До основанья, а затем… - Роман Феликсович Путилов

— Вот, дорогая, пример странного поведения людей. Я ей говорю — не убью, сама помрешь, а она пытается сделать все, чтобы я ее убил.

— Зачем ты ее ударил?

— Ты хотела, чтобы она закричала? Ну тогда бы мне точно пришлось бы ее убить.

— Но ты же не такой, каким пытаешься себя оказать, и она женщина…

— Милая, она конечно женщина, и сейчас занимается благородным делом — бьется за равные права для женщин. Вот только через полгода она и ее дружки придут к власти и начнут совсем другие песни. По их понятиям, если ты или твои предки были богаче нищего пролетария, ты никаких прав не имеешь, тебя можно лишить всего, вплоть до жизни. Да, Инесса Федоровна?

Революционерка ничего не ответила, только косилась на ствол револьвера, уткнувшийся ей в живот.

— Кстати, наша гостья умрет через три года от голода и холода, потому как после того как они захватят власть, в стране исчезнут продукты, так что, если она сегодня умрет, в принципе, ничего не изменится, с точки зрения исторического процесса. Вы же, революционеры, рамками исторических процессов живете?

Так, за разговорами, но в основном, в тягостном молчании, коляска довезла нас до небольшого домика в конце Лифляндской улицы.

Убедившись, что в пределах видимости никого нет, я помог дамам спустится с пролетки, которая сразу же уехала, и проводил их в дом, сырой, нетопленный и нежилой.

До вечера было еще много различных скандалов и разного рода обвинений в мой адрес — от нежелания выйти из комнаты, когда Инесса Федоровна переодевалась в комплект теплой одежды, приличествующей скорее городской мещанке, отказа поесть, а также удовлетворить свои естественные надобности в, стоящее в небольшой кладовой, ржавое ведро. Когда я не несколько минут вышел из комнаты, в которой мы все сидели, в ожидании вечера, я, тихо хихикая про себя, слушал, как пламенная революционерка пыталась распропагандировать мою жены, по случаю сегодняшней спецоперации, одетую в скромную одежду небогатой городской обывательницы.

В любом случае, вечер все-таки наступил. Наша невольная гостья, одетая

по-зимнему, в замотанной в платок головой, была вновь посажена в прибывшую коляску, которая неторопливо покатила в сторону Английской набережной, где была пришвартована, пользующаяся мрачной славой у местных жителей, «арестантская» баржа. Пройдя по узким мостикам, под внимательным взглядом часового, я провел нашу гостью к большому грузовому люку.

Подошедший из теплой будки на корме, начальник караула отдал рапорт.

— Как наш гость? Не капризничает? Давайте, люк отодвинем, тут еще одна постоялица образовалась.

Люк откинулся, я показал глазами, что Инессе необходимо спустится внезапно лестнице, а сам засунул голову в трюм.

У топящейся «буржуйке» сидел человек, одетый в тулуп и меховой треух, с небольшой рыжеватой бородкой и усами.

— Владимир Ильич, здравствуйте. Вставайте, будьте джентльменом, подайте даме руку и помогите спустится.

Глава двадцать четвертая

Прогулка по воде

«Если человеческая жизнь вообще свята и неприкосновенна, то нужно отказаться не только от применения террора, не только от войны, но и от революции… Кто признаёт революционное историческое значение за самим фактом существования советской системы, тот должен санкционировать и красный террор»

Лев Троцкий «Терроризм и коммунизм», 1920 год.

— Добрый день, Владимир Ильич, Инесса Федоровна. — на следующее день я приехал к своим пленникам до обеда: — Как спалось? Есть ли жалобы на условия содержания.

Женщина мне не ответила, ожгла злым взглядом и отвернулась, наверное, какие-то претензии у нее были.

— Сыро и холодно тут у вас, господин жандарм. — судя по тому, как Ленин щурил глаза, протягивая руки к топящейся печке.

— Ну, во-первых, я не жандарм, а честный полицейский, боровшийся с чисто уголовными преступлениями, пока жизнь не свела с вашей партией. А во-вторых, вам грех жаловаться. Если ваши придут к власти, будет еще хуже. Вы тут, во всяком случае, не в тесноте пребываете. Термин такой «уплотнение» не я придумал, а ваши соратники, Владимир Ильич, а может быть и вы сами.

— Что это значит — «уплотнение»?

— Это значит, господин большевик, что представителей, как вы говорите, класса эксплуататоров, которые, к примеру, живут в пятикомнатной квартире, выселят, в лучшем случае в самую маленькую комнату, а в остальные комнат заселят по семье пролетариев.

— Но это же правильно. Эксплуататорские классы веками…

— Господи, Владимир Ильич, не начинайте, я вашей демагогии на любой случай жизни, за пять лет наслушался и начитался до оскомины… Кроме того,

— Мы разве встречались?

— Нет конечно, но после вашей безвременной кончины соберут все ваши бумажки, все черновики, уж не знаю, подлинные или поддельные, и будут публиковать их, назвав полным собранием сочинений. Получится семьдесят три тома. Вы очень плодовитый товарищ. А в любом институте примерно четверть времени обучения будет отводится на изучение ваших трудов. История партии, марксистко-ленинская философия,

— Вы сумасшедший? — Ильич даже отодвинулся подальше от меня, так, что между нами оказалась буржуйка.

— Да нет, это ваши последователи были сумасшедшими, а я как раз нормальный. Ладно, об этом мы поговорим завтра. Мне бы хотелось бы поговорить о другом. Что вы, как человек, много лет проживший за границей, можете сказать о этом. — я протянул Ленина несколько бумажек:

— И вы, Инесса Федоровна посмотрите, пожалуйста.

Пока Ленин и его товарищ по партии в свете керосиновой лампы вертели в руке банкноты, я раскладывал на небольшом столике свои приспособления.

— Знаете, господин сумасшедший, я конечно в основном с немецкими, австрийскими и швейцарскими банкнотами…

— Ну, Владимир Ильич, не прибедняйтесь. Одна тысяча девятьсот третий год, второй съезд РСДРП, Лондон. Я думаю, англичане вас достаточно финансировали, что вы держали в руках фунты стерлингов… — я аккуратно, за самый краешек, вытащил из рук Ильича те самые британские фунты, что когда-то нашел в квартире немецкого резидента.

— Да как вы смеете!

— Я смею. Меня на экзамене преподаватель заставил перечислять всех делегатов съезда. Вы, кстати, всех их помните? А самое интересное, через три года все тот же преподаватель очень живо обличал вас лично и вашу власть… Ну мы отвлеклись. Попрошу к столу, а то, боюсь, ваша дактокарта сгорела вместе с архивом охранки во время февральских событий.

— Так вы все-таки из жандармов… — Ленин брезгливо поморщился, глядя на

мои приготовления.

— Как вам будет угодно, я вам ничего доказывать не собираюсь.

«Откатав» следы пальцев пламенных революционеров я уверил их, что типографская краска прекрасно отмывается теплой водой с мылом, после чего пожелал любящей друг друга и революцию паре счастливого