Андрей Воронин - Троянская тайна
Будь на месте Буры кто-нибудь другой, Игорь Чебышев хохотал бы до колик в животе. Буратино! Ах ты, мать твою! Бу-ра-ти-но!!! Да при чем тут нос?! Просто кто-то очень верно угадал самую суть Буры: весь он, целиком, от макушки до пяток, выстроган из одного, правда, очень большого, полена. Даже, пожалуй, из бревна. Дубового. Или там самшитового... Мать моя женщина! Буратино! Все-таки бандиты, как ни крути, не чужды творчества. Хотя бы устного. Народного, блин... Это ж надо было сообразить: Буратино, он же Бура!
– Смешно? – вкрадчиво спросил Бура.
– Где? – очень натурально удивился Игорь. – А, ты про свое погоняло... Ну, знаешь... Ты меня, конечно, извини, но фантазия у вас все-таки убогая.
– У кого это – у нас? – окрысился Бура. Игорь вздохнул. Этот придурок обещал выбить ему зубы, если он посмеет хотя бы улыбнуться по поводу его идиотского прозвища. А теперь, кажется, готов пришибить за то, что Игорь не нашел это прозвище остроумным... Ну вот как с ним, таким, после этого общаться? Господи! Если ты есть, подскажи, где купить пистолет. А лучше гранатомет. А еще лучше, займись этим дебилом сам. В конце концов, он – не моя, а твоя ошибка...
– У вас, – сказал он вслух, – людей действия. Мускулистых атлетов. Спортсменов. Военных. Словом, у тех, кто привык сначала бить, а потом знакомиться.
Бура немного отмяк.
– Так это нормально, – сказал он. – Хрена ли сделаешь, если работа такая? И потом, ты в детстве каким видом спорта занимался?
– Да никаким, – честно признался Игорь. – Так, в футбол гонял во дворе, а зимой в хоккей... Но в основном на воротах.
– Ну вот, – с непонятным удовлетворением сказал Бура. – А если бы, к примеру, боксом, да всерьез, да попал бы в профессионалы – все, пиши пропало. Мозги отшибли бы на раз, без бумажки собственное имя не вспомнил бы. Зато морды ломал бы – любо-дорого!
Из синего неба вдруг материализовался и, снизившись, стремительно скользнул над землей огромный аэробус, раскрашенный в знакомые броские цвета австрийских авиалиний. Уши заложило от смягченного расстоянием и недавно введенными европейскими стандартами плотного рева. Потом рев стих где-то в дальнем конце взлетно-посадочной полосы, и ушей Игоря коснулось неразборчивое кваканье репродуктора, доносившееся из терминала.
Бура посмотрел на свои пятисотдолларовые часы, которые он в разговоре любовно именовал "котлами", разом посерьезнел и сказал:
– Похоже, наш. Пора, братуха. Давай, не подкачай. Главное, не менжуйся, чтобы этот муфлон ничего не учуял. Не дергайся, понял? Все ништяк.
Несмотря на заезженность этого дежурного напутствия, Игорь Чебышев ощутил что-то вроде благодарности к этой безмозглой горе костей и мяса. Сейчас ему позарез нужен был кто-то, кто посоветовал бы не дергаться и заверил, что все ништяк, потому что Игорь как раз таки начинал дергаться, да не просто дергаться, а дрожать как осиновый лист.
Он распахнул дверцу справа от себя, поставил ногу на горячий асфальт автомобильной стоянки, а потом, раньше, чем бдительный Бура указал ему на ошибку, спохватился, открыл бардачок, порылся в нем и вынул наполненный прозрачной жидкостью одноразовый шприц.
Игла была прикрыта зелененьким пластиковым чехлом, смотревшимся, с учетом того, что находилось внутри шприца, дико и неуместно. Игорь Чебышев положил шприц в карман и осторожно принял вертикальное положение, поймав себя на том, что, несмотря на чехол, до смерти боится ненароком уколоть себя этой штукой.
– Не сепети, – напутствовал его из раскаленного салона Бура.
– Отвали, – механически ответил ему Игорь и с лязгом захлопнул дверь "опеля".
Раскалившееся на солнце железо было горячим, хоть прикуривай. Не замечая, что делает, Игорь Чебышев помахал ладонью в горячем воздухе, потом сунул ее в карман и, лаская потными пальцами шприц, двинулся по плавящемуся от зноя асфальту стоянки к сверкающему стеклянному кубу пассажирского терминала международного аэропорта "Шереметьево-2 ".
– Мудак, – констатировал Бура, глядя ему вслед из окна потрепанного синего "опеля", но Игорь Чебышев этого уже не услышал – он был слишком далеко от машины и слишком нервничал, чтобы услышать нехорошее словечко, которым обозвал его невоспитанный мордоворот по кличке Бура.
* * *– Понятия не имею, кем он может быть, – сказал Глеб Сиверов, задумчиво пощелкивая компьютерной мышью. На плоском жидкокристаллическом экране дорогого ноутбука в корпусе модного серебристого цвета мелькали, сменяя одна другую, картинки, которые были способны повергнуть в состояние близкое к панике даже самых ярых поклонников фильмов ужасов.
Федор Филиппович смотрел на экран спокойно, лишь уголки его тонкого, все еще сохранявшего красивые, твердые очертания рта слегка кривились книзу в подобии брезгливой гримасы.
– С момента смерти прошло уже больше положенных трех суток, – продолжал Глеб, – но человека, который хотя бы отдаленно напоминал его по описанию, до сих пор никто не разыскивает. Я посылал во двор к Кулагину участкового, я сам обошел все квартиры до единой, но этого старика никто не видел, и никто не может даже предположить, кто он был такой и как его звали.
– Кулагин был художником, – напомнил Федор Филиппович, с хмурым выражением лица разглядывая четкую, красочную фотографию резиновой лодки, борт которой был распорот вдоль и оттого напоминал разинутый беззубый рот древнего старика, обладавшего к тому же диковинным зеленым цветом кожи. – Этот человек мог быть его коллегой. Так сказать, товарищем по цеху.
– Насколько мне удалось выяснить, Кулагин старательно избегал товарищей по цеху, – возразил Глеб. – С тех самых пор, как его с треском вышибли из Союза – за правду, как он не без оснований считал. Впрочем, я попытался пройтись по галереям. Уже в первой дама, что стояла за прилавком, разок взглянув на мою фотосессию, забле... Простите, – спохватился он и, повернувшись к Ирине, прижал к сердцу ладонь. – Словом, ей стало нехорошо. Понятия не имею, кто после этого вычищал ящик кассы. Деньги, по крайней мере, точно пришлось стирать.
– Не увлекайся, – с легкой укоризной сказал ему Федор Филиппович. – Все хорошо в меру, в том числе и натурализм. Так что не имеющие прямого отношения к делу детали разрешаю опустить.
– Если опустить детали, не имеющие прямого отношения к делу, ничего не останется, – сказал Сиверов и постучал ногтем по крышке стола-аквариума. – Цып-цып-цып... Смотреть на вас не могу. Тоже небось ждете не дождетесь, когда я свалюсь в вашу посудину и захлебнусь. То-то будет пир!
– К делу, – строго напомнил генерал.
Сиверов пожал плечами.
– Если вы настаиваете... Словом, в первой галерее я ничего не добился, только зря сгубил чистый носовой платок. Во второй я выбрал для своих расспросов мужчину – директора, если не ошибаюсь. Этот оказался немного крепче. Во всяком случае, до туалета он добежал и уже оттуда через дверь сообщил мне, что никого похожего сроду в глаза не видел. Судя по звукам, которыми перемежалось это ценное сообщение, он говорил правду – ничего подобного ему видеть явно не доводилось.
Ирина на мгновение стиснула зубы, закрыла глаза, снова их открыла и, протянув над столом руку, взяла из вазы румяное яблоко – дар солнечного Казахстана. Рука у нее при этом нисколечко не дрожала, и Ирина мысленно похвалила себя за стойкость и мужество. Преодолев рвотный позыв, она с вызывающе громким хрустом надкусила яблоко и стала жевать. Позыв многократно усилился, но Ирина скорее умерла бы, чем позволила Сиверову, который, похоже, задался целью выжить ее из комнаты, заметить, до чего ей скверно.
А скверно ей было так, что хуже некуда. На экран компьютера она, слава богу, смотрела под острым углом и почти ничего не видела – так, какие-то синеватые контуры на желтом, отливающем металлическим блеском фоне. Но и того, что видела, ей было более чем достаточно. Да еще этот сопроводительный текст в исполнении Глеба Петровича!
Потянувшись за яблоком, она невольно взглянула на экран ноутбука – взглянула почти под прямым углом, отсюда и спазм в желудке. С хрустом жуя яблоко и внутренне содрогаясь всякий раз, когда приходилось глотать то, что прожевала, Ирина силилась и никак не могла отогнать маячившее перед внутренним взором жуткое видение синевато-серого вздутого лица, основательно кем-то объеденного – рыбами, наверное, иначе с чего бы это Глеб Петрович вдруг проникся такой нелюбовью к обитателям аквариума?
Потом тошнота немного отступила (может, яблоко помогло?), сознание прояснилось, и Ирина резко выпрямилась в кресле.
– Постойте, – сказала она. – Верните, пожалуйста, кадр.
– Какой? – удивленно спросил Сиверов, с готовностью елозя мышью по коврику.
– Тот, где крупным планом снято лицо этого... неизвестного.
– А вы уверены? – спросил Глеб.
Вопрос прозвучал мягко, без тени насмешки и даже без привычной иронии. Ирина ни в чем не была уверена, и меньше всего – в своем желудке, где только что съеденное яблоко уже устроило что-то вроде восстания, но в ответ лишь упрямо мотнула головой.
