Андрей Воронин - Слепой для президента
Амвросий Отарович был галантен и любезен: помог Ирине раздеться, проводил ее в комнату на втором этаже дачи – в ту комнату, где когда-то Ирина вместе с Анечкой уже коротали время, ожидая Глеба. В этой комнате стены были обшиты деревом, стояли две кровати, стол с настольной лампой, увенчанной цветным стеклянным абажуром. А на стенах висело несколько репродукций в скромных деревянных рамках. На всех репродукциях – виды гор.
– Раньше, по-моему, этих картин не было? – спросила Ирина хозяина дачи.
– Да-да, я их повесил совсем недавно.
– Их вам подарили друзья?
– Нет. Перебирал как-то старые журналы, газетные вырезки и наткнулся на них. И знаете, Ирина, наверное, к старости человек становится сентиментальным.
Мне вдруг захотелось, чтобы на стенах висели картины. Раньше как-то не замечал пустоты стен. А потом, смотрю – совсем голые, даже как-то неудобно стало перед самим собой. Я полдня провозился с рамками, склеил их и развесил картины. По-моему, так куда приятнее.
– Конечно, приятнее, – согласилась Ирина, устало опускаясь на кровать.
– Пойду приготовлю чай.
Глеб вышел из просторной столовой. Он хотел спросить, нет ли у Амвросия Отаровича коньяка. Сиверов знал, что коньяк в этом доме не переводится, но спрашивать все же не стал, решив, что хозяин сам предложиг. А генерал, словно прочитав мысли Глеба, погладил свои щетинистые усы, хмыкнул, горделиво подбоченился и, взглянув на Сиверова, произнес:
– Хоть врачи и не велят, но я себе в хорошей компании иногда позволяю рюмочку-другую. Думаю, что и вам с дороги не помешает.
– Не помешает, – кивнул Глеб.
– А Ирина ничего против иметь не будет?
Глеб с досадой хлопнул себя ладонью по лбу:
– Ей нельзя.
– А что такое? – немного насторожился Амвросий Лоркипанидзе.
– У нее будет ребенок… у нас то есть, – Сиверов почувствовал, что ему куда легче признаться в убийстве, чем в том, что его жена ждет ребенка, и не мог понять, почему ему с таким трудом дается это признание.
– Прекрасная новость. Ирина так замечательно выглядит, похорошела!
– Вот поэтому я за нее и беспокоюсь. Пусть она побудет у вас какое-то время, думаю, недолго. Вы же знаете, я решаю проблемы быстро.
– Снова неприятности? Тебе угрожают?
– Если бы, – вздохнул Глеб, – со своими врагами я не стал бы церемониться. А здесь… Генерал Лоркипанидзе уловил замешательство Сиверова.
– Если не хочешь, можешь ничего не рассказывать.
С меня достаточно и такого объяснения.
– Честно говоря, Амвросий Отарович, я просто не знаю, с чего начать.
– А ты не спеши, Глеб. У тебя, между прочим, характер точь-в-точь как у твоего отца. Вы похожи как две капли воды. Тот тоже, прежде чем что-либо сказать, всегда долго думал.
– Я не виноват, – съязвил Сиверов. – Наверное, против природы не попрешь.
– Да, с природой бороться сложно.
– Я расскажу, но не сразу.
– Чужие тайны?
– Мне понадобится и ваш совет.
– Совет, Глеб, это единственное, на что я теперь способен.
– Это немало.
С мансарды спустилась Ирина. Стол уже был накрыт, чай заварен. На скатерти появились неизменные серебряные рюмки, явно вывезенные генералом из какого-нибудь австрийского замка еще во времена Второй мировой войны, – на рюмках красовались баронские короны.
– Присаживайтесь, гости дорогие, – широко разведя руки в стороны, пригласил хозяин дачи своих неурочных гостей.
– Тут уж не откажешься.
Глеб и Ирина уселись рядом, а генерал устроился напротив.
– Хотите, я зажгу свечи? У меня есть еще несколько штук. Как-то на пару дней отключили электричество.
Сидел, сидел, рассердился и поехал – купил целую коробку, а теперь, как назло, свет не отключают. Лежат без дела. Пылятся.
– Не надо, – улыбнулась Ирина, – и так здорово.
Когда вы их сожжете, непременно вновь свет отключат.
Не стоит рисковать. Знаете, Амвросий Отарович, я очень часто вспоминала вас и вашу дачу.
– Ну, вспоминать это одно, а вот взяли бы Глеба и приехали ко мне вместе с Анечкой. Сейчас грибы начинаются, яблок полон сад, живи и радуйся. Что это я так разговорился? – одернул себя генерал, Глеб, решив, что хозяин страдает забывчивостью, потянулся к бутылке с коньяком, но Амвросий Отарович его остановил:
– Кто в доме хозяин?
– Вы, вы! – наперебой закричали Глеб и Ирина.
– То-то же! Коль я хозяин – мне и наливать. А вы будете вынуждены слушать мою старческую болтовню.
Болтовня – наказание, коньяк – компенсация.
И Глеб, и Ирина заулыбались, что явно подзадорило Амвросия Отаровича на длинный кавказский тост. И естественно, тост был за прекрасных женщин, за таких прекрасных, что даже молодая луна и утренняя заря меркнут в сравнении с ними.
Но Быстрицкая ничуть не смутилась. Подобные тосты в свою честь она уже слышала в этом доме.
– Вы неизменно льстите мне, – сказала она, чокаясь с генералом.
– Да уж, наверное, я не меняюсь. Хотя, между прочим, старею. А вот вы, Ирина… – Вы сейчас скажете, Амвросий Отарович, что молодею. В таком случае, у меня незавидная перспектива.
– Почему?
– Я стану маленькой девочкой, и Аня, когда подрастет, будет как бы моей мамой.
Генерал прищурился:
– А вы предпочитаете стареть?
– Не хотелось бы.
– Правильно, Ирина! Конечно же, вы молодеете.
Или я не прав, Глеб Петрович?
– Я согласен, – кивнул Глеб, ощущая приятный терпкий вкус отменного коньяка.
Ирина только пригубила. Она, как ни старалась, не смогла отказать себе в этом удовольствии, ведь коньяк был гак хорош. А вот в чае она себя ничуть не ограничивала и ела свежий черный хлеб с ветчиной и помидорами. Хозяин сказал:
– Вы уж извините за столь скромный ужин. Но вы сами виноваты, предупредили бы… – Что вы, Амвросий Отарович, мы, честно говоря, не рассчитывали и на это.
– Да ладно вам, не рассчитывали… Когда это такое было, чтобы в доме Лоркипанидзе не нашлось хорошего вина, коньяка и закуски? Да никогда такого не было, – сам же ответил на свой вопрос старый генерал.
– А вот у нас… – начала Ирина.
– Конечно же, все у вас хорошо, – и, благодушно улыбнувшись Глебу, Лоркипанидзе предложил:
– Если хотите закурить, то пожалуйста. Я сам не буду, сердце побаливает.
– Кстати, Амвросий Отарович, как ваш автомобиль? Я его несколько помял.
– Ничего. После той поездки я в него и не садился.
Правда, если быть откровенным, то и до того, как дал его тебе, – тоже. Но эту машину, наверное, только пресс и сможет помять. Как с пасхальными яйцами.
Все разбиваются, а одно – нет. Моя «победа» – такое пасхальное яйцо. Чуть подкрасил крышу, и порядок.
– Значит, на месте, – заключил Сиверов.
– А что, может понадобиться?
– Да нет, я просто так поинтересовался.
– Сперва ты просто так интересуешься, можно ли будет приехать на пару дней… – Может, и понадобится.
– Я тогда завтра проверю машину. Колеса подкачаю, масло залью, аккумулятор… – Я сам займусь, если вы не против.
– Не лишай ты меня такого удовольствия. Мне, старику, мало чего в этой жизни надо.
– Хорошая у вас машина, не хуже джипа, – Глеб сделал генералу приятное этим признанием, – гонял я ее по бездорожью… – Да уж, досталось автомобилю, но такая их доля.
Как у коня – носить седока.
Мужчины говорили, а Ирина слушала их беседу, понимая, что, несмотря на тревожное ожидание, наступили те быстротечные часы в ее жизни, которые она запомнит надолго именно потому, что ничего особенного не случилось. Она не могла знать покойного отца Глеба, но ей казалось, что тот непременно чем-то был похож на Лоркипанидзе. Нет – не внешне, а умением расположить к себе, делая это к тому же безо всякой для себя выгоды.
Быстрицкая не пила коньяк, она лишь нюхала его – поднося рюмку к губам. И тогда ей хотелось закрыть глаза и задержать дыхание. В конце концов она не выдержала и обмакнула в темную жидкость кончик языка – моментально возникло неизъяснимо приятное ощущение во рту. Ирина боялась глотать, дышать, растягивая вкус замечательного напитка, томившегося пару десятков лет в темных подвалах, словно специально для того, чтобы подарить ей минуты наслаждения.
Но такое состояние не могло длиться вечно. Только Ирина успела размечтаться, еще раз вдохнула терпкий аромат коньяка, как вдруг услышала:
– Глеб, все-таки я думаю, машину нам следует осмотреть вместе.
Сиверов, который до этого усиленно подмигивал генералу, намекая, что им нужно оказаться наедине, вздохнул с облегчением:
– Конечно, Амвросий Отарович.
Быстрицкая, не открывая глаз, произнесла:
– Я могу еще простить такую неумелую ложь Амвросию Отаровичу, но не тебе, Глеб.
– А в чем дело?
– У тебя практики врать куда больше. Хотите остаться одни, я мешаю?
Скажите – я поднимусь наверх.
– Зачем?
– Два – больше, чем одна. Кажется, так ты любишь иногда говорить?
