Владимир Гриньков - Украсть у президента
– Глеб! – позвал Горецкий.
Его голос отразился от стен и эхом скатился вниз по лестнице. Шорох за дверью, но не в квартире Глеба, а в соседней.
– Глеб! – повторил свой призыв Горецкий.
Дверь соседней квартиры приоткрылась, выглянула смуглая девчушка, и тут же один из прибывших с Горецким людей отлип от стены и ввалился в соседскую квартиру, втолкнув перепуганного ребенка в черную пасть темного коридора. Снова стало тихо.
Корнышев показал было Горецкому свой мобильник (позвони, мол), но тут снизу пришел один из технарей команды, «слухач», и сказал, хотя и негромко, но никого не опасаясь:
– Кажется, там пусто. Никаких звуков.
Значит, они уже успели прослушать квартиру Глеба через его стационарный телефон.
Корнышев дал знак. Снизу тут же принесли пилу-«болгарку», стали вскрывать металлическую дверь. В это время из соседней квартиры вышел сотрудник с заплаканной девчонкой, сообщил:
– Девчонка говорит, что уехали.
– Когда? – мрачно уточнил Корнышев.
– Вчера днем.
Горецкий смотрел на девчонку взглядом строгого папаши.
Визжала «болгарка», летели искры. Дверь вдруг повалилась из проема, ее подхватили, отставили в сторону, люди с оружием бросились в глубь квартиры, Корнышев с ними, Горецкий прошел следом и в самой большой комнате застал своих сослуживцев – разгоряченных ожиданием схватки, но уже понявших, что добыча ушла.
– Куда он мог деться? – глянул на Горецкого Корнышев.
Горецкий пожал плечами.
– Звони ему на мобильный! – распорядился Корнышев, подзывая жестом технаря.
Будут засекать Глеба по его сотовому. В условиях городской застройки местонахождение мобильника определят с точностью плюс-минус двести метров. Если только его мобильник включен.
Горецкий послушно набрал номер. Корнышев смотрел выжидательно. Он услышал в трубке равнодушно-механическое: «Телефон абонента временно отключен или находится вне зоны действия сети», передал свой мобильник Корнышеву, тот послушал, выругался и жестом показал «слухачу»: отбой, тут ничего не получится.
– Думаешь, он исчез? – спросил Горецкий.
– Откопаем жука навозного, – процедил раздосадованный Корнышев. – Никуда не денется.
* * *Для разговора с Катей Корнышев выбрал ту комнату, в которой одна стена представляла собой почти сплошное стекло, по вертикали рассеченное алюминиевыми профилями рамной конструкции. Катя находилась в комнате, когда Корнышев туда вошел. Увидев его, Катя вспыхнула, задохнулась от гнева, встала, пошла к двери, но дверь уже захлопнулась, и она ударилась в нее растревоженной птицей. Она была в этой комнате, как в клетке, не улетишь.
– Здравствуйте, Катя, – сказал Корнышев без заискивания, но и без демонстрации собственного превосходства, как равный говорит равному.
Катя в ответ полыхнула полным ненависти взглядом.
Корнышев опустился в кресло и оказался спиной к стене, а лицом к стеклу, за которым он видел деревья и зеленый ковер травы. Там, под деревьями, было безжизненно-безлюдно, и в сумерках этот неподвижный пейзаж можно было, наверное, принять за фотообои, которыми оклеили всю стену, чтобы визуально раздвинуть границы помещения.
– Я знаю, что вы сейчас ограничены в перемещениях, – сказал Корнышев. – Но это временно. Скоро, я надеюсь, у вас будет возможность самостоятельно планировать свои маршруты.
Катя молчала.
– Я знаю, что у вас была возможность встретиться с мамой, – продолжал Корнышев. – И вы даже смогли переговорить. Катя, вы не должны на меня сердиться, – вдруг без всякого перехода произнес он. – Вы не знаете всего, вам многое кажется недопустимым, ужасным и даже преступным, вам кое-что известно, но гораздо больше информации вам пока недоступно, и вам придется поверить мне на слово…
– Я вас ненавижу! – хлестнула злой фразой Катя.
– Знаю. Но не заслуживаю. На самом деле ничего плохого я вам не сделал. Я просто выполняю свою работу…
– Палач и гнида! – оценила Катя.
На Корнышева ее оскорбления не произвели ни малейшего впечатления.
– Я выполняю свою работу, – с прежним спокойствием повторил он. – Я офицер. Я не могу быть хорошим, не могу быть плохим, я могу только служить, не нарушая присяги. Эту позицию можно презирать, можно уважать – тут каждый думает по-своему. Но обязательно нужно эту позицию учитывать. Это данность, это факт, Катя.
Девушка надменно усмехнулась.
Корнышев достал из кармана ключ, повертел его в руках так-сяк. Катя демонстративно смотрела мимо Корнышева, но, в конце концов, ее взгляд все-таки зацепился за блестящую вещицу в его руках, и она неприятно удивилась, это было видно. Всего на одно мгновение Корнышев заставил ее дрогнуть, но Катя тут же снова взяла себя в руки.
– Вам надо понять, что я вам не враг, – сказал он. – Я из всей вашей семьи выбрал именно вас, потому что только с вами у меня может быть общение, обоюдно полезное и продуктивное.
Катя закусила с обидой губу. Ее и без этих его слов терзало чувство вины, она теперь ночей не спала, кляня себя за доверчивость и глупость, что в итоге так страшно ударило по ее близким, и о ее фактически предательстве Корнышев сейчас и сказал, как показалось Кате.
– Будьте вы прокляты! – пробормотала она, едва сдерживая готовые хлынуть слезы.
– Вы чувствуете себя обманутой и думаете, что вы слишком доверчивы и недальновидны, – проявил чудеса прозорливости Корнышев. – Но не в этом ваша проблема. Вы девушка умная и когда-нибудь обязательно научитесь все происходящее анализировать объективно и с холодным сердцем. Я вам сейчас кое-что покажу, Катя, – сказал он, по-прежнему вертя в руках знакомый Кате ключик. – А после этого мы продолжим беседу. Посмотрите за окно, пожалуйста.
Катя машинально готова была повернуть голову, но тут вспомнила, что нельзя ей подчиняться этому негодяю, и удержалась в последний момент, и тогда Корнышев сказал:
– Вам непременно надо взглянуть на этого человека, Катя, потому что он сейчас скроется из виду и для вас исчезнет навсегда. А я вам потом скажу, кто это был, на кого вы не взглянули, и вы всю оставшуюся жизнь будете терзаться. А он тоже жил на Нижней Масловке, между прочим.
Катя не выдержала и обернулась. Под деревьями, метрах в двадцати, шел в сопровождении какого-то человека Александр Никифорович Ведьмакин, и разговаривал со своим спутником увлеченно-уважительно. Несмотря на случившиеся с Ведьмакиным перемены, его легко можно было признать, чему способствовало и расстояние, разделявшее его и Катю, – на таком расстоянии его потрепанный временем образ несколько ретушировался, словно проступал из прошлого, такой знакомый и родной.
Катя, никогда прежде не становившаяся свидетелем воскрешения кого-нибудь из мертвых, испытала такое изумление, что не поверила собственным глазам и обездвижела, близкая к обмороку. Ведьмакин со своим спутником прошел мимо и исчез за деревьями, скрылся из виду, как и предсказывал Корнышев. Катя запоздало бросилась к стеклянной стене, и снова получилось, как с дверью пять минут назад, – она ударилась в преграду птицей.
Предусмотрительный Корнышев уже был рядом, придерживал Катю под локоток, препровождая ее к ближайшему креслу. Усадил, сам присел перед нею на корточки, заглянул в глаза.
– А теперь представьте, что вы по-прежнему считали бы меня врагом, – предположил Корнышев. – И не посмотрели бы за окно. Много интересного пропустили бы, согласитесь.
Необходимо было срочно понять, что происходит, чтобы не сойти с ума.
– Я снова выбрал вас, – сказал ей Корнышев. – Вы будете первой.
– В чем – первой? – с трудом разлепила непослушные губы Катя.
Корнышев скосил глаза в направлении стеклянной стены, за которой промелькнул призраком Ведьмакин.
– Он должен к вам вернуться, – сказал Корнышев. – Но надо подготовить всех. И его – тоже.
– Я не верю вам, – пробормотала Катя.
Сейчас неверие казалось ей спасительным. Но Корнышев не позволил ей скрыться за недоверием и для встряски хлестнул обидными словами:
– Вам было удобно сидеть на Кипре и скорбеть потихоньку о погибшем в далекой России отце? Только ведь он не погиб, Катя. Он жив. Но он болен. Его надо к жизни возвращать, а не скорбеть. Он жив, поймите.
* * *Сначала Горецкий взял такси и поехал в центр. Там в одном из переулков он попросил таксиста свернуть в арку старинного жилого дома и остановить машину. Спешно расплатился, вышел из машины и прошел во двор-колодец, успев прежде, чем повернул за угол, бросить взгляд за спину. Такси сдавало назад, занимая почти всю ширину арки, и если бы какая-то машина преследовала Горецкого, то пришлось бы ей ждать, пока такси выкатится в переулок. И прохожих тоже не было видно.
Горецкий пробежал через двор, вошел в подъезд жилого дома и вышел с противоположной стороны, где, по-видимому, был черный ход. Еще один двор, снова арка, и Горецкий оказался в другом переулке. Под арку, через двор-колодец, следующий переулок. Здесь он остановил проезжавшую по переулку машину, тотчас же согласился на затребованную жадюгой-водителем несусветную плату и отправился на Китай-город. Еще в дороге расплатился, в Солянском проезде выскочил из машины, даже не дождавшись ее полной остановки, нырнул в метро, спустился на платформу и тут встал равнодушно-скучающим горожанином, ожидающим поезда. Прибыл состав. Горецкий вошел в открывшиеся двери и даже раскрыл припасенную заранее газетку, будто ехать ему предстояло далеко и долго, но в последний момент выскочил из вагона, разжав руками смыкающиеся челюсти дверей. Они громко чавкнули у него за спиной. Горецкий бросил взгляд вдоль состава. Никто, кроме него, из вагонов больше не вышел. Железная змея электропоезда лязгнула и уползла в черный провал туннеля. Горецкий перешел на противоположную сторону платформы и уехал по другой ветке метро.
