Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой
— Да вот, — Монтескье повел рукой в сторону Санина, — Господин полагает, у нас рулетка меченая.
— Да? Много проиграл?
— Ерунда. Около пятидесяти тысяч. Но сильно переживает.
— Понятно, — Борис Семенович уставился на Санина, и его улыбка приобрела выражение почти неземной благодати. — С кем имею честь, господа?
Полковник приосанился, достал из нагрудного кармана визитку, протянул Лахуде.
— Корпорация «Лодхид и Клод Розенталь», если позволите.
— О-о, — Лахуда почтительно принял пластиковую полоску с замысловатым тиснением. — Как же, как же, наслышаны… И какие дела привели в наше захолустье?
— Дела обычные, коммерция, — Санин отвечал любезно, в тон хозяину, но по ледяному блеску желудевых глаз было видно, что раздражен. — Черт попутал, зашли скоротать вечерок, а тут у вас такое творится… Честно говоря, перед госпожой Блюм неудобно. Какой-то воровской притон, право слово. Малина какая-то.
Борис Семенович оглядел жадно внимавших разговору завсегдатаев, сверился с визиткой:
— Э-э, господин Поль… не удобнее ли будет побеседовать у меня в кабинете?
— Побеседовать можно, только ни к чему. Денежки-то мои уже тю-тю…
— Это маленькое недоразумение можно уладить, — пообещал Лахуда, светясь неземной добротой.
— Ты как думаешь, дорогая? — обернулся Санин к напарнице. — Уважим христопродавца?
Дарья Тимофеевна широко зевнула, продемонстрировав высококачественные фарфоровые коронки.
— Милый, плюнь ты на эту мелочь… Спать хочу, умираю.
— При чем тут деньги? Ты же знаешь, для меня главное — справедливость. Не терплю, когда держат за лоха. Помнишь, как в Сеуле я вытряхнул из таксиста десять баксов?
— Помню, милый. Выглядело довольно глупо.
Лахуда спокойно переждал их пикировку. Парняга в замше рокотнул:
— Ну прикол, блин! Это надо же — десять баксов!
После вторичного, еще более дружеского приглашения (Лахуда пообещал Дарье Тимофеевне показать натурального Пикассо, которого нет в каталогах, и она растаяла), Санин нехотя поднялся и, взяв подружку под руку, направился следом за хозяином. На прощание посоветовал Жорику Монтескье:.
— Ты, малыш, раз уж американцем заделался, не забывай про суд Линча.
Кабинет Лахуды располагался на втором этаже, к нему вела ярко-красная ковровая дорожка. У двери дежурили двое молодцов, обряженных в гвардейские мундиры Суворовских времен (невинный каприз барина). Огромное помещение можно было принять за кабинет министра и одновременно за будуар великосветской львицы — шедевр неведомого дизайнера. Преобладающие цвета — голубой, черный и бледно-розовый. Лахуда подвел гостей к пылающему электрическим огнем камину и усадил в низкие мягкие кресла. Небрежным жестом выпроводил из кабинета горилл. Сам тоже опустился в кресло. Произнес с чарующей улыбкой:
— Что ж, господа, теперь можно говорить откровенно. Не беспокойтесь, прослушки здесь нет. Интермедия разыграна превосходно. Но ведь вы приехали не для того, чтобы поиграть в рулетку? Правильно я понял?
— Правильно, — подтвердил Санин.
— Вы от Михельсона? На прошлой неделе я получил сообщение, но ничего толком не понял. К слову сказать, мне не очень нравится его манера вести серьезные дела. Хватит запутывать следы, когда за тобой давно никто не гонится. Надоело разгадывать его бесконечные шарады. Впрочем, я не осуждаю старину Михельсона, он иначе не умеет.
— Я не от Михельсона, — сказал Санин.
Улыбка Лахуды стала суше. С опозданием у него мелькнула мысль, что, возможно, он поступил неосмотрительно, пригласив сомнительную парочку (госпожа Блюм! нарочно не придумаешь!) в кабинет, а следовало, как обычно, пустить их сперва по кругу, прощупать как следует, и уж после…
— Верно рассуждаешь, Боря, — угадал его опасения полковник. — Погорячился ты маленько… Мадам!
С изумлением Лахуда наблюдал, как великосветская леди, будто выйдя из летаргии, одним движением оказалась у двери и защелкнула ее на внутренний замок. Там и осталась, ожидая дальнейших указаний.
— Что все это значит, черт возьми?! — в деланном негодовании воскликнул Лахуда. Страха он не испытывал, хотя уже понял, что это наезд. Интересно только, чей?
— Экспроприация, Боря, — пояснил Санин. — Изъятие излишков. Пойдем-ка, откроешь сейф.
Лахуде стало смешно: по всей видимости, парень не совсем в разуме. Какой-то маньяк-одиночка. Нагляделся боевиков, накушался таблеток — и на свой страх и риск предпринял акцию. Чего теперь не бывает! Борис Семенович за годы демократии такого нагляделся, что вряд ли его можно было чем-нибудь удивить.
— Сейф я открою, — заметил спокойно. — Пожалуйста. Но куда ты денешься с деньгами, уважаемый? Это же мой город.
— Разве твой?
— Ты даже этого не знаешь… Мне нравится твоя наглость. Давай решим так: говори, кто тебя послал, и уходи. Другого варианта нет. По-другому тебе хана. Что с бабками, что без них.
— Теряем время, Боря, — поторопил Санин. — Мне на четырехчасовой надо поспеть.
— На Воркутинский?
— Ну да. А какой тут еще ходит?
В кабинете у Бориса Семеновича было два сейфа: один за письменным столом, громоздкий, напичканный японской электроникой, — в нем иногда Лахуда оставлял ночную выручку, если по каким-то причинам не успевал переправить в банк; второй — тайник в стене, искусно задрапированный безукоризненной копией «Махи обнаженной», про него знали только трое — самые надежные, верхушка банды, в их число не входила даже прелестная Элизабет Синцова, нынешняя супруга Лахуды, носившая под сердцем его первенца. Каково же было его изумление, когда Санин, не обратив внимания на большой красивый сейф, прямиком направился к картине, ткнул пальцем и, мерзко лыбясь, распорядился:
— Открывай, Боренька… Минуты идут и не вернутся назад.
Лахуда оглянулся на дверь — и обмяк. Прекрасная спутница бандита, великосветская леди стояла в небрежной стрелковой стойке и целила ему в лоб из небольшого ухватистого пистолета с навинченным на ствол миниатюрным глушителем.
— Да, да, — Санин подтвердил, что это не сон. — Госпожа Блюм никогда не промахивается. Призер олимпиады. Так что, Боря, хочешь маленько пожить, не наделай глупостей. Открывай, тебе говорят.
Встретившись с ледяным гипнотизирующим мерцанием желудевых глаз, Лахуда впервые ощутил, какие чувства испытывает приговоренный к казни. Это не страх и не паника, а какая-то мутная, вязкая, безнадежная слабость, парализующая мозг, — что-то вроде впрыснутого в кровь сильного наркотического киселя. Лахуда дал себе слово, что если все обойдется добром, то перво-наперво разберется с болванами, дежурившими у входа.
Дрогнувшей рукой он надавил секретную пластину, мраморная плитка сдвинулась, приподняв копию «Махи», в стене приоткрылось черное цифровое табло.
— Не тяни, Боря, — поторопил Санин. — А то в лоб получишь.
В стенном тайнике Борис Семенович хранил авральный бытовой припас на случай какого-нибудь внезапного облома: запасные документы на подставное лицо, пистолет-автомат «Кондор-пси» американского производства, саквояж с миллионом долларов в банковских упаковках, килограмм чистейшего героина, расфасованного в пластиковые пакетики по пятьдесят грамм, — вот и все, что влезало в укромную нишу, обитую листами нержавейки.
— Неплохо, — одним взглядом оценил товар Санин. — Саквояж сам понесешь, а для остального найдем какую-нибудь тару.
— Куда нести?
— Как куда? Проводишь нас с Эльвирой на вокзал.
Вот эта невесть откуда взявшаяся «Эльвира» вдруг вывела Бориса Семеновича из равновесия. Он психанул:
— Ах ты, хамло поганое! — взревел, набычась, глаза мгновенно налились кровью. — Да тебя с твоей Эльвирой мои парни на кусочки разрежут. Падаль вонючая!
— О-о! — удивился Санин. — Бунт на корабле.
Он взмахнул обеими руками, но удары нанес в разные места — в голову и в брюхо. Борис Семенович заспотыкался, попытался опереться о стену, но все же рухнул на пол. Ему не было больно, но стало как-то холодно. Много лет прошло с тех пор, как его били в последний раз, отвык он от этого, да вот пришлось вспомнить. С этой минуты он замкнулся в себе.
Полковник помог ему подняться, вместе они дошли до большого сейфа, откуда тоже выскребли разную мелочь — сто тысяч триста в отечественной валюте. Нашлась там и крепкая, нарядная матерчатая сумка с убойной рекламой сигарет «Мальборо».
Упаковавшись, Санин дал «отцу города» необходимые инструкции.
— Выйдем из дома тихо, аккуратно, чтобы комар носа не подточил. Своим ублюдкам сам найдешь, что сказать. На улице сядем в машину. Видишь, как раз поспеваем к поезду. Еще раз прошу, Боря, обойдись без глупостей. Пасть закрыть не успеешь, как уже будешь на том свете. Веришь мне, Боря?
