Владимир Гриньков - Человек с двойным дном
Нырков откинулся на спинку стула. Взгляд его был черен, темнее ночи. Корнышев стремительно трезвел.
Он наслаждался этим вечером. Он упивался дарованной свободой. Просто ужин, ничего особенного, можно расслабиться. Он думал так еще какую-то минуту назад. И вдруг что-то случилось. Действительность оказалась иной, не такой, какой она ему представлялась. Теперь он пытался сообразить, что происходит.
«Пока ее не нашли другие». Так сказал Нырков. Ему-то что за забота? Что за печаль? Он только что лил слезы по Коле Маркину. Но кратковременно. Как-то скоро они на Ведьмакину переключились. И почему-то этой девушке, которую Нырков знать не знал, он посвятил куда как больше времени, чем своему трагически погибшему другу.
«Ты знаешь, где она… Ты можешь ее найти».
А они ведь в Африку собрались. Со дня на день должны уехать. Алекс, наверное, свои ружья уже подготовил для охоты.
«Ты можешь ее найти».
Корнышев, не мигая, смотрел в глаза Ныркову. И тот взгляда не отводил. Будто оба хотели, чтобы между ними установилась телепатическая связь.
Их слушают? Нырков опасается прослушки? Он, кажется, хочет многое сказать Корнышеву. Но не говорит прямо. А произносит какие-то странные фразы. Неприятные, настораживающие речи ведет, будто хочет, чтобы Корнышев очнулся, вышел из того расслабленного состояния, в котором пребывал. Чтобы насторожился.
«Когда нас не станет, чтобы кто-нибудь тоже хоть словечком вспомнил».
Это он сигналы подает. Предупреждает об опасности.
Хмель окончательно утерял власть над Корнышевым. Окружающая темнота теперь не казалась романтичной, а вселяла тревогу.
Их с Нырковым держат порознь, и Корнышев даже не знает, где обретается его собрат по несчастью. Святослав все время проводит в своей комнате. Любые перемещения – только с провожатым. Судя по всему, такой же образ жизни и у Ныркова. Это ловушка. Рвались на свободу – попали в тюрьму. Их держат как заложников? Или от них чего-то хотят добиться?
Нырков смотрит выразительно. Очень выразительно. Он хочет, чтобы Корнышев его понял. Чтобы угадал ту мысль, которую Нырков пытается до него донести. Видно, что Сергей отчаянно трусит. Возможно, это вообще их последний разговор. Может быть, им больше не позволят встретиться. Видно же, как он напряжен. И это значит, что он, пускай иносказательно, попытается сказать Корнышеву все самое важное. Надо вспомнить все, что говорил Нырков. С самого начала их беседы на террасе.
Им бывает скучно…
Жилище Ныркова не найдешь, потому что по территории запрещается ходить…
Выпьем за тех, кого нет, чтобы за нас потом выпили…
Потом – про Катю… Про Катю было много. Долго. И дотошно.
Ты можешь ее найти.
Весь разговор про Катю Нырков строил так, чтобы иметь возможность произнести вот эту фразу. Он к ней подводил. Он эту фразу готовил.
– А ведь ты прав, – сказал Корнышев, выразительно чеканя слова. – Мне надо только вспомнить, о чем мы говорили. С Катей. Восстановить в памяти. Ведь Катя могла назвать какие-то признаки монастыря. Что-то такое, что мне подскажет.
– Ну конечно! – с готовностью отозвался Нырков и окатил Корнышева благодарным взглядом.
Обрадовался тому, что Корнышев его услышал. Расшифровал послание Ныркова. И еще этот молодчага Корнышев так все сформулировал, что можно было рассчитывать на передышку. Они выгадывали время. Покуда Святослав соберется с мыслями, пока вспомнит…
Когда Корнышев окончательно для себя прояснил, что происходит, он не испугался, а, напротив, даже успокоился. Картина открылась полностью. Загадок почти уже не осталось. Теперь надо было только все верно рассчитать. Это как при большом пожаре где-нибудь на третьем или четвертом этаже. Пламя полыхает, все пути к спасительной лестнице отрезаны, но внизу, под окном, пожарные уже растянули брезентовый тент. И человеку, сидящему на подоконнике, в момент перед прыжком нельзя паниковать, а надо точно рассчитать прыжок, чтобы попасть в этот тент, а не на убийственный асфальт.
Надо было только убедиться в том, что это не паранойя. Что все всерьез. Чтобы не наломать дров.
Если здесь действительно подслушивают, тогда и подглядывают, не иначе. В том случае, когда против Ныркова с Корнышевым ничего худого не замышляют, они более-менее вольны в своих поступках. А если при малейшем отклонении в их поведении поднимается тревога – дело плохо.
Корнышев взял салфетку и сделал вид, будто на ней что-то быстро написал. В руке у него не было ни карандаша, ни ручки, но в царящем на террасе полумраке спрятанная где-то здесь видеокамера вряд ли была способна распознать подобные подробности. Да и быстро все произошло. Не сообразят соглядатаи.
Салфетку Корнышев ладонью сдвинул к Ныркову, приподнял ладонь, будто давая возможность собеседнику прочитать несуществующий текст, снова вернул к себе салфетку, что-то быстро «дописал», показал Ныркову.
Тот сидел молча, пытаясь сообразить, что бы это могло означать.
Те, кто за ним наблюдали, среагировали гораздо быстрее, чем ожидал Корнышев. И уж тем более быстрее, чем Нырков смог понять, что происходит. Вдруг откуда-то из-под деревьев, из темноты, вынырнул человек в черном костюме, легко вспорхнул на террасу, и уже через секунду был рядом со столиком, за которым сидели Корнышев с Нырковым. Но это Нырков был не в курсе. А Корнышев ожидал каких-то неожиданностей, и поэтому, едва уловив какое-то движение в сумраке деревьев, он тотчас поднес свою фальшивую записку к огню свечи, что стояла на столе в толстостенном, матового стекла, стакане. И когда взволнованный соглядатай приблизился к столу, в руке у Корнышева догорал куцый клочок салфетки. Соглядатай впился в тот клочок взглядом и понял, что опоздал; клочок догорал, жег Корнышеву пальцы, и Корнышев этот догорающий огонь бросил в свою тарелку. Посмотрел на соглядатая. Тот криво улыбнулся и сказал, обращаясь к Ныркову:
– Пора идти!
Значит, сыграли тревогу. Дело плохо. Последние сомнения у Корнышева испарились. Их с Нырковым спешно разлучают. Заподозрили неладное.
Сергей виновато улыбнулся Корнышеву. Он даже не сделал попытки остаться. И это тоже было весьма красноречиво. Нырков знал о происходящем больше, чем Корнышев. Знал, наверное, и о том, что нельзя не подчиниться.
Конвоир Ныркова, нервничая, взял своего подопечного под локоть и поднял, довольно резко. Получилось грубо. Нырков едва не упал. Корнышев это видел.
– Осторожнее. Держитесь за меня, – сказал парень в черном. – Я вас доведу. Все будет в лучшем виде.
Пытался представить дело так, будто это Нырков так много выпил, что с трудом удерживается на ногах. Но Корнышев понимал, что сейчас водка ни при чем. Это конвоир спешит Ныркова увести. Такой, видно, поступил приказ.
Сергей свободной рукой взял со стола бутылку с недопитой водкой.
– Не возражаешь? – спросил он, обращаясь к Корнышеву. – Я у себя допью.
Но конвоир был начеку, бутылку отнял и возвратил на стол. Корнышев наблюдал за происходящим и мотал на ус.
Этот парень в черном автоматически выполнял свою работу. Почти что инстинктивно. Просчитывал обстановку, как компьютер.
У подопечного не должно быть при себе колющих и режущих предметов. Потому что бутылка в руках Ныркова где-нибудь на скрытой сумраком аллее могла превратиться в грозное оружие. Да и в комнате у него наверняка есть мини-бар, как и у Корнышева. И зачем в таком случае бутылку брать с собой? Подозрительно.
Нырков выразительно посмотрел на Святослава. Разве что не подмигнул ему. Видишь, мол, что происходит? Он вдруг потянулся к Корнышеву. Конвоир удерживал его за локоть, но Нырков все же дотянулся и пожал Корнышеву руку.
– Передавай привет Африке! – сказал он.
Конвоир нервно рванул его к себе, и Нырков отлип от Корнышева.
Привет Африке? А как же сам Нырков? Он что – не едет? А он не едет! Он уже знает, что не едет!
– Нам пора! – сказал конвоир и поволок за собой Ныркова, уже особо не скрывая, что ведет его насильно.
Конечно, можно было обмануться. Поверить в то, что с Нырковым он не церемонится так, как зачастую не церемонятся с пьяными. Но подоплека здесь была другая. Корнышев это твердо знал.
Вынырнул откуда-то еще один провожатый в черном, схватил Ныркова под вторую руку, и тут дело у них заспорилось. Ныркова снесли вниз по ступеням так, что бедолага лестницы ногами не почувствовал.
Бесшумно подкатил электромобиль. Ныркова усадили на сиденье, зажали с двух сторон. И прежде чем электромобиль умчался, Сергей еще успел обернуться к Корнышеву, бросил напоследок взгляд.
А никто в Африку не едет, понял Корнышев.
Здесь их на куски порежут.
* * *Нырков, с двух сторон зажатый конвоирами, хмуро озирал окрестности. Все ему было здесь знакомо. Проехали поворот к главному дому. Было слышно, как за деревьями шумит вода в фонтане – его не выключали даже на ночь. Потом еще один поворот, эта узкая дорожка вела к воротам. Левее – там вспомогательные службы и мастерская, еще чуть дальше – гараж. Лесистая местность, где, кроме деревьев и фонарей, Нырков сейчас ничего не видел, в его мыслях стала наполняться объектами. Всплывали в памяти образы построек, к ним тянулись дороги, и очень скоро Нырков явственно представлял себе территорию поместья, будто видел ее с высоты птичьего полета.
