Кинжал для левой руки - Николай Андреевич Черкашин
Иерофон еще с утра показывал приближение шторма. К вечеру нас стало швырять весьма нещадно. Я пытался стоять на мостике, чтобы не пропустить огни случайного парохода, но очень скоро мне пришлось задраить входной люк и сменить промокшее платье вплоть до белья. Подкрепив себя разогретыми консервами и “адвокатом”[24], я выключил все плафоны, кроме красной пальчиковой лампочки перед иконой Св. Николая, и попробовал уснуть. Несмотря на пережитые треволнения и сильную усталость, сон бежал от меня прочь. Лодку валило с борта на борт так, что, того и гляди, из аккумуляторов выплеснется электролит. Расклинившись на своей койке, то есть упершись локтями и коленями в бортик и переборку, я предавался мрачным размышлениям о том, что “Святой Петр” со своей спящей командой превратился в подобие “Летучего Голландца”, а я — в навеки проклятого капитана Ван Страатена. Знать бы кем я проклят и за что?»
«5 января 1918 года. Атлантический океан.
В сочельник умер боцман Деточка. Он держался дольше всех…
Прошел почти месяц с тех пор, как из командира боевого корабля я превратился в брата милосердия плавучего лазарета, затерявшегося в океанской пустыне. Два насущных дела занимали все мое время: высматривание в море проходящих мимо судов и помощь сотоварищам, ставшим нечаянными жертвами моего изобретения и злого умысла моего же бывшего помощника, ученика, друга. Как я жалею, что здесь нет брата, который, несомненно, смог бы вернуть их всех к нормальной жизни! Мне же остается одно: поддерживать их угасающие силы той жалкой стряпней, которую я готовлю из яичного порошка, консервированного молока, какао и вина. Это весьма неблагодарное занятие — кормить спящих. Не все умеют проглотить мою «питательную смесь», она вытекает изо рта, и, кажется, есть опасность, что мой подопечный может захлебнуться. В шторм, в сильную качку с кормлением и вовсе ничего не выходит. Глотательный рефлекс мне удается вызвать далеко не у всех. До Рождества я еще не терял надежды, что кто-то проснется и жизнь моя сразу станет легче…
…Первым погиб машинный унтер-офицер Найда. В сильную бурю лопнули найтовы, и его сбросило с койки, ударило головой об острое ребро станины электромотора. Я обнаружил его, когда бедняга уже не подавал признаков жизни. Замотав его тело в одеяло, я вынес покойника на палубу и, прочитав молитву, предал его морю. Определил координаты погребения и записал их в вахтенный журнал. В тот же печальный день иссякли и последние амперы электричества. Плотность электролита упала до нуля.
Из сигнального фонаря и фитиля, пропитанного соляровым топливом, я соорудил нечто вроде коптилки. При зыбком и скудном ее свете я веду эти записи.
Через два дня умер, по-видимому, от глубокого истощения организма, матрос Нефедов. Я похоронил его также по морскому обычаю.
Судя по прокладке, которую я веду каждый день, ветры и течение сносят “Святого Петра” к Азорским островам. Тешу себя мыслью, что именно там мы получим помощь. Но, увы, северное пассатное течение заставило “Святого Петра” пересечь уже тридцатиградусный меридиан. Уповаю на то, что, если ветры не ослабнут, через двадцать суток откроется бразильский берег.
Провизии у меня достаточно. Но питьевая вода уже начинает портиться… Тропики.
Я все время думаю о том: что же с нами произошло? Одно несомненно: виной всему иерозвук. В закрытых помещениях он воздействует на человека гораздо сильнее, чем на открытых пространствах. Проницаемость у сверхнизких частот почти столь же велика, как и у рентгеновских лучей. Океан — великий иерогенератор, а корпус субмарины — длинная широкая труба — оказался идеальным приемником иероволн, что-то вроде резонатора. Быть может, наши шпангоуты оказались рассчитаны в той же роковой пропорции, что и борта шхуны “Алмазар”.
Мой брат Дмитрий Михайлов вывел со всей очевидностью, что причина так называемой “морской болезни” в воздействии на вестибулярный аппарат именно иерозвуков. Более того, вступая в резонанс с пульсацией коры головного мозга, они угнетают его настолько, что человек впадает в смертоподобный летаргический сон. Благодаря этому открытию, брат научился пробуждать к активной жизни летаргиков. Иеротерапия принесла ему всеевропейскую известность. Он бы прекрасно разобрался в нашем случае. Но я не врач, не физиолог, я практик, экспериментатор, и только».
«Декабрь 1918 года, а может быть, январь 1919 года. Южная часть Атлантики.
Думаю, что сегодня все же сочельник. Наступает 1919-й. Готовлюсь к неизбежному… Пока еще есть силы, максимально облегчил лодку: выстрелил из аппаратов все мины, осушил трюмы и выгородки… Моя гробница должна как можно дольше продержаться на плаву. Рано или поздно ее прибьет к берегу. Какое там «рано»?! Конечно — поздно. Для меня-то уже определенно — поздно. Сегодня размонтировал и выбросил за борт иерогенератор. Идет война, и если этот аппарат попадет к врагу или в иные недобрые руки, его могут сделать новым чудовищным средством умерщвления людей».
«Февраль 1919 года. Место не обсервовано (нет сил поднять секстан).
Вчера видел дым. Грузовой пароход шел контркурсом на норд-ост. Зажег паклю на поднятом перископе. Пароход направился было ко мне, но, заметив, что имеет дело с подводной лодкой, поспешно отвернул прочь. Не судьба!
Единственное, что скрашивает мое положение и придает силу духа — наблюдение над иерозвуковым эфиром океана. Иерофон пишет отменно. “Святой Петр” оказался превосходной плавающей лабораторией. Иногда кажется, что судьба сама пошла мне навстречу: вместо войны я обрел идеальную возможность для научных занятий. С болью думаю о коварстве моего счастья. Неужели все это канет вместе со мной на дно морское?!
Одно утешает: брат мой Дмитрий Николаевич сохранит мои чертежи, расчеты и образцы…
В полдень попрощался со всем белым светом. Скоро наступит тьма — черный свет смерти. Цинга делает свое дело.
По всей вероятности, “Святой Петр” попал в мощное циклическое течение, и теперь его будет носить, пока хороший шторм не выбросит его из этого проклятого круга.
Наверное, океан не хочет со мной расставаться. Я понял его язык. А он нашел во мне собеседника. Смею утверждать: океан — существо разумное. Это наш древний пращур. Его соль носим мы в своей крови. Мы вышли на сушу, но незримые нити связывают нас с его животворными недрами. Он управляет нами, дает нам энергию, пищу, волю. Он судит нас: у одних он отнимает рассудок, у
