Валерий Горшков - Принц воров
Корнеев с удивлением посмотрел на начальника.
— Первый раз слышу, чтобы перед судом и прокуратурой такая проблема стояла!
— Времена нынче другие, Слава… Это что они там сейчас делают?
Приглядевшись, Ярослав констатировал:
— «Свак» Святого уже вынут из склепа. Новая команда надевает на себя баулы — мешки с лямками. Через минуту, думается, двинутся в путь.
— Пусть идут, — разрешил Шелестов. — Идти им — ровно до ограды. Ты куда?! — свистящим шепотом спросил он, заметив, что Корнеев уже отполз от него на порядочное расстояние и теперь пытается сделать что-то, что не предусматривалось приказом.
Обернувшись, Слава прошептал:
— Уйдет он от них, командир, уйдет… Разреши под свой контроль взять!
Шелестов обреченно махнул рукой и снова прильнул к биноклю.
Впервые Червонец почувствовал опасность, едва перебрался через оградку кладбища. Новые подельники его, предчувствуя добычу, болтали так громко, что ему даже пришлось на них прикрикнуть. И в этот момент он «срезался» и не успел понять, в чем же та опасность заключается. Сейчас снова прислушиваться к себе было поздно, могла случиться обманка — сбившись, он мог легко привычную осторожность принять за подозрение.
Но уже через минуту тревога снова овладела им, и на этот раз его предчувствию не мог помешать даже треск сучьев под ногами глупых жуликов, которые через несколько часов должны были благополучно умереть.
Он вспомнил, как услышал крик выпи, когда появился у ограды. Тогда, покуривая в одиночестве, он проверял «маузер», объемный магазин которого должен был сыграть похоронный марш для нынешних приятелей. И вдруг раздался этот крик. Полонский, проведший детство в Западной Украине и не раз ходивший на болота, прекрасно был осведомлен о том, что выпь никогда не кричит днем. Утробный вой этой птицы раздается только ночью или в брачный период. Птенцы были уже давно на крыле, болот поблизости Червонец не видел. Но тогда это подозрение рассеялось, потому что он уже полчаса находился на видном месте, и тишина, окружающая его, ничем не была нарушена.
Но вот зато когда он перебирался с этой глупой сворой через ограду, послышалось нечто, очень напоминающее характерный звук металла, скользящего по металлу. Так обычно звучит затворная рама, двигая затвор по ствольной коробке. Все бы ничего, не исключено, что шум этот случился не в ста метрах, как ему показалось, а рядом, когда Боря с окончательно посиневшим лицом перебирался через ограду. Подломился прут, скользнул по остову… Все бы ничего, если такой же звук металла о металл не был очень похож на приглушенное звучание затвора, загоняющего патрон в ствол автомата для последующей стрельбы.
Он был готов ко всему. Начнется пальба, он уже знал, что делать. Еще в первую ночь, когда рядом с ним был Корсак, Полонский заметил длинную канаву, уходящую за ограду и проходящую под ней. Сначала это была могила. Потом в ней по какой-то причине никого не закопали (могильщикам дали на водку, и они выкопали яму на более удобном для посещений месте), и яма, постепенно обваливаясь и разрушаясь под действием талого снега и вешних вод, стала расширяться. За несколько десятков лет на заброшенном кладбище образовалась канава, уходящая в лес.
Так что, на крайний случай, отход обдуман. В другой ситуации, услышав выпь, он ушел бы уже давно. Но он вел компанию, которую сам же завлек нереальной темой, и в его адрес могло поступить столько вопросов, отвечать на которые он мог до утра. Но не только осторожность в общении с партнерами вела его к склепу Ладоевского. Там, на глубине двух метров под землей, как раз на потемневшей за полстолетия крышке гроба, покоилось состояние, невероятно большое по своему денежному эквиваленту для одного человека. Оно осчастливило бы сотню таких, как Полонский. И мысль о том, что из-за излишней подозрительности можно всего этого лишиться, вела бандита к цели. В конце концов, это могла кричать не выпь. Или — выпь, да на болоте, которое Червонец просто не заметил. А звук металла по металлу издал, конечно, Боря. Имея в своем распоряжении только один глаз — второй заплыл так, что видеть можно было, лишь вставив между бровью и щекой пару спичек, — очень трудно соблюдать осторожность и не греметь оградой.
Оказавшись подле склепа, Червонец присел перед замком и внимательно осмотрел его. Вешая новый замок, купленный в одном из ленинградских магазинов, он, уходя, замазал его грязью так, чтобы не было видно его блестящих никелированных граней. Сейчас грязь облетела, но в этом ничего необычного нет. Последние дни лил дождь, он смыл маскировку, поэтому утверждать, что замок кто-то брал в руки, не приходится. Другое дело… Другое дело — «сторож». Перетащив сокровища из склепа Стефановского в склеп Ладоевского, Полонский, уходя, вставил в замочную скважину соломинку. И теперь, если бы соломинки не оказалось, это означало бы, что кто-то провернул ее отмычкой. Вот тогда следовало бы уходить, и делать это немедленно.
Но вместо паники, которая неминуемо охватила бы его, не окажись «сторожа» на месте, Червонец почувствовал облегчение. Соломина была, и она располагалась в замке точно так же, как он, покидая кладбище, ее оставил.
Если бы вор удосужился проверить, не открывались ли двери склепа иным путем, то его обязательно охватила бы паника. В другой ситуации он непременно сделал бы это. Но сейчас, волнуясь и высматривая соломину, догадываться о том, что дверь в склеп могла быть открыта иным способом, ему было недосуг.
Распахнув дверь, он не стал входить сам, а лишь бросил Боре, который после Геры, «давшего обратный ход», был в этой шобле мелких жуликов за старшего:
— Поднимайте настил и вынимайте баулы. Все выносить наружу. И пусть не лапают руками! — Зная, на что способен мелкий хищник, он сразу же предупредил: — Если хоть один сунет в карман какую-нибудь безделушку — прибью крысу на месте. Все будет разделено поровну…
С трепетом в сердце Полонский наблюдал, как из темного, пахнущего вечностью склепа появляются тяжелые баулы с экспонатами Дрезденской галереи. Эх, старик Домбровский… Год назад Святой заявил банде, что операция по изыманию из немецкого музея ценностей не получилась. Пан Тадеуш сумел убедить свою свору в том, что посредник — курьер из посольства СССР в Восточном Берлине — разоблачен НКВД и уже не может играть свою роль. Если бы он знал, что Полонский догадается о лжи, он расхотел бы помирать! А как все гладко и хорошо получалось! Общак банде, понимаешь, отдал, долг свой исполнил… Да если бы не этот сукин его сын Корнеев, это золото ушло бы под землю, как и остальные могилы! Он только благодаря ему, своему блудному сыну, и повелся на сообщение о сокровищах! Думал, старый идиот, что Червонец не догадается, откуда эти раритеты… Ну и как после этого не наказать этот поляцкий клан?!
— Готовы? — осмотрев навьюченных, словно мулы, соратников, осведомился Полонский.
В последнюю минуту пришлось заняться перегрузкой содержимого баулов. Всего их было семь, сейчас же в распоряжении Червонца находилось, в отличие от прежнего раза, всего пять носильщиков. А потому вес каждой клади увеличился на четверть. Полонский очень не хотел вскрывать содержимое и демонстрировать его жуликам, но выхода не было. И в те четверть часа, когда дрожащие от предвкушения добычи руки воришек перекладывали содержимое из двух мешков в остальные, он внимательно следил за каждым их жестом. Вор хорошо знал, как действует тусклый блеск золота и игривое сияние бриллиантов на людей со слабой психикой. В те мгновения, когда такие вещи оказываются у них в руках, им уже трудно с ними расстаться. И он, чтобы встряхивать сознание бандитов, постоянно одергивал их криками. Но даже эти понукания не могли погасить того сумасшедшего блеска в глазах, что освещал весь склеп.
«Матерь Божья… Богородица Пресвятая… Твою мать, это сколько же здесь свака!..»
И теперь, когда Полонский видел эти лица, перекошенные не столько от тяжести ноши, сколько от желания обладать всем этим без остатка, мысль о том, что убивать жуликов нужно сразу после того, как задача будет решена, утвердилась. Он видел перед собой не подельников, а свидетелей существования сокровищ. Не концессионеров, а соперников.
— Я как представлю, что эти полцентнера золота моими будут… — зажмурил единственный глаз Боря-боксер. От лихорадочного восторга он беспрестанно моргал в два раза чаще. — Ты исключительный «иван», дядя Альберт!..
— Называй меня просто — Червонец! — хищно улыбнулся Полонский, краем глаза осматривая окрестности. — Но это барахло, братва, вынести еще нужно!
— Своя ноша не тянет, — отозвался, поправив на своей спине груз, Глеб Курилка. Сейчас был тот редкий случай, когда в зубах его не было папиросы.
«Ублюдок, — мысленно прокричал в сердцах Червонец, — его ноша!.. Валить, валить сук мгновенно, едва придем к яме!..»
