Андрей Воронин - Спасатель. Жди меня, и я вернусь

Тяжелая стальная дверь бункера, с которой накануне битый час возился, приводя в порядок ржавые петли и запорный механизм, хозяйственный Слон, неожиданно сорвалась с петель и со страшным грохотом, вертясь, как бумеранг, влетела внутрь вместе с бешено клубящимся облаком дымного пламени и градом бетонных обломков. Искореженное дверное полотно с лязгом ударилось о стену, лишь чудом никого не убив и не покалечив, каменный град, как шрапнель, широким веером хлестнул по всему помещению. Кто-то закричал, и Андрей подумал, что, расписывая, какой чудный нынче ожидается денек, господин Стрельников впервые на его памяти допустил такую чудовищную ошибку в прогнозах: пока что в этом дне не наблюдалось ни приятности, ни какого-то особенного величия. Чувствовалось, что до вечера доживут далеко не все – если вообще кто-нибудь доживет.

Все это было чертовски неожиданно и очень, очень скверно. В уравнении, которое Андрей с некоторых пор считал решенным, вдруг появилась новая неизвестная величина, которая дала о себе знать вот таким, чересчур, на взгляд журналиста Липского, решительным способом.

– Ого, – кашляя и отплевываясь, произнес кто-то в дыму, – а это, парни, был РПГ!

– Наш РПГ, – уточнил другой голос. – Что творят, суки!..

Минометный обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. В бункере надрывно кашляли люди, где-то с шорохом и дробным стуком продолжали сыпаться мелкие камешки и земля, но после оглушительного грохота разрывов все это казалось мертвой тишиной. И в этой звенящей тишине негромко прозвучал слабый, но не потерявший надменной начальственной твердости голос Стрельникова:

– К бою!

Резонно рассудив, что в сложившейся ситуации этот приказ касается и его, Андрей оттянул затвор автомата и, поднявшись, занял место у амбразуры. Рядом возился, выставляя наружу комариный хоботок пулемета, перемазанный пылью и кровью, злой, как сто чертей, Сыч. Голова у него была наспех обмотана окровавленной тряпкой, в зубах дымилась сигарета – явно только что прикуренная, но с таким изжеванным, изгрызенным фильтром, как будто Сыч поставил перед собой задачу не выкурить ее, а съесть.

– Внимательнее, – негромко произнес Стрельников. Он стоял посреди бункера, тяжело опираясь на трость и положив ладонь свободной руки на выглядывающую из расстегнутой кобуры рукоятку пистолета.

– В траншею бы выйти, Виктор Павлович, – вполголоса предложил Слон. – А то, если доберутся до мертвой зоны, нам кирдык – забросают гранатами, и все.

– Отставить, – сказал Стрельников. – В траншее мы уже были. Соскучился по минометному обстрелу? А что до гранат, так им нужны не гирлянды из наших кишок на стенах и потолке, а карта. Непосредственный контакт с осколочными гранатами вреден для бумажных документов, а без этого документа или осведомленного «языка» вся затея этих подонков лишается смысла.

– Понял, писатель? – почти не повернув головы, тихонько сказал Андрею Сыч. – По ходу, тебе помирать одним из последних. Только я тебе все равно не завидую. Меня-то просто шлепнут, и все. А ты у них еще попоешь!

– Замочил штанишки, военный? – не остался в долгу Андрей. Выпад был глупый, обвинение нелепое, но как аукнется, так и откликнется – Сыч начал первый, и платить ему следовало той же монетой: другого ответа он бы просто не понял.

Тяжело, недобро усмехнувшись, Сыч промолчал. Едкий тротиловый дым лениво выползал наружу сквозь амбразуры и неровный, изуродованный взрывом дверной проем. Изрытая воронками каменистая земля вокруг КНП тоже курилась многочисленными дымами, как будто Меч Самурая был просыпающимся вулканом, готовым вот-вот взорваться, с грохотом выбросив в небо тысячи тонн пепла и раскаленных добела каменных глыб.

В дыму неожиданно что-то мелькнуло. Сыч дал короткую очередь; человек – Андрей только теперь понял, что это был именно человек, – залег, но справа от него, как чертик из табакерки, выскочил другой, пробежал, согнувшись в три погибели, несколько метров, нырнул в воронку и дал оттуда ответную очередь. Перебегающие фигуры уже мелькали повсюду, и Андрей мысленно ужаснулся тому, насколько близко они, оказывается, подобрались, пока минометы утюжили КНП. Судя по тому, что за спиной у Андрея тоже раздавался грохот очередей и дребезжащий звон сыплющихся на бетонный пол стреляных гильз, атакующие наступали со всех сторон. Вокруг опасно засвистели, щелкая о бетон и брызгаясь колючей цементной крошкой, автоматные пули; кто-то пальнул из легкого ручного гранатомета, амбразуру заволокло клубами дыма, и Сыч сел на пол, прижав ладони к залитому кровью лицу и рыдающим голосом выкрикивая страшные, черные слова, половины которых Андрей просто не понимал. Липский бросился на помощь, но Сыч отшвырнул его, как котенка.

– К амбразуре! – прорычал он, и Андрей повиновался раньше, чем успел подумать, стоит ли это делать.

Атакующие уже добрались до траншеи. Они были одеты в одинаковую черную униформу, поверх которой Андрей разглядел легкие бронежилеты, и перемещались с быстротой и ловкостью профессиональных вояк. Один из них выпрямился во весь рост на бруствере, готовясь спрыгнуть в траншею, и Андрей свалил его короткой, на два патрона, очередью. Прилетевший невесть откуда ответный гостинец ударил в край амбразуры, запорошив глаза цементной пылью; ничего не видя, Андрей выстрелил наугад. Тогда, в Чечне, было очень похоже, и Андрею опять вспомнилась восточная поговорка «Если ты участвуешь в их делах, они – твои братья». Применительно к ситуации в ней ощущалась какая-то несправедливость, но поделать с этим, как обычно, было нечего.

Трое бойцов, один из которых был Слон, тесно прижавшись друг к другу плечами, стояли напротив выбитой двери монолитной, ощетинившейся автоматными стволами группкой и бешено палили в затянутый дымом проем. Глянув туда, Липский разглядел сквозь дым траншею, которая показалась ему чуть ли не доверху заваленной трупами в черной униформе.

Потом все как-то неожиданно кончилось. Ударила последняя очередь, в дыму, пятясь, мелькнула последняя черная фигура, и поле боя очистилось.

– Отмахались, – опустив дымящийся автомат, сказал Слон. – Живы, славяне?

– Провести перекличку, – раздался спокойный голос Стрельникова. – Проверить боеприпасы и снаряжение, выслать трофейную команду. Николай, командуйте.

Слон деятельно принялся распоряжаться, выполняя старый воинский ритуал, описанный Михаилом Юрьевичем Лермонтовым в бессмертной поэме «Бородино»: «тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Дождавшись, пока назовут его фамилию, и подав голос в знак того, что жив и невредим, Андрей съехал лопатками по шершавой цементной стене, уселся на холодный жесткий пол и закурил. Бункер, еще совсем недавно казавшийся ему до крайности неприятным местом, теперь казался милым, уютным, а главное – надежным. Все познается в сравнении, подумал Липский и, отыскав взглядом Женьку, подмигнул, постаравшись сделать это весело и непринужденно. Видимо, с его весельем и непринужденностью что-то было не так, поскольку Женька в ответ даже не улыбнулся.

– Я говорил вам, Андрей Юрьевич, что противник у нас очень серьезный, – негромким спокойным голосом напомнил Стрельников.

Он уже переоделся, сменив свой попорченный пулей и залитый кровью песочный наряд опереточного британского полковника на обычный полевой камуфляж, и держался как ни в чем не бывало. Если бы не бледность и легкая заторможенность движений, можно было бы решить, что рана его вообще не беспокоит, а тот, кто о ней не знал, ни за что бы не догадался, что Виктору Павловичу каких-нибудь полчаса назад попортили эпителий.

– Причем, – продолжил он, возясь с сигарой и золоченой гильотинкой, – я говорил вам это еще тогда, когда вы имели возможность отказаться от участия в экспедиции. Именно затем и говорил, чтобы вы хорошенько подумали и решили для себя, какую цену готовы заплатить за успешное окончание своего расследования.

Гильотинка издала негромкий щелчок, срезанный кончик сигары упал на дно траншеи и откатился в угол, смешавшись с кучкой другой органики, которая годами гнила там, готовя плацдарм для вторжения в это царство скучного серого бетона неторопливых, но дьявольски упорных зеленых захватчиков. Стрельников крутанул рубчатое колесико бензиновой зажигалки и, погрузив кончик сигары в треугольный язык пламени, окутался медвяным дымком.

– Все так, – сдержанно согласился Андрей. – Только я что-то не пойму, куда вы клоните. Даже если под впечатлением от последних событий я и передумал, соскочить теперь все равно не удастся.

– Соскочить, – раздумчиво повторил Стрельников. – А вы заметили, насколько глубоко уголовный жаргон проник в словарный запас законопослушных, вполне себе интеллигентных россиян?

– Вашими молитвами, – буркнул Андрей. – В этой стране половина населения уже отсидела, а вторая готова сесть в любой момент. Вы, насколько я понимаю, в свое время активно приложили к этому руку. И вы же теперь удивляетесь.