Андрей Воронин - Пощады не будет никому
Геннадий Федорович не знал, чем себя занять, о чем говорить с Михарой, что делать. Но помог разрядить несколько неловкую затянувшуюся обстановку Сергей Дорогин. Он появился из кухни, размахивая руками, улыбаясь и махая доктору.
— Му-му.
— Он зовет, — сказал Рычагов, — наверное, приготовил перекусить.
— Перекусить? — заморгал глазами Михара. — Так я не голоден.
— Но вы гость, гостей за столом встречают.
— Не вы, а «ты», — поправил Михара, хотя ему, в принципе, льстило, когда с ним разговаривали на «вы».
Очень уж это было непривычно, и от подобного обращения Михара отвык давным-давно. Ведь кто на зоне называет зека на «вы»?
Он сходил в свою комнату-палату и оттуда вернулся с литровой бутылкой водки.
— А вот и презент, — сказал он, поглаживая этикетку с оленем, — финская, говорят, хорошая. Сам я пью редко, но не мало.
Рычагов тут же подумал;
«Знаю, знаю, как вы пьете редко, я вас насквозь вижу, уголовников проклятых!»
— Я, точно, пью редко, — повторил Михара, глядя на растерявшегося Муму, который все еще продолжал стоять у открытой двери.
Из кухни аппетитно пахнуло, и не так давно завтракавший Михара почувствовал, что хочет есть. Может, свежий воздух, может, перемена обстановки, может, то, что он увидел подмосковную природу, мчась на машине в сторону Твери, повлияли на него, но он даже почувствовал, что во рту собирается слюна.
— А пожалуй, неплохо будет закусить и принять граммов по сто, а? Как ты на это смотришь?
— Я смотрю положительно.
— Ну тогда пойдем, — Михара по-хозяйски положил руку на плечо Геннадию Рычагову и повел его на кухню. — А у тебя неплохо, дом — полная чаша. Вот только хозяйки я что-то не вижу.
— Нет у меня хозяйки, Владимир Иванович.
— А что так?
— Да вот как-то не обзавелся.
— Ну ничего, ничего, подыщем тебе. Есть у меня на примете одна, горячая, как огонь, прилипчивая, как смола. Прилипнет — не отцепишься!
Рычагов улыбнулся, а Михара хохотнул.
— Правда, я ее давненько не видел, но стоит позвонить, тут же приедет, мне не откажет.
— Нет, не надо, — сказал Рычагов.
Дверь микроволновки была открыта, и Муму большой вилкой из стеклянной чаши перебрасывал на тарелки куски подрумянившейся поросятины. Тут же из холодильника он извлек банки со всевозможными огурцами, помидорами, маслинами. Вскоре на небольшом кухонном столе не осталось места, все было накрыто так красиво, как в ресторане, но в то же время по-домашнему.
— Так он у тебя за хозяйку, что ли? — хохотнул Михара и, скосив глаза, взглянул на Дорогина.
Тот с невинным видом протирал пепельницу. И Михара тут же подумал про доктора:
«Может, они трахаются вдвоем? Тогда доктору, действительно, баба не нужна, — и тут же Михаре стало не по себе. — Черт их знает, этих медиков!»
Хотя на зоне он привык ко всему и к подобным связям относился вполне лояльно. Правда, на «бабу» ни глухонемой, ни доктор похожи не были, так что определить, кто из них кто, было невозможно.
— Говорят, хорошая…
Михара сам открутил пробку одним движением, ловко и умело. Наполнил две рюмки, затем посмотрел на Муму. Тот закивал головой, дескать, не откажется от угощения, но к столу пока не подсаживался.
— Что, ему можно каплю? — спросил Михара. — Буйным не станет?
— Можно, можно, я ему иногда позволяю такие прелести.
— А баб ты ему не водишь, доктор?
— Баб не вожу.
— А как же он без них?
— А кто его знает? У них, у больных амнезией, в этом вопросе свои проблемы, — и доктор разразился длинной латинской цитатой, из которой Михара не понял ровным счетом ничего.
Собственно говоря, доктор добился того, чего и хотел; вопрос как бы был исчерпан и закрыт сам собой, а показывать свою неосведомленность и неграмотность Михаре не хотелось, слишком мало он еще знал доктора. От цитаты на мертвом языке Михаре стало не по себе. Если бы доктор ляпнул что-нибудь из Уголовного кодекса, то тут бы Михара себя показал человеком осведомленным во всех тонкостях и смог бы дать доктору Рычагову фору очков десять. Но в латыни Михара был не силен, хотя несколько слов знал.
На кухню, заслышав запах жареного мяса, постукивая загипсованной передней лапой, приковылял Лютер. Он посмотрел на доктора, затем втянул воздух и, несколько раз тявкнув, зарычал, глядя на Михару.
— Иди отсюда, Лютер, иди! — приказал доктор.
Но пес его не послушался, а продолжал рычать, сузив глаза и подняв шерсть на холке. Он ожидал приказания от того, кого считал хозяином.
— Меня почти не слушается, — признался хирург Рычагов.
Муму подошел к собаке и, похлопав по голове, прижав ладонью уши, заставил лечь, а затем невинно улыбнулся. Пес лежал молча.
— Да, не любят меня собаки, доля у меня такая, чуют во мне матерого зверя, — самодовольно пробурчал Михара. Макнул хлеб в водку и с ладони протянул псу.
Лютер подался назад и зло тявкнул.
— Ну ты что, собака, давай, ешь, это же хлеб с водкой, лучше не придумаешь.
— Рррр…
Этот диалог зека с колли ничем не закончился, хлеб остался лежать прямо на кафельных плитках. Дорогин нагнулся, взял хлеб и бросил его в мусорное ведро.
— Да я бы сам сожрал, если бы знал, что он такой привередливый, — заметил Михара, наливая третью рюмку, и указательным пальцем поманил Муму к себе.
Тот подошел, заморгал.
— Бери, — сказал Михара, — и садись. Ты же здесь не чужой. Не люблю слуг, — пояснил доктору свое поведение Михара.
— Никакой он не слуга.
— Все люди перед Богом равны, и неважно, дурной он, убогий, умный или здоровый. Все под Богом ходим и все в свое время к нему пойдем. Всех он нас примет, и святых, и грешных. Ну давай, доктор, за встречу.
— За встречу…
Они чокнулись. Дорогин взял свою рюмку и посмотрел на Рычагова. Тот подал свою к Дорогину, и они чокнулись. Михара повторил жест доктора. Все втроем выпили, и Михара принялся неторопливо закусывать. Доктор ел нервно, кусок в горло не лез, а вот Дорогин уплетал за обе щеки, словно бы проголодался и не ел уже целую неделю.
«Как он может оставаться таким спокойным? — думал Геннадий Федорович, глядя на Сергея. — Ведь и виду не подает, что он волнуется, и никогда не скажешь, что у него куча денег, что это он убил бандитов и захватил их деньги. Хороший он актер, что да, то да. Надо еще выпить», — и Рычагов, сам не ожидая от себя, схватил бутылку и быстро наполнил все пустые рюмки.
Михару это немного удивило:
«Куда это доктор так гонит? Куда торопится? Наверное, волнуется. Но может, это с непривычки, все-таки новый человек в доме, и непонятно, как себя вести, — на что-либо другое Михара волнение доктора пока списать не мог. — Волнуется, волнуется… Но ничего, еще пара рюмок, и он расклеится. Судя по всему, он не питок, а вот этот глухонемой может и меня перепить, ни в одном глазу…»
Сидели за столом довольно долго, и втроем съели половину поросенка. С хреном, с огурцом, с помидорами, макая хлеб в жир, запивая все это водкой. Три раза пришлось включать микроволновку. Литровая бутылка" к концу трапезы была пуста, и Михара, немного раскрасневшийся, с блестящими глазами и такими же блестящими от жира губами, посмотрел на доктора:
— А что, Геннадий Федорович, — по отчеству обратился Михара к Рычагову, — в доме выпить больше нечего?
— Как это нечего? Есть, Владимир Иванович, — и Рычагов указательным пальцем постучал по пустой бутылке, а затем показал Дорогину на большой холодильник.
Дорогин все понял, расплылся в улыбке, якобы беспомощной и заискивающей, выбрался из-за стола и, подбежав к холодильнику, открыл дверцу так, словно бы приглашал Михару туда зайти.
— Посмотрим.
— У меня всегда выпить найдется.
Михара повернул голову и посмотрел. Выбрать было из чего, алкоголь стоял в три ряда на огромной двери высоченного холодильника. В нем имелись водка, вино, джин, не было лишь коньяка, тот находился в гостиной, в баре.
Михара указал на нижний ряд, где стоял «Абсолют» в дымчатых бутылках.
— Начинали с финской, кончим шведской.
— В водке вы разбираетесь.
Дорогин подал бутылку, пытаясь на весу открутить пробку одной рукой, но это у него не получилось.
Михара осклабился, взял бутылку и легко свернул пробку двумя пальцами.
— Вот так-то, браток, так надо с ней обращаться — резко и быстро.
Была выпита и вторая литровая бутылка водки. Рычагов совсем расклеился. Его язык заплетался, иногда он начинал истерично хохотать, мясо падало с вилки, нож несколько раз оказывался на полу.
— Я не пьян.
— Никто и не говорит этого, браток.
Вновь нож соскользнул с куска мяса и упал на пол.
— Я не пьян, устал чертовски.
Поднять нож Рычагову удалось лишь с третьей попытки — скальпель бы он поднял сразу.
Михара словно бы всего этого не замечал, он себя чувствовал прекрасно. Да и чем для него была бутылка водки? Он мог выпить и намного больше, оставаясь трезвым, если, конечно, ставил себе целью не пьянеть.
