Красный вервольф 3 - Саша Фишер
Но что делать, задача ясна — топай, дядя Саша, отсюда. Нечего греть уши в графских разговорах.
Я вернулся в свою каморку, сложил бумаги обратно в лоток и вышел. Не особо торопясь, пошел в архив. По дороге заглянул в буфет. Хоть послушаю, что говорят про вчерашнее происшествие на вокзале. Все-таки утечка отравляющих веществ, не хухры-мухры!
Но неожиданно главной темой дня оказалось другое.
Сегодня утром одного из пропагандонов, заместителя отдела пропаганды, оберштурмфюрера СС Леммана нашли убитым в собственной квартире. И не просто убитым, а весьма даже ритуально — голого, с выпущенными кишками, а вокруг кровью символы нарисованы.
«У меня подражатель появился?» — мысленно усмехнулся я, прихлебывая чай и развесив уши.
Нашла тело горничная, подняла крик. Прибежавшие патрульные, не разобравшись, чуть бедную женщину прикладами не забили. Немецкого тетка не знала, объясниться толком не могла. И если бы соседи Леммана рьяных патрульных не оттащили, то фиг бы они от нее отстали. Потом набежали СД-шники, попытались тут же это дело засекретить, но какое там! Слишком много народу уже успели посмотреть на голое растерзанное тело.
Комендатурские бездельники сходились на том, что это вервольф опять начал хулиганить. Хотя кое-кто и высказывался, что, мол, почерк не его. Тот вольфсангели на лбу рисует и следы когтей на голой груди. А тут — труп голый, причиндалы отрезаны, живот вспорот. И не руны, а загогулины какие-то странные нарисованы.
Допил чай, вышел из буфета в задумчивости. Может, имеет смысл поплотнее заняться этим убийством? Если подражатель, то можем и сработаться…
От архивной пыли мне стало дурно. Приступы удушливого кашля накрывали, из носа текло. Даже старый пень Ульрих сочувствовать принялся. И кивал понимающе. Мол, точно-точно, холодает. Теплее одеваться надо, а то того и гляди воспаление легких подхватишь.
Посоветовал зайти к кастеляну и получить зимнюю одежду, раз такое дело.
Надо бы получить, это правда.
Но отпускать меня старый хрыч все равно не торопился, пока я не переложил и не разобрал все папки, которые было нужно.
Сбежать от него удалось только к обеду.
По дороге в столовую зарулил в уборную, умылся еще раз тщательно. Бл*ха, хренов газ! Зацепило совсем чуть-чуть ведь, я рванул оттуда, едва запах учуял, и все равно…
Посмотрел на себя в зеркало. Ну, такое себе. Нос опухший, глаза красные. Ну хоть волдырей нет. Значит скоро в норму приду. Наверное. Не случалось мне как-то раньше попадать под действие боевых отравляющих веществ, читал только.
А вот в столовой как раз обсуждали происшествие на вокзале. И судя по пересудам, скопытились двое из тех гадов и Герхарт. Во всяком случае, трупов там нашли три. И сейчас место оцепили, засыпали все хлорной известью, а про причины происшествия никто толком не знал. Кто-то говорил, что это советские диверсанты на вокзал приволокли цистерну с отравой, кто-то с этим спорил, но никаких внятных версий о том, откуда взялся иприт на вокзале, ни у кого не было. Во всяком случае, имя графа ни разу не прозвучало.
Граф что-то мутит непонятное. Даже при том, что он меня старательно весь день сегодня гонял по разным поручениям, я успел заметить как минимум четверых посетителей. Двое были в форме, двое в гражданском. Кто такие — хрен знает, подслушать разговор мне ни разу не удалось.
Я вышел на крыльцо и остановился. До конца рабочего дня оставался еще час, но граф отправил меня домой под тем предлогом, что все срочные дела закончились, а раз я плохо себя чувствую, то мне надо действительно получить зимний комплект одежды и пойти домой отлежаться.
На складе мне выдали шинель без всяких опознавательных знаков, шапку и два комплекта теплого белья с начесом. Это все было, конечно, очень кстати. Зима, как говорится, близко. А я как-то сконцентрировался только на одной задаче, и так далеко пока не заглядывал.
— О, привет Алекс! Рад видеть! — на крыльцо вышел один из моих собутыльников-фрицев. Хлопнул меня по плечу, полез в карман за портсигаром. — Зайдешь сегодня в бар? Мы собирались перекинуться в картишки…
— Сегодня я пас, Ганс — я покачал головой и пошмыгал носом. — Простыл, надо бы отлежаться.
— Сочувствую, — Ганс покачал головой и посмотрел на меня с сожалением. Я мысленно скривился. Это их немецкое «сочувствую» мало того, что звучит по-другому, оно как-то даже и не ощущается как сопереживание. Фриц говорит «сочувствую» как обычное вежливое «привет», не больше. И не то, чтобы мне очень хотелось сопереживания этого «истинного арийца» в форме цвета «фельдграу». Просто накопилось что-то нервного раздражения за сегодня.
— От простуды хорошо помогает пивной пунш, — Ганс картинно выпустил изо рта клуб табачного дыма и назидательно продолжил. — И нужно побольше гулять на свежем воздухе!
— Учту, — сухо кивнул я.
— Кстати, ты слышал про фройляйн Радзивилл? — вдруг сказал он.
— Радзивилл? — переспросил я. На самом деле от неожиданности, но быстро сделал такое лицо, будто не вполне понимаю, о ком Ганс говорит.
— Ну да, Радзивилл, — он покивал и изобразил двумя руками очертания женской фигуры. — Красотка-полячка, любовница Зиверса. Знаешь такую?
— А, да, я ее видел, конечно, — и закивал головой, как китайский болванчик. — И что с ней?
— Говорят, что она тоже заболела, — сказал Ганс. — Воспаление легких или туберкулез. Зиверс к ней сразу трех докторов пригнал. И еще сиделку. Тоже трех. Пообещал, что если ее не вылечат, он их всех своими руками удушит.
«Выжила значит Доминика», — мысленно отметил я. Крепкая дамочка, хоть и выглядит хрупкой. Такие так просто не погибают.
Я торопливо попрощался с Гансом и зашагал в сторону дома. Раз не выгорело проследить за графом сегодня, надо заняться другими делами.
Первым делом надо Рубина на площади навестить. Узнать последние городские слухи, может, про Доминику еще подробности разузнаю. Интересно, она просекла, что на станции это была ловушка, или подумала, что я табличку намеренно или ненамеренно не на тот вагон нацепил? Думаю, сообразит, что западня была. Ведь на ящиках с газом не было знака отравляющих веществ и черепа с перекрещенными костями. Я хоть сам и не видел из укрытия, но прекрасно слышал, как их приняли за упаковку фамильного гарнитура.
Я вышел на площадь и направился к ее центру, где работал чистильщик обуви.
— Протри-ка мне сапожки, да ваксы не жалей, — громко
