Андрей Молчанов - Экспедиция в один конец
На пороге стоял бледный от трудно сдерживаемой злобы араб.
— Почему не на мостике?! — с места в карьер заорал на старпома. — А!.. Вы изволите пьянствовать! Хорошо же проходит ваша служба! И за что, позвольте узнать, я плачу вам деньги? Срочно на совещание к капитану! И вы — тоже! кивнул в сторону Прозорова. — У нас чрезвычайные обстоятельства, а вы… Кстати! Кто отвечал за погрузку гребных винтов?
— Понятия не имею, — равнодушно ответил Сенчук. — Но обстоятельства трагедии представляю отчетливо.
— То есть? — насторожился Ассафар.
— Винты отлиты из превосходной, судя по всему, бронзы, — пояснил Сенчук. — А ее в России воруют даже с могильных монументов. Так что винты, полагаю, портовые работяги утянули в контору по сдаче цветного лома. За этими парнями нужен глаз да глаз! Не удивился бы, если они отвинтили бы и пропеллеры с нашей посудины.
— А почему же вы в таком случае не потрудились проследить… — Тут араб позволил себе крепкое словцо.
— Выбирайте выражения, мистер, здесь живут христиане, — промолвил Сенчук, неторопливо застегивая бушлат.
Араб, не привыкший, видимо, к замечаниям в свой адрес, устремил кинжальный взор в невозмутимого, как идол с острова Пасхи, старпома, но никакой реакции, кроме каменного безразличия, не получил и, проскрипев крепкими зубами, удалился прочь.
— Смотрите, уволят, — предупредил старпома Прозоров.
— Я не люблю хвастунов, — отозвался Сенчук, — но могу вас заверить, что, очутись Георгий Романович в отставке, эти горемыки–мореходы заблудятся в океане, как дети в лесу. И если, держа курс к Гренландии, упрутся в острова людоедов, удивляться будут все, кроме меня. Так что ссал я зигзагами с клотика на всяких арабских командиров! Ишь, заявился… Сам в себе не помещается! Решил мне гемоглобин попортить… Да умрет он с этой мечтой!
Совещание проводилось в кают–компании.
— Мы не можем управлять спуском батискафа, — сказал Ас–сафар, сидевший во главе стола, высоким, дрожащим от гнева голосом. — Я не знаю, каким образом вместо винтов в ящиках оказался металлолом, но уверен, в итоге выясню это… Кальянраман, что, если нам связаться с Норвегией и заказать новые винты?
Индус, сидевший с побледневшим лицом — видимо, после взбучки, отрицательно замотал головой в чалме:
— Батискаф американского производства… Там иные посадочные размеры. Которых, кстати, в документации нет. Нам придется обратиться к фирме–изготовителю.
Сидевший рядом с Ассафаром второй помощник Еременко, с лица которого не сходила обычная гнусная улыбочка, внезапно произнес:
— Я внимательно посмотрел ящики… Они едва ли вскрывались в порту. Нижние гвозди ржавые, а на верхних очень даже свежие отметины…
— Это что же — диверсия? — прищурился Ассафар.
Еременко, не поднимая на него глаз, пожал плечами. Произнес вяло:
— Думаю, очень скоро я дам вам на это ответ…
— Очень интересно, — ледяным тоном продолжил Ассафар. — У нас череда каких‑то двусмысленных происшествий… Но с их природой мы разберемся. Итак. У нас нет рабочего батискафа, но мы восстановим его. Я принял решение. Судно направляется к Бермудским островам. К координатам утонувшего "К-219". Оттуда мы идем в порт Нью–Джерси, команде дается десять дней отдыха, мы принимаем на борт винты, запасную аппаратуру и возвращаемся в Норвежское море. Есть ли вопросы, господа?
— Увы, имеются, — промолвил Сенчук. — Если батискаф бесполезен, то зачем нужен крюк к следующей ядерной могилке?
Араб помолчал, презрительно щуря глаза и покусывая губы.
— Хорошо, я отвечу, — произнес терпеливым тоном. — У нас есть батисфера, обладающая свойствами батискафа. Она сможет самостоятельно, управляемая компьютером, спланировать на заданный участок поверхности дна.
— Почему же вы не хотите использовать ее сейчас? — спросил Прозоров.
— Потому что она предназначена для другого рода работ.
— То есть?
— То есть, — с неудовольствием продолжил Ассафар, — опусти мы ее к "Комсомольцу$1 — тросы и грузоспусковые механизмы не выдержат, и мы ее потеряем. И тогда к Бермудам будет плыть попросту не с чем.
— Таким образом батискаф предназначен для исследования "Комсомольца", а батисфера — для "К-219"? Где ею и пожертвуют, — вывел резюме Прозоров. Затем, недоуменно качнув головой, прибавил: — Дорогостоящий экспериментик!
— Наука, как известно, требует жертв, — оптимистически заметил Сенчук. И их становится все больше и больше… . Наступила пауза.
— Еще вопросы? — спросил араб.
— Я могу идти? — поднялся Сенчук. — Мне надо ознакомиться с метеосправкой, коли уж я взялся за обязанности вашего штурмана…
— Со справкой или с бутылкой? — ядовито уточнил араб.
— Что с нами будет, если с таких замечаний начинается наш медовый месяц? — усмехнулся старпом, смеривая хозяина судна ледяным взглядом, от которого у Прозорова по хребту побежали мурашки.
Гипнотические очи мусульманина показались ему опереточно–злодейскими в сравнении со стылым голубым блеском глаз отставного морского опера, и отчего‑то Прозорову представилось, что, надень на того старинный камзол со шпагой на поясе да бархатную шляпу с пером, сойдет бывший контрразведчик за явившегося из‑за завесы времен злодея–пирата — вероломного и отчаянного, каковым, вероятно, по сути своей и является.
Араб отвел взгляд в сторону. Процедил:
— Все свободны. Капитана и второго помощника прошу остаться.
— В частности — для обсуждения моей кандидатуры, — проронил в сторону Прозорова Сенчук, выходя с ним в коридор.
— В смысле незаменимости? — уточнил тот.
— Ага!
— И что скажет капитан?
— Какой там капитан!.. Пирог с ничем! — отмахнулся старпом. — Ему бы я и дебаркадер не доверил!
— Но я слышал, он говорит на трех языках, помимо того, у него два высших образования…
— Ну, петух с орлом тоже в общем‑то одинаковы, — рассудил Сенчук. — У обоих — клюв, перья, крылья… Но петух, конечно, круче, поскольку умеет кукарекать. Кстати, меня жизнь научила не очень‑то и показывать свою образованность. Меньше завидуют.
На этом первый подступ к разработке старпома закончился.
Прозоров, вернувшись в свою каюту, сел у иллюминатора и призадумался.
Сенчук, как он понял, был действительно незаменим, а потому откровенно независим и дерзок. Будущие отношения с хозяином экспедиции его не волновали. Почему?
Не потому ли, что он чувствовал себя независимым, в первую очередь материально, и вел свою игру, связанную с контрабандой, расценивая данное плавание как временный эпизод в большой криминальной игре?
Данная версия представилась Прозорову правдоподобной, но своим первым успехом он посчитал не ее, а установление контакта со старпомом — хоть каким‑то, но источником информации.
Или — хорошо продуманной дезы?
На этот вопрос ответа у Прозорова также не существовало. Но в том, что рано или поздно ответ появится, он был убежден.
КАМЕНЦЕВ
Стоя на палубе и глядя на толкотню матросов, упаковывающих батискаф в защитный брезент, Забелин, с усмешкой глядя на Каменцева, негромко выговаривал ему:
— А вы, доктор, оказывается, бедовый парень… Зачем все‑таки надо было устраивать этот пожар в каюте?
— Чтобы дать вам время разобраться с процессором. Это во–первых.
— Все решилось куда проще. Кто‑то, не мудрствуя лукаво…
— Это во–первых, — продолжил Каменцев. — Во–вторых, теперь я абсолютно уверен, что эти природоохранители решили поднять ядерную головку ракетоторпеды.
— То есть?
Каменцев поведал о служебной документации, обнаруженной им в каюте пакистанца.
— Весьма забавно, — озабоченно качнул головой Забелин.
— И в–третьих, — продолжил Каменцев, — наш главный ученый — диабетик. И в пожаре сгорел весь его персональный инсулин.
— Жестоко! — сказал Забелин. — Решили таким образом угробить главного специалиста?
— Да нет… — Каменцев с досадой посмотрел на перетянутые полосками пластыря пальцы левой руки. — Пару десятков ампул я взял с собой. По дороге в санчасть пять штук кокнул, споткнулся в горячке… Полез в карман — и вот… Кивнул на поврежденную руку. — Порезался. Но теперь здоровье и жизнедеятельность этого умника под моим полным контролем. И думаю, что, если эти деятели что‑либо затеяли в Бермудах, главного спеца я отключу, как лампочку. Есть на сей случай определенная, так сказать, микстура… А он не через час, так через два обязательно меня навестит. Удивлен, что до сих пор не явился…
— Так вы не только поджигатель, но и отравитель? — усмехнулся Забелин. Кстати, я после выпуска из училища в общаге жил… В комнате на четверых. Все молодые офицеры. И был среди нас некий лейтенант Гена Терентьев, обладатель дефицитной по тем временам бутылки французского коньяка. С этим коньяком вообще странные истории… Он тогда в нашей нищей среде исключительно в качестве презента фигурировал… Помню, в военном городке я одному доктору за успешно излеченную гонорею бутылку "Наполеона" подарил, а у нее — такой характерный скол у донышка… Так вот. Через год в качестве подарка от одной благодарной дамы эта бутылка ко мне снова вернулась, пройдя, подозреваю, десятки рук… А с лейтенантом Геной так вышло: мы его каждый праздник кололи на эту бутылку, а он — нет, мол, разопьем, как только третью звезду получу. Вообще‑то, замечу, жлобоватый был паренек… Ну, год терпим, а он все в лейтенантах… А однажды как‑то ну уж очень остро недобрали! — и решились на грех: через шприц коньяк выкачали, выпили, а в бутыль мозольной жидкости заправили. Через месяц, представь, Гене дают третью звезду. Мы: ну, давай, открывай коньяк, обещал! Не, говорит, до следующей звезды его оставляю, вам и так водки хватит, не баре. Но все‑таки убедили мы его, открыл он коньяк, мы свет притушили — жидкость‑то зеленая… Кто‑то рюмку из синего стекла достал, налили мы повышенцу…
