Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой
В таком духе поболтали еще с полчаса и расстались, чрезвычайно довольные друг другом.
4. В ГОСТЯХ У ПОЛИВАНОВОЙ
Сергей Петрович чувствовал себя превосходно. На Лизу никто больше не покушался, а сам он накануне получил последнее предупреждение от Генерала. Звучало оно так: если он, Литовцев-Лихоманов-Чулок еще раз сунется не в свое дело, разговор с ним пойдет по всей строгости военного времени. Предупреждение пришло по факсу, и Сергей Петрович отнесся к нему с юмором.
Он сидел у себя в кабинете, украшенном репродукциями картин Репина и Айвазовского (повод Лизе для насмешек, оказывается, у него совершенно нет эстетического вкуса), попыхивал кленовой трубкой, набитой турецким табачком, и пытался вникнуть в текущую документацию, но терпения его хватило ненадолго. Со словами: «Ах, черт тебя побери!» — снял трубку и набрал номер Козырькова, с которым разговаривал в это утро уже три раза. Каждый раз спрашивал, нет ли чего новенького по Зенковичу? Начальник безопасности «Русского транзита» отвечал сухо: — Нет, ничего! — злился, но иначе с ним нельзя. Иннокентий Павлович никогда не разворачивался в полную силу, если видел возможность переждать. Трех напоминаний за одно утро было достаточно, чтобы он завелся. Так и получилось. Снова услыша в трубке бодрый голос директора, Козырьков не стал дожидаться упоминания о Зенковиче.
— Ищем, Сергей Петрович. Все каналы задействованы.
— Скажи, Иннокентий Палыч, ты уверен, что его ведут китаезы?
— Ведут — да. Но сомневаюсь, чтобы они это сами затеяли. Масштаб не тот. Никакая банда в одиночку не потянет. Ты же читаешь газеты. Племянник уже практически в министерском кресле.
— Ладно, разберемся… Уж больно они активные. В четырех местах меня проткнули.
Козырьков скептически хмыкнул.
— Не шатайся по притонам, Сереженька. Я вот, видишь, никуда не хожу, по вечерам внучат воспитываю — и, гляди, пока целый.
— Это временно, — успокоил Лихоманов, — Если так Начнут махаться, и до тебя доберутся.
Он сделал еще одну попытку вникнуть в тонкости финансовых документов, ничего не понял, плюнул и быстренько собрался на выезд. Решил навестить Тамару Юрьевну, своего заместителя, которая вторую неделю была в запое. В «Транзите» это называлось: «у бабушки расшалился ревматизм». Лихоманова всерьез беспокоило ее состояние. У пожилой чаровницы давнее пристрастие к спиртному, но прежде это не отражалось на деловых качествах. Однако в последние месяцы Тамара Юрьевна начала потихоньку выпадать из реальности. Делалась мрачной, заносчивой, плохо шла на контакт. Сергею Петровичу откровенно дерзила, иногда при посторонних. Что-то ломалось в ее неукротимой натуре, а что было причиной — водка, возраст, разочарование в жизни — поди угадай. Тамара Юрьевна необыкновенная женщина, ведьма, прорицательница, но ведь не слепая, видела, что творится. Мир рушился не только вокруг, но и в каждом отдельном человеке, бедняжка не стала исключением. Могучий темперамент ее долго спасал, но и он, похоже, истощился, пошел на убыль. В Тамаре Юрьевне, как в подраненной тигрице, приоткрылась трогательная хрупкость, умилявшая майора до слез. Она ему дерзила, а он слышал мольбу о помиловании. Плюс ко всему она вбила себе в голову, будто влюблена в Лихоманова, что было вообще за пределом разумного. Не то чтобы он не верил, что в него можно влюбиться, но мысль о том, что Тамара Юрьевна, забывшая счет победам, способна на чувство, хоть отдаленно напоминающее то, которое называют любовью, вызывала у него нервический смешок. И все же, если отбросить все эти незначительные нюансы, Поливанова оставалась незаменимым работником, на ней одной, на ее энергии, воле и коммерческом опыте держался на плаву и даже богател «Русский транзит», а уж коли говорить о деликатных поручениях, здесь ей вообще не было равных. Правда подступиться к ней с какой-нибудь просьбишкой день ото дня становилось труднее. Майор прикинул, что запой на исходе и Тамара Юрьевна, скорее всего, находится в расслабленном состоянии, на грани небытия и просветления — для дружеской беседы самый удобный момент.
На звонок долго никто не отзывался, и Сергей Петрович уже собрался использовать отмычки (вдруг упрела в ванне, с кем не бывает), как наконец за дверью началось копошение и грубый мужской голос рявкнул:
— Кого надо?!
Понимая, что его разглядывают в глазок, Сергей Петрович принял благообразный вид.
— К Тамаре Юрьевне… с работы.
— С какой еще работы? Ты кто такой?
— Передайте хозяйке, Сережа пришел. По важному делу.
Он не удивился бы, если б, узнав о его приходе, Тамара
Юрьевна приказала забаррикадировать дверь: ее капризы, как у пьяной, так и у трезвой, непредсказуемы; но не прошло пяти минут, как дверь отворилась и перед изумленным Лихомановым возникла небритая фигура в синей майке. На мощном плече татуировка: распростертый орел с огромным, как у пеликана, клювом.
Да, печально подумал майор, глубоко ты опустилась, Тамарочка!
— Что ж, проходи, — милостиво пригласил детина, дохнув перегаром на метр, — Третьим будешь.
Знаменитую куртизанку майор нашел в спальне, в постели, обложенную подушками, в ночной рубашке, со сбившимися набок волосами, бледную как смерть. С минуту молча ее разглядывал. Тамара Юрьевна попыталась улыбнуться.
— Умираю, Сереженька. Ничего не поделаешь. Пришел срок. Спасибо, родной, не побрезговал, заглянул попрощаться.
Протянула из подушек пожелтевшую руку в кольцах и с золотым браслетом (от давления!), майор приблизился и чинно ее облобызал, как положено воспитанному кавалеру. Отметил про себя, что сейчас Тамаре Юрьевне никак не Дашь ее пятидесяти с хвостиком лет, скорее все семьдесят, но он отлично знал, на какие поразительные метаморфозы способна эта женщина. Пробурчал недовольно:
— Притон устроила, Томочка? Совсем допилась, да?
— Фи, Сереженька! Как грубо!
— Кто это такой у тебя?
— Ты про Санечку? О, он хороший мальчик. Грузчик в Нашем магазине. Он мне помогает по хозяйству.
В бездонных очах блеснула ироническая искра. Нет, попирать она не собиралась, и то ладно.
— Почему он в таком виде ходит, будто тут поселился?
— Сереженька, неужто ревнуешь? Господи, как приятно.
— Дело не в этом… Взрослая женщина, должна понимать. Нельзя приводить в дом кого попало. Он же в тюряге чалился. Мало ли что? У тебя полно дорогих, красивых вещей. У него морда бандитская. Как ты не боишься?
— Что ты, Сереженька, это честный, добрый мальчик, совершенно безобидный, — Тамара Юрьевна задымила сигаретой, оживая на глазах. — Я вас сейчас познакомлю. Санек, милый, подойди сюда.
Добрый мальчик в синей майке отодвинулся от притолоки, откуда с любопытством прислушивался к разговору, сипло забухтел:
— Ну что, Тома, у меня там налито, на кухне. Или сюда подать?
— Видишь, видишь? — обрадовалась женщина. — Он такой услужливый, любезный. Другим бы некоторым поучиться, кто о себе очень много думает.
— Сколько же ты ему платишь за сеанс? Или стакана хватает? — неожиданно для себя нахамил майор. Тамара Юрьевна отнеслась к его реплике снисходительно.
— Уверяю, он тебе не соперник. Санек, скажи, я тебе давала деньги?
— Ну… не знаю… Вчера вроде сотнягу кинула. Могу отчитаться… У меня все покупки записаны.
— Порядочнейший человек, — строго сказала Тамара Юрьевна. — И судьба у него такая несчастливая. Тебе потом будет стыдно, Сережа, за твои подозрения.
Майор решил, что комедии с него достаточно. Обернулся к честнейшему громиле.
— За что сидел, Санек?
— Дак по навету… А откуда вы знаете?
— Пойдем-ка, выйдем на минутку.
— Сережа! — крикнула вдогонку Тамара Юрьевна. — Прошу тебя, веди себя прилично.
На кухне стол уставлен бутылками и тарелками с закусками, причем три наполненных фужера действительно стояли отдельно на гжельском подносе. Как и тарелочка с нарезанным соленым огурцом. Лихоманов уселся на стул, Санек, нахмурясь, остался стоять. Ручищи огромные, толстые, почти до пола.
— Документы, — потребовал Сергей Петрович.
— Ты чего, мужик? Какие документы? Я же отдыхаю.
— Документов нет?
— С собой не ношу.
— В камеру хочешь?
Маленькие, с красным похмельным отливом глазки Санька злобно сверкнули, пальцы инстинктивно сжались в кулаки.
— Очень крутой, да? За что в камеру?
— Устал я от тебя, Санек. Веришь ли, пять минут вижу, и уже устал. Ладно, слушай команду. Я пойду в ванную, руки помою, а когда выйду, чтобы духу твоего здесь не было. И второе. Никогда больше не попадайся на глаза. Если, конечно, пожить охота.
— Это Томкина хата, не твоя, — с достоинством возразил Санек. — Она сама пригласила.
— Выпей водки.
— Чего?
— Выпей водки, говорю. Последний разок. Больше пить здесь не придется.
