Андрей Воронин - Груз 200
– А мне плевать на то, что тебе это не нравится, – сказал он. – Мне вся эта бодяга не нравится, с самого начала и до самого конца, так что же мне теперь – лечь на землю и звать маму? Иди, сержант, не доводи до греха. Да смотри, прямо по дороге не ломись – шлепнут.
– Сами ученые, – буркнул Тараканов. – Ну… Глеб первым протянул ему руку. Тараканов стиснул ее, резко крутанулся на каблуке, поддал локтем автомат (им все-таки удалось найти один неповрежденный “Калашников” возле разбитого танка, но патронов в нем было всего полрожка), и широко зашагал вниз по склону, свирепо попирая каменистую почву стоптанными каблуками своих высоких кирзовых ботинок.
– Догоняйте, – сказал Глеб Марине. – А то придется бежать. Привет Нью-Йорку.
Марина смотрела на него широко открытыми глазами, которые казались чересчур синими, даже если смотреть на них через дымчатые стекла очков. “И чего таращится, – с неловкостью подумал Глеб. – Небритых мужиков не видела?"
Марина вдруг совершенно по-бабьи всхлипнула и повисла у него на шее. Глеб почувствовал на щеке что-то теплое и влажное и попытался отстраниться.
– Отставить обниматься, – сказал он, старательно разыгрывая из себя солдафона.
– Почему? – не поднимая головы и цепляясь за него, как клещ, спросила Марина. Тяжелая видеокамера при этом больно упиралась Глебу в позвоночник каким-то твердым углом.
– По трем причинам, – ответил Глеб. – Во-первых, я женат. Во-вторых, от меня дурно пахнет…
– От меня тоже.
– Не перебивайте старших. Это была третья причина. Ах, да, есть еще и четвертая. Ваша чертова камера вот-вот сломает мне позвоночник.
Марина изо всех сил оттолкнула его, напоследок проехавшись камерой поперек спины. Глеб постарался не поморщиться, когда угловатый ящик зацепил подсохшую рану на ребрах. Пуля прошла по касательной, скользнув по кости, но рана мешала двигаться, все время норовя разойтись и начать кровоточить.
– Вы-Вы-Вы негодяй! – выкрикнула Марина. От волнения у нее даже пропал акцент. – С вами невозможно разговаривать!
– И не надо, – сказал Глеб. – Лучше идите. Вон Тараканов совсем заждался. Марина вдруг сникла.
– Спасибо вам за все, – сказала она. – Хотите, я сотру запись на пленке?
– Не стоит, – ответил Глеб. – Я уже стер.
– Что?.. – Марина задохнулась. – Как?.. Да как вы…
– Счастливо добраться, – сказал Глеб, повернулся к ней спиной и неторопливо зашагал вверх по склону. Нож Беслана в простых кожаных ножнах при каждом шаге хлопал его по бедру, как дружеская ладонь.
На протяжении первых ста метров он все время ждал, что Марина вот-вот догонит его и со всего маху треснет по голове тяжелой профессиональной видеокамерой фирмы “Панасоник”, но, оглянувшись, он увидел ее на прежнем месте. Марина, держа камеру в опущенной руке, смотрела ему вслед. Немного ниже по склону пламенела лохматая макушка Тараканова, который тоже смотрел ему вслед, словно он был паладином, уходящим на битву с огнедышащим драконом.
«Связался я с вами, ребята, – подумал Глеб. – Это правда, что профессионал должен работать один. Ну, чего уставились? Вы ведь даже не знаете, кто я такой и куда иду. Так, прохожий…»
Он помахал рукой, и Тараканов махнул в ответ. Марина не пошевелилась, и Глеб, повернувшись к ней спиной, продолжил подъем. Больше он не оглядывался. Ему было немного грустно. Это было вполне естественное чувство, но, к сожалению, совершенно неуместное в данный момент, и он выбросил из головы все лишнее.
Час спустя он услышал слева от себя, совсем неподалеку, звуки короткой, но яростной перестрелки. Как ни велико было искушение подойти поближе и поинтересоваться результатом, Глеб не стал отклоняться от избранного маршрута. Перестрелка все равно закончилась, да и вряд ли в этих местах могли оказаться федералы. Разве что его родная контора, поверив в его смерть, решила еще разок попытаться действовать по старинке, опергруппами. Поразмыслив, Глеб решил, что это сомнительно: после гибели Логинова и Славина все ниточки, ведущие к Судье, были обрублены.
Он снова вспомнил то, что говорил о Судье Беслан. Судя по его словам, Судья жил в полной изоляции и никому не подчинялся, ограничивая свои связи с внешним миром короткими разбойничьими набегами на соседей и отправкой партий свежеотпечатанных долларов за границы Ичкерии. Конечно, Беслан не мог считаться носителем истины в последней инстанции, но к чему бы ему врать? Получалось, что Судья работал сам по себе, а вовсе не под эгидой высшего руководства боевиков. Сам добывал сырье, сам устанавливал оборудование, сам печатал фальшивки, сам покупал на эти фальшивки Логинова, сам обеспечивал транспорт, сам отбивался от соседей – все сам… Кто-то принимал гробы на месте, в Москве – тоже люди Судьи? И кто-то, черт подери, занимался тем, что конвертировал огромные суммы фальшивых денег, распространяя их по стране, как медленно действующий яд. Если этим тоже занимался Судья, то получалось, что он обладает поистине волшебным могуществом. Какой-нибудь Аль Капоне не годился ему в подметки, не говоря уже о всяких Дудаевых-Басаевых и прочей мелочи.
Черта с два, сказал себе Глеб. Тоже мне, король Артур и рыцари круглого стола… Председатель шариатского суда из горного селения с ветеринарным или, скажем, средним техническим образованием. Что это еще за доморощенный гений у нас завелся? А вот мы подойдем поближе и посмотрим, что это за гений такой. Только шлепать его сразу ни в коем случае нельзя, потому что он может рассказать много интересного…
Он остановился, потому что перед ним была стена. Светло-серый камень с рыжими пятнами мха и обесцвеченными прядями приютившейся на узких выступах мертвой травы отвесно поднимался в серое небо. На глаз здесь было метров двадцать пять по вертикали. Справа, в сотне метров от того места, где стоял Глеб, валялся сплющенный, обгоревший корпус военного вертолета. Одна согнутая лопасть косо торчала вверх, другой не было видно. Слева, почти на границе видимости, скала расступалась надвое, пропуская сквозь себя едва различимую нитку дороги. Глядя на эту расщелину, Глеб подумал, что лучшего места для засады просто не найти. Если Судья живет, как барон-разбойник, в своем замке, то подходы к его цитадели должны неплохо охраняться. Недавняя перестрелка служила тому наилучшим подтверждением. А если взять в расчет еще и разбитый вертолет."
Глеб вдруг всей кожей ощутил, что стоит на открытом месте, представляя собой завидную мишень. Он еще раз посмотрел налево, на нырявшую в подозрительную расщелину дорогу, потом направо, на разбитый, дотла сгоревший вертолет. Карабкаться по отвесной стене не хотелось.
– И можно свернуть, обрыв обогнуть, – печально пробормотал он, – но мы выбираем трудный путь…
Подъем занял около часа и оказался немного проще, чем ожидал Глеб. В самых трудных местах он помогал себе ножом Беслана, вгоняя его в щели между камнями и поминая добрым словом Тараканова, настоявшего на том, чтобы он взял себе хотя бы нож. Наконец он перевалил через щербатый, сглаженный непогодой край скалы и растянулся на относительно ровной площадке, переводя дыхание и чувствуя, как мелко дрожат, отходя после нагрузки, мышцы рук и ног.
Немного отдышавшись, он свесил голову с края скалы и посмотрел вниз. Вид отсюда открывался превосходный, но Глеб дал себе слово, что, если этого можно будет избежать, он ни за что не пойдет обратно тем же путем.
Окончательно придя в себя, он двинулся в ту сторону, где проходила замеченная им раньше дорога. Шаги его постепенно замедлялись, и вскоре он уже крался, держа в правой руке нож, а в левой – разряженный “кольт”, который, сам не зная почему, до сих пор не бросил.
Он вышел на засаду с тыла. Примитивное укрытие, сложенное из камней и кое-как замаскированное пучками прошлогодней травы, разместилось на самом краю скального выступа, господствуя над дорогой. Боевиков было двое. Один из них спал, свернувшись калачиком и укрывшись куском пятнистого брезента, а другой скучал у пулемета, покуривая и глядя вниз, на дорогу.
На всякий случай Глеб осмотрелся еще раз, не заметил ничего подозрительного и медленно поднялся во весь рост. В последний момент дежуривший у пулемета бородач, видимо, что-то услышал или почувствовал. Его поза вдруг стала напряженной, он уперся руками в камень, готовясь встать, и начал поворачивать голову. До него было метра четыре, и Глеб понял, что может не успеть.
Он метнул нож, в последнее мгновение пожалев об этом: нож был красивый и прочный, но отвратительно сбалансированный, что делало его непригодным для метания.
Тем не менее бросок получился точным, и боевик молча ткнулся щекой в камень, так и не успев до конца повернуть голову. Черная костяная рукоятка с тусклым стальным набалдашником торчала из его шеи чуть пониже линии волос.
Глеб метнулся вперед, больше не заботясь о соблюдении тишины. Второй боевик испуганно открыл глаза и попытался вскочить, нашаривая под брезентом автомат, но широкое, остро воняющее пороховой гарью дуло кольта уже уперлось ему в лоб.
