Михаил Серегин - Пациент мафии
– Хотелось бы пока без свидетелей, Борис Иосифович, – деликатно заметил Чернихин. – Прошу извинить. Но позже я готов ответить на ваши вопросы.
Штейнберг недовольно засопел и махнул рукой.
– Ну, будь по-вашему! – сказал он неодобрительно. – Может быть, требуется еще какая-то помощь?
– Пожалуй, мы пройдем еще в реанимацию, – ответил Чернихин. – Хотелось бы взглянуть на пострадавшую.
– Без проблем! – сказал Борис Иосифович. – Ладыгин вас проводит. Как-никак он там работает. Пока.
Это заключение произвело на меня большое впечатление, но зато оно приободрило маленького психиатра. Он расцвел, слегка порозовел и, сочувственно поглядев на меня, бочком пробрался за спину начальства и помчался сломя голову в отделение.
Стараясь не показывать своей слабости, я повел следственную группу в реанимацию. Здесь меня ожидала новая неприятность в лице самого Степана Степановича, который был в последнем градусе кипения. Его сдерживало только присутствие посторонних. Однако он не удержался и нарочито равнодушным тоном сообщил мне:
– Вы потом задержитесь, Владимир Сергеевич, ладно? Нам с вами надо многое обсудить.
Чернихин незаметно покачал головой и подмигнул мне.
– Ничего не получится! – заявил он Ланскому. – Владимир Сергеевич пойдет с нами! Государственные интересы, сами понимаете…
Ланской мигнул обоими глазами и не нашелся что возразить.
– Здорово на вас насели, – заметил негромко Чернихин, когда мы, надев халаты, проследовали в отделение. – Но я думаю, все это поправимо. Не принимайте близко к сердцу. Помните, что сказал Александр Федорович.
К больной нас не пустили. На вопросы отвечал мой коллега Щербаков, который, волнуясь от обрушившегося на него внимания, мялся, путался и прятал глаза, точно давал интервью прямо в камеру.
– Ну, что, у больной проникающее колющее ранение в область шеи… В качестве орудия травмы применялась игла десятиграммового шприца… Сосудистый пучок, к счастью, не задет… Но повреждена гортань… плюс психический стресс… Я не говорю о повреждении мягких тканей лица – это после второго удара. Частично в организм попал также и морфин, который был заряжен в шприц, но в количестве, недостаточном для рокового исхода…
– Откуда вам известно, чем был снаряжен шприц? – поинтересовался Чернихин.
Коллега Щербаков растерялся и беспомощно оглянулся на меня.
– Ах да! – сказал он наконец. – В психиатрическом нашли же этот шприц и пустые ампулы!
– Мы могли бы поговорить сейчас с больной? – быстро спросил Чернихин.
– Что вы! Это исключено! – перепугался Щербаков. – Во-первых, она сейчас на капельнице, ей ни в коем случае нельзя волноваться. И, кроме того, это просто невозможно – повреждены голосовые связки, мы готовим ее к операции…
– Ну, бог с ней! – сказал Чернихин. – Спасибо, доктор! Мы теперь, пожалуй, пойдем в кабинет, не возражаете, Борис Андреевич?
Чичибабин скептически пожал плечами.
– Какие могут быть возражения, – хохотнул он. – Баба с возу – кобыле легче. Буду очень признателен, если вы освободите меня от этой ноши. Меня уже тошнит от фамилии Казариных.
– Не уверен, что вы скоро забудете эту фамилию, – многозначительно заметил Чернихин. – Точнее смогу сказать, когда ознакомлюсь с материалами дела.
– Ну-ну, попутного вам ветра, как говорится, – пробормотал Чичибабин. – Только не забывайте, что дело я получил от следователя Рыбина по личному распоряжению руководства. Я самодеятельностью не увлекаюсь…
– Руководство руководством, – глубокомысленно заметил Чернихин, – а стрелочник тоже должен быть. Кто-то должен ответить за историю с Казариной?
– Виновные ответят, – заявил Чичибабин. – Ответят по закону. Кроме этой девахи, конечно. Она свое уже получила. А если существует в природе рука, направлявшая ее, то ответственность целиком ложится на эту руку. Не понимаю, при чем тут прокуратура? А тем более отдельные сотрудники…
Чернихин больше не стал развивать эту тему, а когда мы уединились в любезно предоставленном нам кабинете, предложил Чичибабину поделиться с ним тем, что следователь, как он выразился, «надыбал».
Я был в этом кабинете второй раз и теперь смог спокойно рассмотреть его обстановку, которая как нельзя лучше подчеркивала старинную архитектуру помещения. Высокое окно обрамляли тяжелые кисейные занавески, перехваченные в центре чем-то вроде пояска, – они вызывали у меня смутные ассоциации с императорскими фрейлинами, которых я в жизни не видел. Письменный стол с двумя тумбами был настолько увесист и основателен, что казался изготовленным из цельного куска мрамора. Шкафы, набитые трудами классиков медицины, тоже были велики и солидны, как грузовые платформы. Старый раскидистый фикус в углу помнил, наверное, еще московский пожар двенадцатого года. Даже письменный прибор на столе, лампа с абажуром на массивной эбонитовой подставке и перекидной календарь принадлежали иной – стабильной и счастливой эпохе.
Единственным предметом, своими легкомысленными формами выбивающимся из этого классического великолепия, являлся телефонный аппарат нарядного ярко-красного цвета. Мне пришло в голову прямо сейчас позвонить Марине, пока мои спутники рылись в бумагах Чичибабина. К аппарату я прикасался не без трепета, ожидая какой-нибудь каверзы – например, того, что телефон вдруг скажет голосом Бориса Иосифовича: «Что это вы себе позволяете, Ладыгин?» Но у страха глаза велики – ничего подобного не случилось, и я спокойно набрал номер. Ответом мне были длинные гудки. Подождав с минуту, я положил трубку на место. Видимо, Марина куда-то вышла. Обещание находиться дома, в конце концов, не предусматривает неусыпного дежурства у аппарата. Решив попозже позвонить еще раз, я отвлекся и прислушался к разговору должностных лиц, которые опять затеяли что-то вроде спора.
– Итак, мадам ложится в больницу с запасом морфия и в первую же ночь предпринимает попытку убийства… Ваша версия, разумеется, убийство на бытовой почве?
– Не понимаю вашей иронии, – кисло сказал Чичибабин. – Мы имеем дело явно с невменяемой особой… Что там щелкнуло в ее бедной голове – кто может это знать?
– Щелкнуло уж очень целенаправленно, вы не находите? – спросил Чернихин.
– Это может оказаться чистой случайностью, – вяло отозвался следователь. Ему, кажется, уже надоело обсуждать бесконечную казаринскую эпопею. – Впрочем, теперь и карты вам в руки. Не беру на себя смелость влиять на ваше мнение.
– Ну, хорошо! – сказал Чернихин, возвращая следователю бумаги. – Завтра же я предоставлю вам запрос на материалы дела. Пожалуй, больше вы мне не нужны. Не смею вас дольше задерживать.
Он обернулся ко мне.
– А вот нам с вами, наверное, придется сейчас съездить в тот зловещий дом на опушке леса… Нет возражений?
– Ну что вы! – с энтузиазмом ответил я. – С удовольствием посмотрел бы на это логово при дневном свете.
– Вот и отлично! – сказал Чернихин, поднимаясь. – Значит, сейчас же и поедем. Прощайте, Борис Андреевич! – Он пожал руку следователю. – Завтра же утром буду у вас!
Чичибабин направился к выходу. Сергей Вениаминович нетерпеливо обернулся ко мне.
– Минуточку! – сказал я просительно. – Мне нужно позвонить. Я быстро.
Взявшись опять за красный аппарат, я набрал номер Марины. И снова в трубке послышались длинные гудки. Смутное беспокойство шевельнулось в моей душе. Нахмурившись, я положил трубку и, выждав несколько секунд, позвонил еще раз. Чернихин с любопытством, как и я несколько минут назад, осматривал убранство кабинета.
Трубка ответила равнодушными гудками. С досадой выслушав их, я уже было собирался нажать на рычаг, как вдруг раздался щелчок и в наушнике послышался шелест, напоминающий дыхание.
– Марина! – торопливо выкрикнул я. – Это я! Ты слышишь меня?
После секундного молчания раздался какой-то скрип, треск, и вдруг мужской голос, неизвестно откуда взявшийся, произнес с расстановкой:
– Я тебя слышу. Это Ладыгин?
– Ну, я, – голос мой прозвучал, видимо, так растерянно, что Чернихин с большим интересом уставился на меня. – А вы кто?
– Это неважно, – ответил неизвестный и сказал довольно обыденным тоном, отчего слова его показались еще страшнее: – Ты хочешь, чтобы твоя баба осталась жива, или тебе все равно?
Я почувствовал, что на лбу у меня выступает холодный пот. Отвечать на этот наглый вопрос не было смысла.
– Что я должен сделать? – спросил я напряженно.
– Сейчас ты подъезжаешь к ней домой, – безапелляционным тоном заявил шантажист. – Разумеется, один. Если приведешь с собой «хвост», я раздумывать не стану. А об остальном поговорим на месте.
– Я все понял, – покорно сказал я. – Выезжаю немедленно. Только…
– Что такое? – недовольно спросил мужчина.
– Если с Мариной что-то случится, – сказал я с затаенной ненавистью, – тебе тоже не жить – это я гарантирую!
