Гэвин Лайл - Успеть к полуночи

Я обогнул несколько углов, поочередно передвигаясь от траверса к фронтальной стене и настороженно осматриваясь. Время от времени мне попадались мрачные зловонные входы в углубленные укрытия или же ступеньки, ведущие наверх, к приземистому доту, врытому в бруствер. Доты всегда располагались на фронтальных параллелях.

Тут я заметил рокаду. В этом месте под ней проходил кульверт — мощная бетонная водосточная труба, способная выдержать вес танка. Рядом темнел неширокий лаз в туннель, по которому ползком можно было перебраться на другую сторону дороги.

Я застыл на месте. Теперь я знал: если Ален засел в траншеях, то уж точно не на третьей линии. Он наверняка поставил кого-нибудь по обе стороны рокады… меня аж передернуло при воспоминании о том, как бодро я только что шагал, огибая УГЛЫ.

Обратно я продвигался куда осторожнее. Отыскав ход сообщения, ведущий ко второй линии огневых траншей, я взглянул на часы — шесть из своих пятнадцати минут я уже израсходовал.

Вообще-то между линиями было около семидесяти ярдов, однако благодаря зигзагообразной конфигурации траншеи мне пришлось прошагать ярдов сто. Вдобавок ко всему в одном месте заграждение из колючей проволоки, проложенное поверху, завалилось в саму траншею. Я преодолел ржавые шипы, отделавшись сравнительно легко — всего лишь три-четыре царапины, каждая из которых запросто могла кончиться для меня заражением крови.

Но по крайней мере теперь я сообразил, где нахожусь: колючая проволока, защищавшая траншеи, должна быть проложена на дистанции, превышающей дальность броска ручной гранаты. Таковы были правила войны прежде чем люди начали использовать пикирующие бомбардировщики и бронетанковые колонны вместо гранат…

Гранаты. Есть ли у Алена гранаты? Если он рассчитывал, что мы поедем на машине, — то да. Но он этого не ожидал. Когда надо разобраться всего-то с несколькими людьми на открытой местности, от гранат толку мало. Бог знает сколько дожидаешься удобного момента, а после взрыва не поймешь, то ли они погибли, то ли спрятались в канаве. Так что никаких гранат не будет.

А что же тогда? Очередь из «стэна». Надо только дождаться, когда мы подойдем достаточно близко, чтобы уложить всех разом одной очередью… Кстати, а ведь раньше такая мысль уже приходила мне в голову… Вот только где? Ах да — в Кемпере, когда я обнаружил в машине мертвого водителя, бывшего участника Сопротивления. У него на брелоке еще висела стреляная девятимиллиметровая гильза — вероятно, сохранившаяся с того самого случая, когда он в первый раз убил кого-то из своего новенького «стэна». Романтик. Реалисты воюют ради денег. Как Ален. Или Канетон.

Я остановился перед поворотом и, пригнувшись, внимательно огляделся по сторонам. Ничего. Впрочем, я и не рассчитывал ничего обнаружить. Тем не менее я ни на минуту не забывал, что нахожусь в системе траншей, где изначально было запланировано как можно больше углов, за которыми удобно поджидать противника с оружием в руках.

Неужели я полез сюда за двенадцать тысяч франков? Нет. Я настойчиво требовал у Мерлена подтверждения того, что правда на стороне Маганхарда, что он никого не насиловал и не пытается никого убить, — а, напротив, убить пытаются именно его. Это делало его в моих глазах правым — и меня тоже. Прямо-таки старый, расчувствовавшийся идеалист.

Или же я здесь потому, что я — Канетон?

Я торопливо осмотрелся по сторонам в огневой траншее второй линии и, шагнув на стрелковую ступень, начал двигаться влево, по направлению к рокадной дороге.

Путь до следующего угла неожиданно показался мне очень долгим. Я продвигался очень осторожно и, прежде чем поставить ногу, тщательно нащупывал путь в поисках возможных препятствий, не отрывая при этом взгляда от угла впереди и держа его на мушке.

Напишите на чьей-нибудь могиле «Он погиб за двенадцать тысяч франков», и это ни у кого не вызовет насмешки. Люди сочтут, что этот человек знал, на что идет. Двенадцать тысяч франков — это вполне осязаемая сумма, и ее можно сосчитать. Конечно, всегда можно сказать, что это не бог весть какая сумма, но вы ведь вольны передумать и не зарабатывать эти деньги.

Но Канетон никогда не сделает ставку только лишь на деньги. Положение обязывает, с этим нельзя не считаться, и ради этого можно сделать вещи, которых никогда не сделаешь ради двенадцати тысяч франков…

Следующий поворот был так далеко и вместе с тем ужасающе близко, и я медленно продвигался к нему, в любую секунду ожидая выстрела. И время мое наверняка уже почти что вышло, но я не отваживался смотреть на часы — я должен был смотреть на угол.

Я замер, подняв «маузер» и прицелившись; стоило только чуть шевельнуть пальцем — и на свободу вырвется яркая и шумная очередь огня.

Но ведь Маганхард прав, а Ален — неправ… А я? И тут я вдруг понял: что бы я ни делал, изменить положение вещей мне не под силу. Все, что я мог сделать, это назначить цену, плату за помощь тому, кто прав — или неправ. А возможно, также и цену тому, кто платит.

Медленно, очень медленно, я поднял левую руку и, положив ее на ствол «маузера», на секунду перевел взгляд на светящийся циферблат часов.

Три минуты. Времени как раз хватит, чтобы вернуться и сказать, мол, черт с этими двенадцатью тысячами франков и черт с ним, с Канетоном. Сказать Маганхарду, что его дело все равно правое, независимо от того, прорвется он или нет, и единственное, что имеет значение, — это цена….

Однако времени достаточно и для того, чтобы установить цену, и установить ее правильно. Потому что предстоящий бой по-прежнему планировал я, и совсем не так, как рассчитывал Ален. Потому что я по-прежнему оставался Канетоном — только я, и никто другой. И, разумеется, я смогу заставить себя завернуть за этот угол.

Я сделал три быстрых бесшумных шага и выскочил из-за угла, наставив «маузер» на длинную темную амбразуру дота, взирающую на меня сверху вниз со следующей фронтальной параллели.

Ничего не произошло.

Я осторожно приблизился к амбразуре и оказался всего в нескольких ярдах от продольной траншеи, не имевшей стрелковой ступени. Прямо перед дотом был еще один поворот, но я знал, что за ним никого нет. Если они где и прятались, то наверху, в доте. На углу я остановился, изучая обстановку.

Это было шестигранное сооружение, встроенное во фронтальный бруствер и оборудованное амбразурами с пяти сторон. Шестая сторона представляла собой вход в траншею: надо было подняться на три ступеньки и пройти через невысокий дверной проем. Я никуда не стал подниматься. Я просто смотрел. Бруствер рядом с дотом отсырел, и песок просыпался на ступеньки… Если за последние несколько недель кто-нибудь проникал в этот дот, то он явно нырнул туда с лету — песок был нетронут. Я взбежал по ступенькам и очутился внутри дота.

Как и в случае с блокгаузом, прежде необходимо было преодолеть задульный конус; вдобавок внутренняя стена имела сложную ломаную конфигурацию, чтобы никто не смог снаружи незаметно подкрасться к свободной амбразуре и открыть огонь. Что ни говори, а дот этот был спланирован самым основательным образом. Я быстро шагнул к задней левой амбразуре.

Из нее просматривался заросший кустами бруствер, а всего в двадцати ярдах темнели прямоугольные очертания другого дота. А между ними над очередным кульвертом проходила рокада.

Теперь я понял замысел проектировщиков: два дота были размещены словно воротные столбы, чтобы охранять с обеих сторон дорогу — единственное уязвимое место во всей системе обороны.

И теперь я знал, где находится Ален со своими людьми — точнее, где он должен находиться. В таких же парных хотах, расположенных у первой линии обороны, — лишь оттуда он смог бы держать под наблюдением кусты и при этом оставаться невидимым. И понял, где он рассчитывает устроить нам ловушку и без труда нас перестрелять: ведь единственное место, где группа людей не сможет рассеяться по сторонам и тем самым сделаться неудобной мишенью, это переход через кульверт.

Сзади до меня донеслось приглушенное урчание «роллса». Мое время истекло. Я спрыгнул обратно в траншею и побежал. Многочисленные повороты больше не тревожили меня — теперь они были моими союзниками и защитниками. И на производимый мною шум тоже было наплевать: притаившийся в бетонном доте Ален, напряженно прислушивающийся к урчанию «роллса», меня даже и не услышит.

Я ворвался во фронтальную линию укреплений, обогнул пару углов и запрыгнул на стрелковую ступень. Шум приближающегося автомобиля чуть не оглушил меня.

Обернувшись через плечо, я увидел его — едва различимое серое облако, плывущее над землей ярдах в семидесяти от меня. И темную фигуру, шагающую рядом с ним: это был Харви.

А за кустами мне был виден и другой дот, расположенный на следующей фронтальной параллели.