Виталий Гладкий - Обреченный убивать
– Когда домой? – спросил я с надеждой.
– А кто тебе сказал, что мы рванем в Расею-матушку? И тут у нас дел невпроворот. Особенно у тебя. Клепай бабки, пока на волне. После ликвидации на стадионе к тебе очередь выстроилась. – Нет возражений, – безразлично ответил я.
И принялся за мороженое – большой розовый шар, обсыпанный смесью из шоколада и растертых в порошок сухофруктов и политый медовым вареньем.
– Но прежде я хочу увидеть жену и сына.
– Черт тебя дери, Ерш! – взвился, будто укушенный, Тимофей Антонович. – Далась тебе эта баба. Еще насмотришься на нее, когда выйдешь на пенсию. Я вот живу без семьи, считай, всю свою жизнь – и ничего, как видишь, жив-здоров и не кашляю. А телок на наш век хватит, были бы башли.
– Я хочу их видеть, – медленно сказал я, чувствуя, как тело начало наливаться свинцовой злобой. – Нет! И хватит об этом, – отрезал шеф.
И потянулся за очередным коктейлем.
– Не думаю, что сейчас вы правы, – с расстановкой произнес я, вперившись тяжелым взглядом в раскрасневшееся от выпивки лицо Тимофея Антоновича. – Ты… мне… угрожаешь?! Тимоха в этот миг стал похож на ощерившегося шакала, отгоняющего соперника от падали.
– Мне?! Ты, сявка, мать твою!.. Да я тебе жилы на шею намотаю, понял? Думаешь, если пришил десяток лохов, так уж и бронзоветь пора? Я никогда, никого и ничего не боялся и сейчас не боюсь. Усек? Запомни – ты будешь делать все, что я скажу. Иначе – как в старые добрые времена: шаг в сторону – побег, стреляют без предупреждения.
И, уже остывая, злобно осклабился:
– Даже если ты меня и пришьешь, что весьма возможно, судя по твоим прежним "подвигам", толку тебе от этого будет мало. Во-первых, тебя найдут и на дне морском. А во-вторых, с твоих домочадцев, жены и сына, шкуру с живых сдерут. Притом на твоих глазах. Так что не забывайся, Ерш. Ты мне по гроб жизни обязан. А долги нужно платить. Помни об этом всегда.
Черная пелена вдруг окутала меня погребальным саваном, и внезапно сковавшее тело бессилие впилось в сердце терновыми шипами.
Я вяло ковырялся вычурной серебряной ложкой в креманке с подтаявшим мороженым, смотрел пустыми глазами на изрядно опьяневшего Тимоху, механически отвечал на вопросы и даже улыбался пошлостям, которые так и сыпались из него, как из рога изобилия.
Но я, как зомби, был мертв.
И только единственная мысль билась раненой птицей в опустевшей голове: "Ты умрешь, Тимоха, ты умрешь… Клянусь…"
А когда я пытался вспомнить облик Ольгушки и сына, на месте их лиц пульсировали кроваво-красные бесформенные пятна…
Следующая ликвидация оказалась в десять раз проще первой.
Моим новым "клиентом" стал один из боссов южноамериканской мафии, что-то не поделивший с колумбийскими наркобаронами. Его я достал в казино небольшого, но богатого городишки неподалеку от Рио-де-Жанейро.
Не в пример нашим "орлам", для понта окружавшим свою драгоценную персону армией телохранителей из бывших спецназовцев и кагэбистов, вальяжный мучачос ограничился только двумя "торпедами", с виду профессиональными кетчистами, каждый из которых был шириной с банковский сейф, и подругой, судя по походке и манере держаться – бывшей манекенщицей или что-то в этом роде.
Прикрывал меня Эрнесто.
Убил я своего "клиента" элементарно и до смешного просто: подошел сзади, затесался в толпу, окружавшую рулетку, и под вопли двух придурков, сорвавших хороший куш, всадил ему пулю из пистолета с глушителем прямо в сердце.
Он умер, даже не охнув, и так и остался сидеть с открытыми глазами, откинувшись на спинку стула.
Переполох поднялся только тогда, когда я уже усаживался на сиденье машины, за рулем которой был Эрнесто.
Выбросив у ближайшего мусорного бака, в переулке, пистолет и пиджак с дыркой от пули (я стрелял, не вынимая оружие из кармана), мы взяли курс на Сан-Паулу. Там нас ждали новые документы, другая машина и, возможно, очередное задание.
В Сан-Паулу мы въехали на рассвете.
На заправочной станции было пустынно, лишь пьяный мулат справлял малую нужду на ржавую бензоколонку. Завидев нас, он с непринужденным видом застегнул ширинку, снял шляпу, поклонился, и, как ни в чем не бывало, улегся спать прямо возле лужи, подложив под бок кусок картона.
Заправляться мы не стали. Поставив машину – видавшую виды "хонду" – на стоянку, больше похожую на свалку подержанных автомобилей, нежели на место парковки индивидуальных транспортных средств приличных граждан, мы пересели на практически новый "форд" и влились в пока еще слабый поток автомашин на улицах просыпающегося города…
Пулькерия,[79] куда затащил меня Эрнесто, была построена в начале века. Она именовалась рестораном, но если бы кто-нибудь решил появиться здесь в смокинге, боюсь, его неправильно бы поняли.
И тем не менее, несмотря на почтенный возраст и весьма подозрительного вида публику, в "Эмбире" было на удивление уютно, патриархально-чинно и прохладно. Что в странах с жарким тропическим климатом являлось несомненным достоинством.
"Эмбира"[80] полностью оправдывала свое название.
Вся ее внутренняя отделка была выполнена из ценных сортов дерева, притом отменными мастерамирезчиками, каких теперь днем с огнем не сыщешь. Стены и пол украшали плетенные из веревок циновки, коврики, макраме.
Стол, за которым мы сидели, был изготовлен из гонсалоалвеса,[81] и тонкий фисташковый запах приятно ласкал ноздри, вызывая зверский аппетит.
– Принеси для начала пачку "Министран",[82] кашасу[83] и на закуску жареных арату,[84] – приказал Эрнесто официанту, улыбчивому фуло[85] ростом под два метра. – И не забудь "Маншете"![86] – прокричал он ему вдогонку.
Я щелкал как семечки удивительно вкусных арату, Эрнесто – потягивал на чем-то настоянную кашасу, курил сигареты и листал еженедельник, а официант и повара трудились в поте лица, выполняя наш заказ.
Примерно через полчаса на столе уже исходила паром мокека[87] с желтой маниоковой кашей, отсвечивали прозрачным янтарем устрицы, приправленные салжемой,[88] стояли чашки с протертыми суруру,[89] разнообразными соусами, кажу[90] в сиропе и, наконец, словно бальзам на мое русское сердце, великолепные шурраскиньо,[91] так похожие на наш (ну ладно, грузинский!) шашлык.
– Для полного счастья нам не хватает лишь парочки красоток с вот такими, – выразительным жестом Эрнесто нарисовал в воздухе авоську, наполненную двумя астраханскими арбузами, – причальными тумбами.
– Домой хочу… – неожиданно вырвалось у меня совершенно не в унисон с его благодушным настроением.
– Счастливый ты, парень. – Эрнесто хмуро улыбнулся. – У тебя есть к чему стремиться. Дом, семья…
– Да уж – счастливый…
– Ладно, извини, если ляпнул невпопад. Это я от зависти. Уж мне-то личного счастья не видать как своих ушей.
– Почему?
– Поздно, брат, поздно. Ты вот успел… а я по борделям свою мужскую силу посеял. Нет, нет, не подумай, что я импотент! Пока все в норме. Не про то речь. А, да ты и сам понимаешь, что я имею ввиду! Конченый я человек – и все тут. С того крюка, на котором я сижу, путь только один… и не мне решать, как жить дальше. Я пустышка, выжатый лимон. Единственная радость в жизни – деньги. И то не хватает сообразительности, как с толком их потратить и на что.
– Оставь надежду всяк сюда входящий…
– Извини – не понял… А, ну да, дошло. Знал бы раньше… Что теперь об этом толковать. К черту! Все к черту!
Эрнесто подозвал официанта-фуло и заказал еще кашасу и американского баночного пива.
– Деньги за нашу работу уже перевели на счета, – буднично сказал он, принимаясь за шурраскиньо. – Пиво – дрянь… – поморщился, отхлебнув из запотевшей банки глоток консервированной американской бурды. – Соус чересчур острый, – пожаловался Эрнесто, облизывая жирные пальцы. – А вообще – у нас с тобой сегодня прощальный вечер.
– Откуда знаешь? – вяло поинтересовался я, наблюдая за входом, – в "Эмбиру" ввалилась шумная компания во главе с мрачным метисом в черной рубахе.
– Земля слухами полнится, – невесело рассмеялся Эрнесто. – Жаль. Скажу откровенно – о таком, как ты, напарнике можно только мечтать. Это не комплимент, поверь. Я многих знавал…
Я промолчал. Мне было интересно с Эрнесто, но особых чувств к нему я не питал. Случайный попутчик на дороге, ведущей в никуда…
Веселая компашка разместилась рядом, заставив почему-то утратившего улыбку фуло сдвинуть два стола. Усевшись, метис неторопливо осмотрел зал и, увидев меня, о чем-то негромко спросил официанта.
Видимо, ответ подобострастно согнувшегося фуло его не удовлетворил, и он стал разглядывать меня, будто натуралист неведомую науке букашку, нечаянно попавшуюся в его сачок.
Я не стал устраивать поединок взглядов во избежание недоразумений и последовал примеру Эрнесто, отважно сражающегося с ароматным шурраскиньо. – Эй, гринго![92]
Голос был пропитым и наглым. Он принадлежал взлохмаченному типу неизвестно какой расовой принадлежности – смуглость его кожи, похоже, образовалась от слоя грязи, устойчивым ровным слоем покрывавшим испитое лицо и суетливые неопрятные руки. – Ты что, не слышишь?
