Олег Приходько - Запретная зона
— За это время можно было закодировать всю Россию, — сказал Лунц.
— Похоже, с Россией это проделали намного раньше, — сострил Фай, но шутку не восприняли.
Петр подошел к окну и посмотрел на аллею, где одиноко стоял «ЗИЛ-117» с торчащими на крыше усами радиоантенны.
«Поживем — увидим», «Да уж лучше бы не дожить», — услышал он голоса за спиной.
Едва стало известно о содержании портфеля, Петр решил, что люди, которым он принадлежал, сделают все возможное и невозможное, чтобы заполучить его обратно. То, что группа выезжает на «РАФе», было известно и шоферу, и дежурному капитану Охрименко, и заведующему гаражом инженеру-механику Станкевичу. То, что в последний момент подготовленный к поездке «РАФ» будет заменен на «ЗИЛ-117», было известно только Швецу, Нежину, Бокову и водителю — майору Ширяеву. За час до выезда в Пущино отправились две «волги» с оперативниками. Двое из них сейчас находились в вестибюле нижнего этажа, двое блокировали запасный выход, еще двое снаружи следили за фасадом, находясь в надежном укрытии. В ста метрах позади «ЗИЛа» неотступно следовал малоприметный автобус с сотрудниками группы «Каскад» (спецназа УФСК) в бронежилетах, вооруженными автоматами новейшей системы «кипарис». Луч специального акустического устройства был направлен на окно кабинета Столбова, заблаговременно выбранного для проведения встречи с экспертами. К десяти часам утра на раз вилке трассы Малахово — Заокский стояло три автомобиля обратного сопровождения, один из которых был оснащен аппаратурой радиоперехвата. Ширяев, остававшийся на связи, при выходе группы из института должен был дать команду к началу движения; при соблюдении заданной скорости с учетом рас стояния от Пущина и развилки «ЗИЛ» вписывался в кавалькаду между двумя машинами сопровождения так, что даже при самом тщательном наблюдении ничего нельзя было заметить.
Не только ученым, но и Лунцу, Воронкову, Шевелеву обо всем этом знать было не обязательно, хотя двое последних, не один год выезжавших с группами в качестве экспертов, понимали, что подобные документы просто так не возят и о наличии охраны догадывались. Не догадывались они о другом: все это было тщательно спланированной ловушкой для того, кто попытается напасть на внешне не охраняемый «ЗИЛ» и завладеть документами.
Игра в удивленного открытием дилетанта продолжалась.
— Очень благодарен вам за доступное изложение сути ваших заключений, — сказал Петр. — Однако, как вы пони маете, если я приду с этим к прокурору, меня просто отправят на пенсию досрочно или, в лучшем случае, поднимут на смех. В прежние времена упекли бы в психушку…
— Как упекли человека, который стоял у истоков этой идеи, — согласился профессор Гардт.
— Какой идеи? — не понял Боков.
— Идеи программирования мозга и управления им на расстоянии. Постфактум ее воплощения поверг нас, с позволения сказать, в транс. Сама-то идея не нова. Она была даже оформлена в виде диссертации. Правда, тогда, в конце шестидесятых, нам казалось, что это шутка гения, аргумент в модном споре физиков и лириков. Дескать, вы не желаете поверять гармонию алгеброй, а мы способны не то что эмоции, но и сам разум ваш переложить на формулы и заставить работать как механизм. Только университетский гений преследовал исключительно благородные цели и к созданию контролируемых систем влияния на человеческий мозг собирался привлечь обитателей Звездного городка. Вы, конечно, помните, чем в те годы была для всех нас космонавтика — высшее достижение разума за всю историю цивилизации! Авторитет Гагарина, Поповича, Берегового, Терешковой был куда большим, нежели авторитет власть предержащих. Вот на этом-то наш молодой… хотя не так-уж и молодой, в ту пору ему было тридцать пять или тридцать шесть… так вот, на этом он и погорел.
— На чем?
— Посчитал, что достаточно весь комплекс знаний и навыков, необходимых космонавту, заложить в программу и внедрить ее в мозг, как отпадет необходимость в длительной подготовке. В нужный момент раскодирующий сигнал посылается с Земли, и космонавт на подсознательном уровне начинает выполнять предусмотренные мероприятия. Таким образом, в космос можно было бы направлять практически любого здорового человека, у которого все необходимое уже лежит в «чемоданчике», — Гардт постучал себя по голове, и все засмеялись. — Наивный человек этот много лет потратил на доказательство реальности задуманного, совершил по ходу исследований массу научных открытий и отправил все это не куда-нибудь, а именно в Звездный, рассчитывая на авторитетную поддержку. Представляете?.. Люди, уверовавшие в свою исключительность, потратившие годы на изнурительные тренировки и обучение, получают вдруг научное — хотя, как я полагаю, тогда еще несовершенное — обоснование уникальной идеи, согласно которой на Земле достаточно закодироваться, а на орбите — раскодироваться, и все!.. Разве позволит врач, сорок лет потративший на изобретение анальгина, практиковать какому-то экстрасенсу или иглоукалывателю, одного взгляда которого достаточно для того, чтобы снять головную боль. Ефим был биофизиком, я знал его, когда он учился в аспирантуре. Это был талантливый и умный человек, и я почти уверен, что в Звездном его идеи внимательно изучили. Потом этот проект всплыл где-то на Лубянке или в ЦК, исчез, был забыт. Ученый, поняв, что доказательства его не имеют силы, а десятков миллионов на лабораторные исследования, подразумевавшие к тому же эксперименты на людях, ему никто не выделит, сошел с научной орбиты. Как водится, им начали интересоваться «компетентные органы», исчезли вдруг те, кто звался друзьями, он остался один. Никто не хотел рисковать из-за одержимого бредовой идеей. Впоследствии рассказывали, что этот ученый умер в нищете… нет, не так… его как вы выразились, упекли в психушку, оттуда он вышел человеком разве что наполовину, в этот период его оставила жена. Пожив в одиночестве и забвении, он покончил жизнь самоубийством — выбросился из окна где-то в Подмосковье… Вот такая, достаточно тривиальная для тех лет история, любезнейший Петр Иванович. А идея-то, оказывается, осталась и жила все эти годы. В Звездном ли, в ЦК КПСС или в Минобороны — как знать, как знать…
— Как звали того человека? — спросил Петр.
— Ефим Натансон. Если мне не изменяет память — Самойлович.
— На-тан-сон…
— В те годы над страной витало много хороших идей, — негромко заметил Фай. — Их авторы чаще всего кончали психушками.
— А мы, выходит, дожили до времени, когда эти идеи воплощаются, — философски изрек Столбов.
— О-о, нет! — возразил Гардт. — Те идеи воплощены давным-давно — в Японии, Америке, Европе. А мы живем во времена, когда они начали работать против породившей их страны. Это период расплаты.
— Полагаете, эти документы могли попасть за рубеж?
— Или прийти к нам из-за рубежа, — уточнил Рудин. — Я ведь не случайно спросил, как они к вам попали.
Петру снова вспомнился «Бушман», тщательно отпоротые бирки на одеждах Сотова и Лжелеонидова, вытравленные на теле Сотова татуировки. Для того, чтобы принять версию о причастности к делу западных спецслужб, оснований было маловато, но и отвергать ее не стоило.
— Как, однако, все тесно связано с политикой в это время расплаты, — сказал он.
Простились все тепло и немногословно, как люди, связанные эзотерическим знанием. О необходимости держать результаты экспертизы в тайне не говорили — это подразумевалось. И только в вестибюле, когда Гардт признался вполголоса, с каким напряжением и даже страхом они работали всю эту ночь, Петр улыбнулся:
— Герман Савельевич, с вашего позволения, я избавлю вас от необходимости встречаться завтра с «молодыми коллегами из Новосибирского академгородка».
Гардт остановился, лицо его несколько секунд выражало недоумение.
— Эти ребята едва ли способны обогатить отечественную науку открытиями. Зато, смею заверить, все это время вы находились под надежной охраной.
До Москвы держали скорость семьдесят. В эфир не выходили. В салоне «ЗИЛа» стояла тишина, люди переваривали информацию.
«Значит, Сотов — «живой материал», предназначавшийся для экспериментов? — строил догадки Петр, глядя то на шоссе перед собой, то в зеркальце заднего вида. — Но если так, то не он один — очевидно, была налажена целая система поставки смертников. В начале восьмидесятых по приговорам судов расстреливалась приблизительно тысяча приговоренных в год — по сто пятьдесят в каждой из специализированных тюрем. В Южанской, пожалуй, больше. Пусть половину из них вывозили. Как? Кем? Каким транспортом?.. Под каким предлогом?.. В лабораториях работают сотрудники, охрана, их нужно кормить, станции нуждаются в топливе, радиоактивных материалах — должна быть организация, которая занимается жизнеобеспечением зоны. Как поспешно исчезли Отаров и Реусс! Выходит, Сотов возник для них неожиданно? Убит Давыдов, Яковлев умер. Остались двое. И не прокуратуры они испугались — своих: те, кто стоит за всем этим, постараются убрать их во что бы то ни стало…»
