Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны
— Врешь ты все! Воры вы! Вместе со своей Катериной! — выкрикнула Ленка с места.
— Подсобницы, видевшие в тот день все, забыли, что вместе с поваром работают не первый год. Никто из них не заступился за бабу. Ни словом, ни пальцем не пошевелил. Даже в зонах, среди шпаны, не видел таких пакостных, подлых, грязных людей. Вот кого из поселка гнать надо! Им мало было подвести повариху под статью! Они мечтают вернуть ее в зону! Молодая смена оголтелых негодяек! Да вам и в зоне места не нашлось бы! Против вас зверь — человек, а стая — общество! Это вас укрыли, спрятали от суда и ответственности! Вас и тех, кто заказал такую пакость! Вас и тех, кто изголялся над бабой в столовой, едва не убив повариху за ваш подлог! Вас не судить, казнить надо! — сорвался Кузьма.
— Все понятно, — хотел прервать обвинитель. Но Кузьма продолжал: — Не Катерина, а подсобницы и те, кто подстроил проверку, учинил расправу, должны сейчас отвечать перед судом. Виновным и половины зала не хватило б! Они и сейчас здесь. Почти все! Почему же не Катерина, а они требуют ее наказания? За что она названа преступницей? Иль вам, собравшимся здесь, как на зрелище, мало было видеть ее истерзанную в тот день в столовой? Почему никто из вас тогда не вступился за нее? Не потребовал правды для
Катерины? Или у каждого эта правда — своя? — откашлялся Огрызок: — Я был судим. Но никогда не признавал победой расправу со слабым и невиновным. И это — не суд! Судилище! И каждый из вас это понимает!
— Во чешет! Ну и Кузьма!
— А чё? Правду-матку!
— А говорили — разбежались они, как два катяха в луже! Где же это?
— Так их, судейских! Руби, Кузьма!
— Оно и верно! Нынче Катерину, завтра другого также за штаны сгребут! Уж коль судить, так чтоб все по правде, как перед Богом! — откашлялся в первом ряду старик, приисковый сторож.
— Молодчага, Кузьма! Нехай доследуют! — увидел Огрызок лесника Силантия.
— Я понимаю, вы приехали сюда с готовым решением. И что бы мы здесь ни говорили — прокурор знает, сколько просить, судья — сколько дать. Но и вы, и мы понимаем, что и этот процесс заказан кем-то… Ничто случайным не бывает. Одно хочу добавить: в случае обвинительного приговора найдется кому сыскать начало.
— Это ваше право! — ответил судья и добавил холодно: — Идите на место. Диктовать суду, а тем более угрожать, не позволено никому. Не забывайтесь!
— Я не грожу! Куда мне? Но предупредить обязан. Этой грамотности многих обучили — ошибки юристов, — пошел Кузьма к своему месту.
— Ну что? Есть еще свидетели? — поинтересовался судья у секретаря.
— Да! Самойлов! — заглянула та в список.
Иван пробирался, расталкивая поселковых локтями. Он встал перед залом слегка помятый, но гордый, что и о нем не забыли. Пусть в последнюю очередь, но он скажет свое слово. Чтоб знали все — он, Иван, не из последних в поселке.
Самойлов достал из кармана исписанные листы бумаги. Хотел прочесть все, что подготовил для суда.
Но председательствующий, заметив, что в руках свидетеля написанного не меньше чем на час, поспешил прервать чтение:
— Свидетель Самойлов! Здесь не собрание — суд! Ответьте на вопросы… Иван сразу сник! Из гордого мужика превратился в мальчишку, запутавшегося на втором вопросе:
— Как вы оказались в столовой в рабочее время? Вас кто-либо послал или вы самовольно оставили прииск? — задал вопрос народный заседатель. Самойлов растерялся. Он не знал, что ответить. А второй заседатель уже свой вопрос задал:
— Свидетель Самойлов, в каких отношениях вы находитесь с потерпевшей? Иван открыл рот, но слова застряли в горле. Мужики, стоявшие вдоль стен, недвусмысленно усмехались.
— Да что там, Ванька, колись! Давно уж не секрет!
— Обучает, — хихикнул кто-то ехидно.
— Половым работам, — уточнили громче.
— Клевета это все! — нашелся Иван и, собравшись с духом, выпалил: — Ничего меня не связывает с потерпевшей. Я даже имени ее не знал!
— Как это не знал?! Ах ты, брехло! — вскочила с места Ленка. Лицо подсобницы побледнело: — Паскуда! Ну, приди еще раз! Всю морду исцарапаю!
— пригрозила на весь клуб. И, вспыхнув маковым цветом, заспешила к выходу, роняя слезы.
— Потерпевшая! Прошу, остановитесь! Вернитесь немедленно! — потребовал судья.
Подсобница остановилась.
— Сюда пройдите, — попросил заседатель Ленку и спросил — Этот свидетель вас убедил спровоцировать драку?
Подсобница молча кивнула головой, исподлобья глянув на Ивана.
— Да врет она все! Ни о чем не просил.
— И чеснок, и лук, и мясо он сказал мне всунуть Катерине! Не верите?! Вон, девчонки знают. Скажут, — указала суду на подружек.
— Он говорил вам, зачем это нужно?
— Конечно! Он с Кузьмой в контрах! Говорил, что эта семейка ему поперек горла стоит. Не считается с ним, унижает, высмеивает. А тут еще Кузьма ему вломил. По яйцам, — прикрыла рот девка, испугавшись собственной откровенности.
В зале уже не смех, хохот стоял, вперемежку с матом:
— Выходит, не только эта дура, а все мы влипли? На поводу у долбодуя шли!
— Значит, этот прохвост все накрутил?
— Да ладно вам! Суд разберется! А вот Ленку жаль. Провел ее, гад, как последнюю дуру! Нельзя такое даром спустить, — гудел кто-то из мужиков.
— Ништяк, выпутается! Хорошо, что не совсем в дерьме увязла… Коротко посовещавшись с заседателями, судья объявил, что в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, дело по обвинению Катерины возвращается на дополнительное расследование.
Собравшиеся в клубе, впервые за последние недели, вздохнули с облегчением. И выходили — одни смеясь, перебрасываясь шутками, другие — матеря Самойлова с его бабьей кодлой, за пакости, устроенные поварихе, за то, что всему поселку загадили мозги.
Ленка с подружками, забыв извиниться перед Катериной, быстрее всех помчалась к общежитию.
Самойлов все еще пытался оправдаться перед судьей, убеждал его, что с подсобницей едва знаком.
Катерина, встав со скамьи, поискала глазами Кузьму. И, не найдя, заспешила к выходу. Люди понятливо пропустили ее, уступили дорогу на волю.
— Эх, бабы! Зачем с вами счеты сводить, с бедолагами? Ведь вы — начало наше. Слабое, зато самое дорогое, как счастье, если оно есть, — вздохнул лесник Силантий.
Огрызок ожидал, когда из клуба выйдет Самойлов, и нетерпеливо оглядывался на каждого выходившего.
Катерина была уверена, что только ее может ждать Кузьма, забыв о людях, сгребла мужика в охапку, зацеловала, залила слезами. И ухватив на руки, понесла домой хозяина, не испросив на то ни его согласия, ни разрешения. Она несла Огрызка, не обращая внимания на смех и реплики поселковых.
— Эй, Катька! Не урони мужика! Не то подберут и не сыщешь! На него уже облава идет, бабья!
— Катерина! Не потеряй сокровище!
— Гляньте! Бабы! Кузьму тащут! Насиловать! А ну, налетай, спасай мужика!
Катерина уже к избе повернула, когда увидела черный воронок, вынырнувший из-за угла клуба. Он выскочил на дорогу и помчался в Магадан. Пекариха вмиг все поняла. Ослабли руки, выпустили Огрызка. Баба смотрела вслед воронку, бледнея. Внезапно она развернулась, заспешила к клубу. Ей так хотелось увидеть заседателей. Тех двоих людей, казавшихся такими же, как поселковые.
Но судейская машина, обогнав воронок, уже была далеко от поселка…
— Спаси вас Бог, добрые люди, — крестясь, шептала женщина. Кузьма решил не спешить и пожить у Катерины до окончания дела, до ее отъезда на материк.
«Еще раз влипнет дура в какую-нибудь историю, больше не выпутается», — подумал Огрызок, входя в избу следом за Катериной.
Он молча затопил печь, принес воды. Смотрел, как основательно управляется Катерина у печки.
— Я даже рада, что пекарихой меня сделали. День работаю, другой отдыхаю. Хоть успеваю дух перевести. Получка, как и в столовке. Ничего не прогадала и не потеряла. Только спокойнее стало мне. Никого вокруг. Одна, сама управляюсь.
— Трудно там одной? — перебил Кузьма.
— Замес делать тяжко. Вручную крутить приходится муку в чанах. По началу даже кишки болели. И руки сдавали. Но теперь уж привыкла. Справляюсь быстрей,
чем поначалу. Хлеб ко времени сдаю. И никто не обижается на вкус.
— Мне тоже твой хлеб понравился, — похвалил Огрызок.
— А знаешь, Кузьма, я все думала, что стану делать, когда в деревню вернусь? Ведь у нас в Березняках столовки нету. Все сами себе готовят. Так испокон веку водилось. Вот и сумленье брало, как без дела останусь, без работы? Ить оно одним хозяйством не прожить. Надо обувку, одежу купить. А на что? В колхозе заработки малые. На них надежи нет. По пять копеек на трудодень дают. А пенсия придет — не наплачешься. Всего восемь рублей на месяц. Тех денег на хлеб не хватит. А уж про сахар, масло — с головы выкинь. На базар в старости всякий день не наездишься. Об ней зараз надо думать, чтоб потом палец не сосать. Вот нынче все само собой решилось. Пекарихой стану. Оно и в деревне нынче дело нужное. Как ты, присоветуешь? — глянула баба на Огрызка испытующе, не без сомнения и страха: «А что как отвык, передумал, не поедет с нею?» — колотилось внутри, заледенело.
