее путешествие и высшее музыкальное образование. А может быть, вовсе не несмотря, а как раз таки благодаря... Тем не менее, это было очень трогательно. Катя взяла компас и с помощью Алеши нацепила его на правое запястье, чувствуя себя при этом полной дурой.
— Спасибо, — постаравшись придать голосу как молено больше теплоты, сказала она. — Я... спасибо.
Теплота в голосе удалась ей не вполне — слова застревали в горле, царапая разом пересохшую гортань, были холодными, шершавыми и мерзко отдавали медным привкусом, словно Катя долго сосала старинный пятак. Больше не глядя на Алешу, она опрометью выскочила за дверь и с грохотом ссыпалась по ступенькам, не замечая, что держит в руке пистолет. Поднимавшийся навстречу крупный мужчина со здоровенным доберманом на поводке испуганно отшатнулся к перилам, чтобы не быть сбитым с ног, доберман разразился визгливым истеричным лаем, но Катя не обратила на них внимания.
Момент оказался рассчитан точно, и за секунду до того, как вышибить плечом дверь подъезда, Катя услышала шум подъехавшей машины, визг тормозов, щелчок распахнувшейся дверцы, истошный женский визг, какие-то крики, топот, и тут же негромко хлопнул выстрел, вслед за которым началась густая пальба и где-то посыпались стекла — потеха началась.
Катя глубоко вдохнула, с шумом выпустила воздух и, толкнув скрипучую дверь, вышла на улицу.
Редактор положил трубку и некоторое время сидел неподвижно, уставившись на телефон задумчивым взглядом. Голос в трубке, искаженный и доносившийся словно издалека, показался ему смутно знакомым. В принципе, ничего странного в этом не было: в течение каждого рабочего дня ему приходилось отвечать на такое количество звонков, что все телефонные голоса стали для него, если можно так выразиться, на одно лицо. Этот голос говорил странные вещи, но и такое не было в диковинку: время от времени анонимные голоса, руководствуясь какими-то своими, непонятными редактору соображениями, выдавали по телефону совершенно фантастическую информацию, что свидетельствовало о широкой популярности “Инги”. Чаще всего информация оказывалась ложной, но в тех редких случаях, когда она подтверждалась, в свет выходили репортажи огромной убойной силы, так хорошо удававшиеся этой психопатке Скворцовой.
