Михаил Серегин - Государственный киллер
Билич что-то глухо пробормотал, его и без того красное от выпитой водки лицо стало багровым.
– Это тот самый милый препарат, «нафталин», как называли его у нас в ГРУ, который ты впрыснул бедной Камилле.
Никита замычал и затряс головой, словно не в силах сорвать с губ печать налипшего на них тягучего властного ужаса. Человек, который любил время от времени напоминать друзьям и миру о своем бесстрашном цинизме, по-настоящему испугался человека с ровной белозубой улыбкой, шальным блеском в прищуренных глазах и с мутной жутью в маленьком шприце, зажатом в гибких пальцах.
– Говори по собственной инициативе, не то через несколько минут ты будешь трогательно выкладывать мне, что, когда ты взорвал свою первую школу на практической работе по химии, ты осознал свое призвание. Или что-то наподобие.
– Ты был в лаборатории? – выдавил Никитич.
– Вот именно. Иван Ильич был так любезен, что показал мне ее дверь, а я открыл ее минут за пять… хотя замок там, надо отметить, неплохой системы, если бы не повезло, мог бы провозиться все десять. Мы захватили этот шприц и на ходу произвели оперативную съемку. Интересные кадры.
– Ах ты гнида! – пробормотал рыжий химик. – Ну хорошо… я проиграл.
– Включай камеру, Иван, – махнул рукой Свиридов.
…Билич говорил четко, выдержанно и исключительно по фактам. Вид шприца в руке Свиридова заставлял его выкладывать все новые и новые сведения. Он сообщил ряд примечательных цифр по синтезу наркотиков и каналам их распространения. Он подробно рассказал, как готовилось убийство Кострова. Он упомянул, что от стимуляторов, которые использовали при съемках сначала особо горячих, а потом фактически всех сцен, умерло уже около полутора десятков человек. Не забыл и об участницах конкурсов красоты и моделях из агентств, которым вводились на время блокирующие волю и память наркотики, и у тех создавалось впечатление, что они просто видели дурной сон.
А у Влада и Фокина создавалось другое впечатление – что этот человек, долгое время державший в себе страшную правду о деятельности фирмы «Калипсо» и «SIN Russian Exotic Studio» и так препятствующий ее разоблачению, теперь настойчиво избавлялся от нее до конца, как хирург до конца очищает гнойный нарыв у больного.
Оператор Вороненков, судя по его ошеломленному виду, не знал и половины этих чудовищных фактов.
Никитич завершил свой рассказ и откинулся на спинку дивана. Спросил:
– Можно водки?
Афанасий с застывшим в гримасе отвращения лицом налил ему полстакана, и тот залпом проглотил вожделенную порцию. Утерев губы краем ладони, негромко проговорил:
– Одного не пойму… как вы нашли именно это окно именно в самый подходящий момент?
– Я спросил у Инны Костровой, где нужно искать Билича, и она сказала примерные координаты, – отвечал Влад. – Остальное было делом техники, причем альпинистской, и везения. Кто знал, что ты откроешь окно?
Он посмотрел на Фокина, махнул Ивану, чтобы тот выключал камеру, и только потом произнес, отрешенно глядя сквозь мутное вещество в шприце на свет лампы:
– А теперь держи-ка его покрепче, Афоня.
В глазах у Билича заметался отчаянный, не находящий себе выхода и оттого вдвойне мучительный беззвучный крик…
– Откуда же их столько берется, дармоедов? – проворчал Маметкул, окидывая взглядом длинные ряды столов, за которыми ели, пили и смеялись примерно сто человек, большей частью женщины.
– Сам нанимал, – ответил Никольский, – и нечего теперь сетовать. Тут еще недобор… кое-кто откинул копыта за последние два дня, некоторые твои громилы кукуют на постельном режиме после теплой встречи с господами Фокиным и Свиридовым. Кстати, почему тут нет Фокина?
– А что, нужно? Парни говорили, он тут буянил, одному башку разбил, ну, они его и уделали влегкую, так что сейчас этому попу Балде не до банкетов.
Никольский досадливо отмахнулся, а потом сделал большой глоток вина и произнес:
– Интересно, где сейчас второй… которого Фокин зовет Владом?
– Сидит где-нибудь в Ульяновске и трясется, чтобы не поймали. Или же умотал в темпе за пределы области… Кому охота просиживать штаны на допросе?
– А что, если он приедет сюда? – вдруг спросил Сергей Иванович. – Вот возьмет и приедет… ты же сам допускал такое развитие событий.
– Ну что ж, – равнодушно пожал плечами Маметкул, – пусть приезжает. Встретим как дорогого гостя. Пусть и Григорьева с собой захватит, чтобы сразу, как говорится, торжественно передать в руки правосудия.
– А когда это ты успел спеться с этим Григорьевым? – буркнул Никольский. – Он же вроде виды имел на твою эту… Инну. Да и не похож он на продажного типа, который за лишнюю штуку баксов мать родную обвинит по любой из статей кодекса на выбор заказчика.
– Старых друзей продавать легче всего, – непонятно к чему ответил Маметкул. – Этот Григорьев будет делать все, что я ему скажу, потому что он все еще мечтает заполучить эту сучку Инку в свою мусорскую койку, а я показал ему такие, бля, перпес… преспер…тиры.
– Перспективы, – снисходительно поправил Никольский. – Ладно, вроде все прокатило гладко. А где Никитич?
– Да поди с Вороненковым водяру жабают на пару.
– Н-да? А ну-ка, Пельмень, позови мне сюда Никитича, – кивнул президент «Калипсо» усиленно наворачивающему за обе щеки толстенному амбалу с перебинтованной головой. В общем, тому самому. – Да и Вороненкова захвати. А ты, – обратился он к соседу Пельменя, не такому толстому, но, если судить по очищенным тарелкам в радиусе метра от него, тоже отличающемуся завидным аппетитом, – приведи сюда из шестнадцатой комнаты… из гримерной девчонку, которую мы сегодня привезли из Ульяновска. Да пошевеливайтесь, боровы неподъемные!
Это произошло как бы между делом и буднично, как происходит большая часть экстраординарных событий, и только потом мы осознаем, что же, собственно, случилось.
У дверей послышался шум, а потом сдавленный выкрик Пельменя:
– Пусти-и-и, шею больно!
Большинство работников студии, увлеченные пьяным безобразием, даже не посмотрели в ту сторону.
А стоило. Потому что в дверях замаячила рыжая шевелюра Билича, а за ним показался Вороненков с камерой. Никитич без видимого напряжения волок за ногу жирную тушу отбивающегося Пельменя. Тот отчаянно верещал и, судя по всему, безбожно отравлял атмосферу выхлопами съеденного за сегодняшний вечер.
– Ты что, с ума сошел, что ли? – спросил Никольский и рассмеялся, потому что зрелище со стороны выглядело определенно забавно. – Опять пьяные, как зюзи? А тебе, Иван, сколько раз говорили и я, и другие умные люди: бросай пить! Никитич-то ладно, он у нас человек тертый, можно сказать, конченый.
– Ты тоже, – глухо сказал Билич и отпустил ногу Пельменя.
– Что?
– Ты тоже конченый человек.
– Да ты что, Никита? – Никольский подошел к Биличу и посмотрел на того пристальнее, не обращая внимания на назойливый объектив вороненковской камеры.
– Зачем вы убили Кострова? – пробормотал тот.
Никольский поморщился и растерянно посмотрел на Маметкула:
– У Никитича что, «беляк» начался?
– А ты на его зрачки посмотри, – угрюмо посоветовал Маметкул и медленно поднялся с места.
– Вот оно что… никак, ты в нарки заделался, Никитич? – протянул Никольский. – А Кострова, если уж на то пошло, убили не «вы», а мы. Бывает такой расклад в жизни: называется «надо». Ладно, сядь и не буянь, а то мигом утихомирим. Ванька, да убери ты свою камеру поганую… м-м-м… ты что, тоже? С чего это вы так жестко загнались?
Маметкулов наклонился к уху Никольского и что-то выговорил – коротко и негромко, но этого хватило, чтобы лицо Никольского залила смертельная бледность, а огромная белоснежная входная дверь беззвучно распахнулась, и на пороге появилась высокая статная фигура молодого мужчины. В одной руке он держал «узи», а во второй – пистолет системы «беретта».
– Я вижу, ты догадался, Маметкул, – громко сказал он, и звук его голоса перекрыл нестройный гул пиршественного собрания.
В ту же секунду оцепенело глядящий на Никольского Билич вздрогнул всем телом и бросился на своего шефа. Никольский пронзительно вскрикнул и упал, увлекая за собой рыжего, а Маметкул побежал, петляя, к окну, но меткий выстрел стоящего в дверях Свиридова прострелил ему ногу, и Маметкул с воем рухнул на пол и пополз, как червь, не в силах отказаться от охватившего его бешеного желания уйти любой ценой.
Свиридов и Фокин бросились в загудевший зал, и несколько ударов кулаком и прикладом фокинского «калашникова» навели порядок и опустили над залом завесу тишины, прерываемую только пыхтением борющихся на полу Билича и Никольского да глухими проклятьями Маметкулова, который понял, что с простреленной ногой ему далеко не уйти.
Тогда он поднялся и, стиснув зубы и подволакивая больную ногу, двинулся на Свиридова, который застыл во главе стола с двумя «стволами» и молчаливо ожидал, чем же кончится схватка между Биличем и Никольским.
