Евгений Сухов - Оборотень
– Отчего же не послать…
– Что ж, тогда милости прошу в часовенку. – И, повернувшись к молоденькому лейтенанту-охраннику, скомандовал:
– Приведи старика Прокопия.
– А если не пожелает идти, товарищ полковник? Не арестант ведь! А мужик он с характером.
Это было правдой. Прокопий Семенович славился ершистостью и, невзирая на чины, мог обложить любого такой изощренной бранью, что, слушая его, могло показаться, будто бы общаешься не со служителем церкви, а с уголовником, имеющим за плечами не одну ходку.
Беспалый улыбнулся:
– Да, он не арестант, просто так его не приведешь. Передай Семенычу, что с меня бутылка армянского коньяка.
Лейтенант понимающе кивнул и пошел разыскивать священника.
Это была совсем маленькая церквушка. В ней едва хватало места десятерым молящимся: нельзя было перекреститься, чтобы не задеть локтем стоящего рядом. Бирюк встал у закрытой двери и, скрестив руки на животе, закрыл глаза.
Через пятнадцать минут пришел старик, облаченный в епитрахиль, которая ладно сидела на нем. И сам он весь был очень благообразен и напоминал породистого пса. Длинная седая борода на его худощавом лице была тщательно расчесана на пробор, и по тому, как он бережно разглаживал концы, было ясно, что она является предметом его гордости.
В молодости отец Прокопий много победокурил и вел совсем не такую праведную жизнь, какая допустима церковным уложением. Поговаривали, что он занимался вывозом не то монголок, не то китаянок в Сибирь.
О себе отец Прокопий рассказывал немного, но каждому в поселке было известно, что некогда он учился в московской семинарии, откуда был исключен за непростительную шалость – однажды к себе в келью привел девицу вольного поведения, с которой проспал не только утреннюю службу, но даже и вечернюю.
В последнее время Прокопий отошел от службы – ноги были уже не те, чтобы простаивать по несколько часов подряд в непрерывных молитвах, и он решил взвалить на себя очередной духовный подвиг: стал исповедовать тюремных сидельцев и после каждого откровения непременно ставил свечку во спасение заблудшей души.
Заключенные любили отца Прокопия и доверяли ему такие тайны, от которых у слабаков повылезли бы глаза из орбит, но кающиеся воры знали, что уста священника так же крепки, как запоры на двери камеры смертника.
– Кого же на этот раз нужно исповедать? – Прокопий устремил пронзительный взгляд на оперов. – Уж не Тимофея Беспалого ли?
– Вот этого гражданина, – лейтенант кивнул на Бирюка.
Священник скользнул взглядом по лицу незнакомца и знаком пригласил войти в часовню.
– Ну, мил человек, как тебя звать? – деловито осведомился отец Прокопий, затворив дверь.
– Станислав. Но привычнее – Бирюк, – ответил вор, внимательно изучая старого священника.
– Грешен, Станислав? – просто спросил тот. Бирюк молча встал на колени перед Прокопием и склонил голову. Священник перекрестил ему темя.
– Надолго в наши края?
– Раз пять вокруг елки хоровод водить придется, – усмехнулся Бирюк.
Прокопий понимающе кивнул:
– Да, попал ты, парень, не на курорт!
– А ты, батюшка, я думаю, всех местных знаешь? Прокопий сощурил правый глаз:
– Да я и тебя знаю, Бирюк… Учти, что не я один такой информированный. К тому же кому-то может быть очень интересно, что у тебя за душой…
– Это как? – не понял вор.
– А так, что я озабочен твоей душой. А другим, может, захочется вывернуть тебе кишки наружу…
– Хорошо, учту. Что представляет из себя тамошний смотрящий?
– Ничего сказать о нем не могу. Срок получил вроде как за кражу. В нашей колонии в третий или в четвертый раз. Мякиш у него кличка.
– Мне кажется, я о нем слышал… – задумчиво произнес Бирюк.
– Теперь о Беспалом, – тихо продолжал Прокопий. – Его улыбчивому лицу не доверяй. Он сам из ваших, из воров. Из перерожденцев. В колонии держит железную дисциплину и всякого несогласного отправляет надолго в изолятор. Попал ты к нему не случайно, скорее всего, на перевоспитание. Так что будь с ним очень осторожен. Я не удивлюсь, если он постарается перетянуть тебя на свою сторону и заагитировать.
Бирюк продолжал улыбаться.
– На кого мне стоит здесь положиться?
– Могу назвать только одного такого человека. Его зовут Заки Зайдулла, погоняло у него Мулла. Татарин. Человека, более преданного воровской идее, чем он, ты, ручаюсь, не встречал. Можешь быть с ним откровенен. Мулла поможет тебе.
– Понимаю, – качнул головой Бирюк.
Он вдруг вспомнил, как исповедовался впервые. Было это лет пятнадцать назад, когда он вернулся после второй ходки. Раньше он не считал себя особенно верующим – из религиозных праздников признавал только Пасху и Рождество, да иногда ставил свечи по усопшим приятелям. А когда досиживал срок, какая-то неведомая сила упорно толкала его покаяться. Сначала желание это было слабым и теплилось в нем маленьким огоньком, который, казалось, может в любой момент погаснуть. Но с каждым днем жажда покаяния все более набирала силу. Ему вспоминались и большие грехи, и случаи, когда он несправедливо обижал слабых или когда был просто не прав. Особенно болезненными были воспоминания ранней молодости, когда он гулял и вел себя с женщинами, как знаменитый Казанова.
Сколько он тогда перебрал женщин! Всех и не упомнишь… Возможно, это был один из способов самоутверждения, который позволял ему чувствовать себя настоящим мужчиной. Раскаяние было настолько сильным, что, несмотря на протесты корешей, после освобождения Бирюк сразу отправился в ближайшую церковь. Видно, лихая компания здорово напугала тогда не только сельского священника, но и всю деревню, когда туда въехала кавалькада черных «Волг», из которых повылезали вовсе не обкомовские работники.
Бирюк даже не мог представить, что в лице сельского священника найдет чуткого и вдумчивого собеседника, который не корил, не наставлял, а всего лишь советовал жить по совести. Он был старше Бирюка всего лишь на пять лет, но в его глазах была такая мудрость, как будто бы он знал секрет философского камня. Бирюк исповедовался два часа, стараясь не упустить ни одного черного эпизода в своей жизни, который лежал на его душе тяжким бременем.
А когда, наконец, он вывернул свою душу наизнанку и получил благословение священника, то почувствовал невероятное облегчение.
А молодой священнослужитель напутствовал его:
– Вот теперь ты родился заново, голубчик. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не оглядывался назад и чтобы путь твой в храм лежал не через темницу, а через житейские дела.
Позже Бирюк немало удивил своих корешей и подельников, наказав им ежегодно отсылать в эту церковку богатые дары к Рождеству и следить, чтобы священника никто из местных не обижал – ни деревенские пьяницы, ни обкомовские атеисты.
Бирюк обернулся. Охранники заскучали совсем и от безделья глазели на иконы.
Он встал с колен и поцеловал Прокопию сухонькую руку.
– Спасибо, батюшка, за доброе напутствие. – Обернувшись к ментам, он весело бросил им:
– Теперь я ваш, граждане начальники! Ну, вот мои руки, цепляйте браслеты!
Бирюк вдруг почувствовал, как зверски он устал. Вспомнил себя молодого, когда хождение по этапам представлялось ему лишь невинной шуткой тюремного начальства. Дальняя дорога не доставляла ему неудобств, а что касается сна, то он мог спать и в переполненном вагоне, и в тряском воронке, и даже в перерыве судебного заседания. Но сейчас душа требовала покоя: ему хотелось обрести собственный угол, пусть даже с решетками на окнах, где можно хотя бы ненадолго укрыться от всевидящего ока охраны, побыть наедине со своими мыслями.
– Долго меня будете возить? – поинтересовался Бирюк у начальника караула – рябого сержанта, который почти по-отечески взирал на своего нового подопечного.
И парень, позабыв про устав, согнал деланную суровость доброжелательной улыбкой и проговорил, сильно «окая»:
– Колония тут недалеко, в поселке. Пару километров отсюда. – Потом его лицо мгновенно напряглось, и он сурово распорядился:
– Заключенный номер триста сорок четыре…
– Отставить! – услышал Бирюк за спиной голос Беспалого. – Хочу сделать тебе небольшое напутствие: прежде чем портить мне кровь, сначала как следует подумай… нам ведь с тобой ой как часто придется встречаться! Я могу устроить тебе командировку в одну из тюрем, где найдется немало зеков проверить тебя на вшивость!
Тимофей Егорович намекал на камеры, в которых содержались «изгои».
Каждый из них был приговорен тюремным сообществом к смерти за серьезные прегрешения перед воровским миром: это могло быть предательство или убийство уголовных авторитетов или сотрудничество с милицией. Каждый из них готов был выполнить любой приказ начальства, лишь бы только не оказаться в общей камере.
– А ты попробуй, – очень серьезно отозвался Бирюк. – Посмотрим, что из этого выйдет. Я своих вшей еще в малолетке вывел…
