Вперед в прошлое. Возвращение пираньи — 2 - Бушков Александр Александрович

— Слушаюсь, адмирал! — она лихо отдала честь (правда, здесь, в отличие от Эстадос Юнидос, к пустой голове руку не прикладывают — но в конце концов, она была в штатском). — Я уже прикончила со своим мороженым... Может, мы пойдем погулять?

— Неплохая идея, — сказал Мазур. — Насколько я помню, совсем неподалеку отсюда памятник вашим храбрым морякам? Хотелось бы посмотреть.

Лаврик ему растолковал кое-какие исторические подробности. Пожалуй, зря он сначала отнесся к монументу насмешливо. Оказалось, это все же был настоящий бой — субмарина огрызалась из орудия и спаренного пулемета, у здешних моряков были убитые и раненые, а если учесть, что в настоящем бою они участвовали впервые в жизни, следовало отнестись к ним с уважением...

Он поднялся вслед за Белль, бросил на столик банкнот...

Увидел непонятный взгляд Белль, обращенный ему за спину, то ли растерянный, то ли удивленный. А в следующий миг она подломилась в коленках — одновременно со звуком выстрелов.

Новые выстрелы, крики боли совсем рядом... Мазур обернулся, выхватывая пистолет, но мотоцикл с двумя седоками уже уносился на бешеной скорости, тот, что сидел сзади, еще два раза выстрелил по прохожим.

Мазур опустил пистолет — бесполезно, не достать... Не выпуская ухватистую рукоятку «Глока», опустился на колени рядом с Белль. Совсем рядом кто-то протяжно, на одной ноте кричал от боли. У Белль было совершенно спокойное лицо, в неподвижных глазах отражалось безоблачное небо, и на белом платьице меж индейских узоров темнели два пятна — бессмысленно было надеяться на чудо, да и на медицину тоже, он слишком многое повидал, чтобы строить иллюзии или питать надежды...

Он не чувствовал ни боли, ни тоски — только безмерное одиночество, заполнившее весь мир. Поблизости вопили сирены.

...Лаврик, выпрямившись в кресле, с отрешенным лицом чеканил:

— Torn me, y vi debajo del sol, que ni es de los ligeros la carrera, ni la guerra de los Fuertes, ni aun de los sabios el pan, ni de los prudentes las riquezas, ni de los elocuentes el favor; sino que tiempo y ocasi n acontece todos[15]

— Что это? — вяло спросил Мазур.

— Экклезиаст, — сказал Лаврик все так же отрешенно. — Не буду врать, что знаю на кастьильяно целиком, но десятка два стихов заучил — иногда приходится и со священниками беседовать, пригождалось, знаешь ли... «И обратился я, и увидел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их». — Он наполнил стаканы. — Вот Мишка Кацуба, царствие ему небесное, знал Библию на испанском наизусть, пару раз под бродячего проповедника шарил, и ни разу разоблачен не был... — он вытянул полстакана каньи, как воду, и продолжал со столь же отрешенным лицом (ну, заклинило человека, пусть себе, столь же отрешенно подумал Мазур, каждый переживает по-своему, а она к тому же была католичка).

— Porque el hombre tampoco conoce su tiempo: como los peces que son presos en la mala red, у como las aves que se prenden en lazo, as son enlazados los hijos de los hombres en el tiempo malo, cuando cae de repente sobre ellos. —- стих следующий, сказал Лаврик. — «Ибо человек не знает своего времени. Как рыбы попадают в пагубную сеть и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них».

— В точку, — сказал Мазур. — Надо полагать, мудрый был человек...

— Пророк как-никак, — ответил Лаврик. — По чину положено мудрым быть, аки тот змий...

Мазур медленно вытянул содержимое стакана — и не ощутил крепости. Пил сегодня, как в песок лил — так иногда бывает...

— Лаврик, — сказал он, отставив пустой стакан. — Это все из-за меня, я во всем виноват...

— Это в чем? — впился в него Лаврик цепким взглядом.

—- В том, что она погибла. Я им приношу смерть...

— Интересный поворот. Это кому?

— Синеглазым блондинкам, — сказал Мазур. —' Я им приношу смерть. Это уже четвертая, если считать... — он с трудом выговорил: — Эль-Бахлак, а его нельзя не считать. Я им приношу... Четвертая за все эти годы... И...

— Хватит! — рявкнул Лаврик так, что Мазур поневоле замолчал. Потом добавил гораздо мягче: — Кирилл, я все понимаю. Уж я-то все понимаю. Мне на твоем месте тоже было бы тяжко. Она была славная девочка. Ты знаешь... Когда Жюльетт сгорела в том самолете, я нажрался как свинья, хотя немало времени прошло, и все закончилось безвозвратно. Но она тоже была славная девочка, ей бы жить да жить...

— Старый лис, — сказал Мазур. — А говорил, что имени ее даже не помнишь...

— Думал — забыл, а оказалось — помню. К чему это я? А к тому... Как бы тебе ни было тяжко, не нужно рушиться в дурную мистику. Смерть он приносит голубоглазым блондинкам, изволите ли видеть... Тоже мне, нашлась «Феофания, рисующая смерть»... Помнишь такое кино?

— Не припоминаю что-то.

— А я помню, был такой ужастик еще в последние годы советской власти. Я его крепенько подзабыл, но главное помню: была там веке в тринадцатом такая Феофания, монахиня, что ли. Как нарисует что- то там, обязательно кто-нибудь помрет поблизости. Я тебя умоляю, не строй ты из себя такую вот Феофанию. Согласен, мы с тобой повидали кое-что, что категорически не вписывается в материализм, но тут ты —- пальцем в небо... Скучная арифметика против. Я, конечно, далеко не всех твоих златовласых синеглазых подруг знаю, но все равно уверенно могу сказать: гораздо больше таких, которые не только не погибли, но даже ноготь наманикюренный не сломали. А то и благоденствует нешуточно. Взять хотя бы очаровашку Ким, нынешнюю голливудскую звезду. И принцесса Кристина здравствует. Потом на трезвую голову сам сосчитаешь и выведешь соотношение. А те, кого ты имеешь в виду... Так уж сложилось. Время и случай для всех их, как писал Экклезиаст. В конце-то концов, Натали Олонго вовсе не была голубоглазой блондинкой, и Лейла тоже... Так что брось ты эту дурную мистику. Зря.

— Извини, — сказал Мазур, отводя глаза. — Лезет в голову всякая чушь. Знаешь, что меня больше всего тяготит... Что все произошло так глупо и нелепо — очередные придурки-герильерос, палившие куда придется... — у него вырвалось с болью: — И ведь все могло обернуться иначе! Мы ведь могли выбрать и другое место, думали сначала, куда пойти: в развлекательный центр на Кальдано или в кафе на авенида Хуарес. Белль больше хотелось мороженого, чем аттракционов, и мы решили сначала пойти на авенида Хуарес...

— Я же говорю — время и случай... Ты как, не совсем расклеился?

— Нет, — сказал Мазур. — Больно просто...

— В отставку подавать не думаешь? Теоретически рассуждая, приказывать тебе никто не имеет права, ты же в запасе. Можешь хоть завтра чемодан собирать...

— Вот нет, — сказал Мазур, чувствуя, как лицо сводит словно бы холодом. — Никак нельзя дезертировать. Из кожи вон вылезу, а подготовлю Дяде Васко сотню «морских чертей», за которых будет не стыдно. А если еще успею войну застать — совсем отлично...

— Надеюсь, в мыслях нет поступить, как Жихарев?

— Вот уж нет, — сказал Мазур. — Там было совсем другое...

Еще одна старая история, широко известная в узких кругах... У капитана третьего ранга Жихарева обнаружили рак печени, уже совершенно не операбельный — но до первых болей оставался еще как минимум месяц. Наши медицинские нравы — полная противоположность американским, так что врачи держали все в секрете от пациента. Однако Жихарев что-то такое заподозрил. И принял свои меры, что выяснилось гораздо позже. Медсанчасть на базе на сигнализации не стояла и не была снабжена особо хитроумными замками — впрочем, капитан и с хитроумными обучен был управляться. Проник ночью в гнездо эскулапов, где все документы не в сейфах лежали, а на стеллажах — и ознакомился со своей историей болезни. С задания его не сняли — именно потому, что до болей оставалось не менее месяца, а профессионал был классный, и управиться там можно было за неделю. Жихарев отработал добросовестно, как всегда это делал — а потом, когда все, собственно, было решено и оставалась совершенно пустяковая, рядовая перестрелка, пошел на пулемет чуть ли не в рост, как сопливый первогодок. Понятно, чем кончилось. Лаврик заинтересовался столь непонятным поведением матерого «морского дьявола», стал копать, размотал ниточку...