Фридрих Незнанский - Последняя роль неудачника

— Вы… серьезно это говорите?!

— Конечно! Кто допускает ценность другой личности, непременно себя ограничивает. Уважение к другому затемняет суть дела и не позволяет оценить значение единственного не подчиненного потребности приумножения моральных или материальных ресурсов устремления.

— Значит, вы считаете, что в сексе человек ведет себя не так, как в остальной жизни?

— Да, черт возьми!

— Может быть, он просто раскрывает какие-то свои скрытые…

— Да бросьте вы! Неужели у вас никогда не было желания придушить вашу партнершу? Впрочем, — Варенцов расхохотался, — такое вполне допустимо и в остальной жизни. Но поверьте мне, я много времени отдал изучению этого вопроса. Эротическое поведение противоположно обыденному поведению так же, как трата противоположна накоплению. Мы живем, повинуясь велениям рассудка, пытаемся приобрести разного рода блага, работаем с целью приумножения наших ресурсов или наших знаний, короче говоря, стараемся любыми способами обогатиться и обладать все большим количеством. Ведь именно таково наше поведение в социальном плане. Но в минуту крайнего сексуального возбуждения мы ведем себя противоположным образом: мы без меры расходуем наши силы и порой, в жестоком порыве страстей, без какой-либо пользы для себя, растрачиваем значительные энергетические ресурсы. Разум связан с работой, трудовой деятельностью, являющейся выражением его законов. Но сексуальному желанию нет дела до работы, поверьте мне, я довольно точно знаю, что трудовой процесс не способствует интенсификации эротической жизни. Вывел это опытным путем.

— Мыло, — сказал Валентин.

— Именно, дорогой друг, именно! Вы думаете, я там какие-то деньги зарабатываю или, напротив, благотворительностью занимаюсь? Все это чушь! Мне это нужно было для опыта.

— Так что же, значит…

— Ну конечно, люди, которые работали с вами в этом ужасном цеху, постоянно снимались у меня в порно.

— О господи, где?! Внизу, в шахте? У вас там что, съемочный павильон?!

— Вижу, я недооценил вашу проницательность. И Аллу от вас вовремя забрал, но все равно не помогло… Да, там мы снимаем наши фильмы, которые скоро будут смотреть миллионы! Заметьте, я не говорю, что искусство, эстетический аспект меня тут не волнует. Меня волнуют чувства, искренние чувства! И вот что я скажу. Порочный человек, предающийся сиюминутному пороку, не более чем выродок, обреченный на гибель. Чтобы страсть стала энергией, нужно стать бесчувственным, тогда она достигнет высочайшей степени.

Валентин шагнул вперед и показал ему распечатанную фотографию из Интернета.

— Где она?

Варенцов ничуть не смутился, правда зрачки глаз его сузились.

— Отвечайте!

— С какой стати?

— Она жива?

— А как вы думаете?

— Значит… по-вашему… преступление даже важнее сладострастия? — сказал Валентин.

— Не знаю. И думаю, что никто не знает. Но очень может быть, хладнокровное преступление всегда больше, чем преступление, совершенное в состоянии аффекта, однако преступление, совершенное совершенно очерствевшим человеком, имеет наивысший градус зла, потому что это тотальное разрушение самого себя.

— Где девушка?! — закричал Валентин.

— Ну что вы так себя изводите? — ухмыльнулся Варенцов. — И далась вам эта шлюшка? Одной больше, одной меньше! Да я сам ее, если хотите знать…

— Это моя дочь, — сказал Валентин. Он держал руку в кармане и чем-то там щелкнул. Варенцова это заставило нервничать. — Помните, та самая, для которой я красную рыбу воровал.

Варенцов стал бледен и… перешел на «ты».

— Радиостанция не место чему-либо личному. Это политика, ты должен понимать… Когда мне приходится иметь дело с типами вроде тебя, я беру их за глотку и стираю в порошок!

— Значит, и ты разделишь мою участь.

— Ты свихнулся, наверно, — сказал Варенцов, покусывая губы. Потом молниеносным движением выхватил свой пистолет и выстрелил. Но за долю секунды до этого Валентин толкнул его вниз — в дверь с надписью «1,5» — в зияющую темную шахту лифта. Несмотря на пулю, Валентин Кормильцев умер на несколько секунд позже Степана Варенцова — он падал вслед за ним.

Почти в это самое время Гордеев нашел Альбину Артемьеву — раньше, чем приехали оперативники. Для этого, правда, пришлось преодолеть сопротивление двоих охранников. Альбина спала в комнате с полной звукоизоляцией, в которой не было ничего, кроме унитаза и умывальника.

— Мне удалось кое-что узнать, — говорил Гордеев две недели спустя. — Почти два года назад у Валентина Кормильцева начались боли в животе, и он, человек, привычный к различного рода физическому дискомфорту, долго не обращал на это внимания, пока однажды прямо на улице не потерял сознание. Это было в Нижнем Новгороде, он там жил в летнем флигеле у одного своего приятеля — бывшего музыканта, а теперь — успешного бизнесмена. Этот бизнесмен предлагал Валентину создать все условия для работы, ему не нужно было ни о чем думать, только сидеть в студии и записывать музыку. Но Валентин не успел дать ответ. «Скорая» забрала его, и довольно быстро был поставлен диагноз — рак желудка. Еще, наверно, можно было лечиться, можно было попробовать пройти химиотерапию — тот же приятель-бизнесмен готов был немедленно взять на себя все расходы, но ваш отец, он…

— Что он сделал?

— Он сбежал из больницы, когда узнал о вашем исчезновении, Альбина. Он позвонил другу вашего мужа, джазовому музыканту Долохову, и тот, будучи в курсе вашей истории, все ему рассказал. Долохов видел Кормильцева на вашей свадьбе, но он не знал, кого он видел. Разумеется, когда Кормильцев говорил с ним по телефону, Долохову и в голову не могло прийти идентифицировать его с тем троюродным дядей. Но это все детали. Дело не в том, как ваш отец провел Долохова, дело в том, что он увидел в Интернете ваши… «съемки». Вы понимаете, о чем я говорю, не так ли?

Альбина Артемьева закрыла лицо руками.

Они сидели в мастерской ее мужа. По случаю счастливого возвращения супруги Олег Артемьев убежал в ближайший супермаркет. Гордеев ждать его появления не собирался, он хотел лишь задать Альбине несколько вопросов.

— Это была не совсем обычная судьба, — покачала головой Альбина. — Впрочем, обычных судеб, наверно, и не бывает. Многие похожи, но двух одинаковых не найдешь — все равно что отпечатки пальцев… Но если мой муж нанял вас, если вы занимались всем этим, как же вы допустили, чтобы мой отец погиб?

— Почти сразу, как только я узнал, что Кормильцев в Зеленогорске, я направил туда своего человека — опытного детектива Филиппа Агеева. Вариантов было немного: либо Кормильцев знает, где вы находитесь, либо сам ищет вас. Была придумана легенда, будто они пересекались прежде в питерских Крестах, но Кормильцев, надо отдать ему должное, на это не клюнул. И все равно Агеев постоянно следил за ним, почти вплоть до конца, но тут вмешалась роковая случайность. Мы не знали, куда Кормильцев нас приведет. Агеев уволился с завода в тот же день, когда его «знакомый по Крестам» перешел на работу на радиостанцию. Сделать это ему оказалось быстро и несложно, он-то ведь был фальшивым «освобожденным». А затем он устроился грузчиком в универмаг, который был рядом с радиостанцией. Платили там сущие гроши — еще меньше, чем на фабрике, а работы было достаточно. Агеев старался следить за своим подопечным, и, в общем-то, у него получалось — Кормильцев исправно ходил на работу, откуда так же дисциплинированно возвращался «домой» — к женщине по имени Алла… Вам это имя что-нибудь говорит?

Альбина молча покачала головой.

— Агеев прицепил Кормильцеву «жучок» — такое миниатюрное подслушивающее устройство, а сам уволился из грузчиков и снял комнату в соседнем доме. Когда была возможность, он следил за Валентином лично. Но при характере и образе жизни вашего отца не было никакой гарантии, что с ним что-нибудь не случится. К несчастью, так и вышло. В самый последний день, по дороге на работу, он сцепился с какими-то подростками, порвал пиджак и, недолго думая, выбросил его в мусорный бак. Это все и решило. После долгого молчания Агеев заволновался, бросился искать подопечного, но все равно за такое короткое время не смог угадать, куда исчез ваш отец, — а он поехал с Варенцовым на фабрику… Мы примчались туда почти одновременно, но было уже поздно. Я ответил на ваш вопрос?

— Да…

— Теперь и я хочу спросить. Что вы в первую очередь помните о своем отце?

Она задумалась.

— Глупо, конечно, но…

— Говорите.

— Я помню, как я купалась — в Северодвинске холодно, и редко кто из нормальных людей это делал, но я всегда любила море, и отец мне разрешал. Я здорово ныряла, а он, лежа на берегу, смотрел на меня. Вот что я помню. Не знаю почему. Нет, знаю. Он мне говорил тогда, что, когда я вырасту и стану взрослой, мы поедем куда-нибудь в более теплые края и там все будет точно так же: он лежит на берегу, а я — прыгаю с камня… Вы думаете, это у меня сентиментальное воспоминание? — с неожиданным раздражением уточнила она. — Черта с два! Меня всегда бесила такая позиция: вот он лежит, и вот я — прыгаю. Нет, я, конечно, любила прыгать, я всегда любила совершать резкие движения, а он всегда любил ничего не делать. Мы такие разные…