Расстрельный список - Сергей Иванович Зверев
Я перевел дыхание, сердце переставало так барабанить. Хорошо Продан отработал. Честно. С энтузиазмом. Даже я на миг поверил, что угнетенные кацапом народные массы восстали и только и ждут своего освободителя, с которым хоть на Харьков, хоть на Киев, хоть на Москву.
Мороз опять взгромоздился на своего скакуна и дал вожделенную мной, до дрожи в коленях, до спертого дыхания, до замирания сердца, отмашку на переход через границу.
Конные сотни потянулись через брод. Плеск воды, фырканье лошадей, возгласы приказов, витиеватые матюги – куда ж без них в ратном деле?
После того как с горем пополам войско переправилось на территорию СССР, пересек границу и сам генерал Мороз со своими приближенными.
– Прошу пожаловать в штабную палатку, как раз разбили для торжественного момента, – лебезил Продан, радостно и с воодушевлением, как щенок, прыгающий вокруг Власника. – Там наметим дальнейшие планы… Ну и отметим горячительным уже реализованные планы.
– Рюмка коньяка. Не более, – важно отозвался Мороз. – Мы же на войне, господа.
В нашем сопровождении Мороз, его начальник штаба и Шрам поскакали к единственной развернутой палатке. Около нее скучали часовые.
Мы спешились. Бросили поводья подскочившим солдатам. Внутри было тепло, как раз для моих промокших костей. На низком складном походном столе лежала карта, из тех, что так любимы военными и греют душу отмеченными кружочками отвоеванных населенных пунктов и стрелками готовящихся ударов. А еще там уже стоял поднос, на котором ждали гостей графин с коньяком и серебряные рюмки. Встречали нас улыбчивый статный военный и его товарищ с выступающей массивной челюстью, по комплекции и виду весьма напоминавший громилу из подворотни.
Ароматный коньяк нашел свое место в рюмках. Нам было известно, что Мороз пьет только этот божественный напиток и оценит его по достоинству.
– Ну господа, чтобы нам сопутствовала удача. – Я поднял рюмку.
Все опрокинули содержимое.
– Мне неудобно об этом говорить, – вновь подал я голос. – Но вы арестованы.
Звучало это до пошлости театрально, но сдержаться я просто не мог.
– Что? – непонимающе уставился на меня Мороз.
А вот стоящий рядом со мной контрразведчик уже все понял. Его рука метнулась к кобуре.
Вот только шансов у него не было. Да и накопившаяся у меня к нему злость жаждала вымещения. Поэтому я со смаком, с толком и с расстановкой саданул ему в солнечное сплетение.
В палатке все пришло в движение. Громила сшиб с ног начальника штаба. Заскочили еще «санитары из ОГПУ» и ловко скрутили беспокойного пациента, возомнившего себя властителем Украины и окрестностей. К его чести тот, ошарашенный и сбитый с толку, сопротивления не оказывал и истерик не устраивал. Лишь укоризненно посмотрел на меня:
– Предательство всегда наказуемо. Помните об этом.
– Это кого же я предал? – решил обидеться я.
– Своих соратников. Дело всей жизни.
– Нет. Дело жизни у меня другое. Да и свои у меня те, кто для вас чужие. Поверьте, это я вам как почетный сотрудник ОГПУ говорю.
Тут Мороз прикусил губу. Он думал, что я просто предатель. А я самая что ни на есть вражья кость, которую не смог раскусить ни он сам, ни его хваленая контрразведка и которая застряла в его горле.
– Провели, – вздохнул Мороз. – Как мальчишку провели.
– Не вы первый, кого я провел, – улыбнулся я. – Думаю, и не последний…
А потом загрохотал пулемет. Загремела привычная для меня музыка выстрелов, криков, разрывов. Началась баталия…
«Освободители», счастливые от факта возвращения на Родину, расслабились. Они были свято уверены, что находятся среди своих, пусть и вчерашних красноармейцев. А эти «свои» оказались вовсе не взбунтовавшимся полком имени Якова Свердлова, а специальными частями ОГПУ, задача которых была пленить или перемолоть перешедшего через реку противника.
Часть «спасителей Украины» побросала оружие. Другие пошли на прорыв. Несколько человек ринулись вызволять своего командующего.
Сперва заглох их пулемет. Потом бухнула наша пушка. Ржание. Мольбы и призывы не стрелять. Крики:
– Сдаемся!
Опять грохот пулемета. Уже нашего…
Не прошло и нескольких минут, как я смог оглядеть поле уже закончившегося короткого боя. Победа осталась за нами, притом, как говорят у спортсменов, с разгромным счетом. Валялись тела «освободителей» – несколько десятков. Остальные сдались. Правда, человек тридцать ушло, во главе с сотником, ну и бог с ними.
Мороз был понур. Не то чтобы раздавлен, но как-то устало сосредоточен. Он понимал, что его эпопея закончена. И, когда его уводили, с чувством произнес:
– Эх, зря я с поляками связался. Они же всегда проигрывают…
Работа не закончена. Планам КСУ и польской военщины нанесен огромный ущерб. Но, чтобы он стал необратимым, надо еще сильно постараться.
И как заноза в моем сердце – Петлюровец. Я в очередной раз вышел сухим из воды, жив, здоров, ни одной царапины. А мой добрый боевой товарищ в плену. А что делают с заложниками? Ну это понятно. Пытки. Расстрел.
Одессит на волне горячки боя предлагал тут же дуть на ту сторону, вызволять товарища. Но нельзя. Так и его не вызволим, и себя погубим. Однако я пообещал спасти Петлюровца. И, если его сразу не грохнут, я сдержу свое обещание. То, что нельзя сделать винтовкой, сделаем головой, притом не как ударным инструментом, а как вместилищем идей…
Глава 15
Мне удалось поговорить еще один раз с Генералом Морозом. Держать его на Украине было опасно, равно как и конвоировать обычным путем. Поэтому был разработан хитрый маршрут, часть которого пролегала по водным артериям, а другая часть – автомобильные дороги, ну и под конец, уже на территории России, железка.
На мою долю выдался водный отрезок. Катерок, хорошо знакомый, на котором я свел Полковника с «Вийсковым союзом», покачивался на волнах, пыхтел и упорно полз вперед.
Поблажек пленному я оказывать не собирался, поэтому он у меня был прикован наручником к креплению стола, достаточно прочному, чтобы выдержать любой рывок.
– К чему эта излишняя жестокость? – спросил меня человек, который еще недавно говорил, что гибель миллионов соотечественников его не волнует. – Вы же знаете, что я не убегу?
– Может, вам и охрана не нужна? Отпустить вас, что ли, под честное слово через неделю прибыть на Лубянку?
Мороз только усмехнулся невесело. И сделал вид, что меня не существует. Что-то детское было в этой обиде.
