Лев Пучков - Бойцовская порода
Очнувшись, Альберт обнаружил, что в доме все перевернуто вверх дном, оконные стекла по большей части разбиты, кое-где надломлены рамы, повсюду валяется битая посуда, а сам он весь покрыт кровоточащими ссадинами и порезами — особенно руки.
— Методика не работает, — хрипло констатировал Альберт, подходя к окну и стараясь понять, откуда доносится назойливый трелеподобный звук. — Надо будет консультироваться…
Через ажурный верх забора с улицы проникали сполохи милицейской мигалки. Кто-то там болтал по рации, но особого энтузиазма не наблюдалось. Втянув голову в плечи, возмутитель спокойствия наконец-то определил природу звука и поплелся в прихожую — звонил антикварный телефон, чудом уцелевший в вихре не сработавшей разгрузочной методики.
— Да?
— Ты в порядке? — это был Войтов — тон его показался
Альберту несколько озабоченным.
— Да… А что?
— Да тут, понимаешь, участковый твой звонит, говорит — наряд выслали. Шум там какой-то, звон…
— Поплакал маленько, стекла побил, — признался Альберт. — Но уже перестал. Уже все.
— Ты смотри там, не перегибай, — участливо пробурчал Войтов. — Безвыходных ситуаций не бывает в принципе, а у тебя вполне даже нормальное положение — все решаемо. И это… как бы там ни обернулось, ты знай — я тебя не брошу. Слово даю. Может, к тебе прислать кого?
— Спасибо, не надо, — отказался Альберт. — Вы участковому позвоните, пусть он наряд отзовет. Мы тут как-нибудь сами…
По приходу тети Вали Альберт честно сообщил причину погрома и обещал, что такое впредь не повторится. Домохозяйка поохала, попричитала, обработала юному оболтусу боевые травмы и накрыла обед. Оболтус пообедал без аппетита, велел позвать плотника, чтобы вставил стекла, а сам прилег подремать в спальне наверху — благо второму этажу мощи разгрузочной методики недостало.
Проснулся Альберт в седьмом часу вечера с незнакомой ему ранее головной болью и уже опробованным в самолете желанием быстро и безболезненно умереть. Даже и не обязательно красиво, лишь бы мгновенно и не больно. Пусть тогда все терзаются — довели молодое дарование своими идиотскими идеями, толкнули навстречу гибели!
— Меня без наследства оставили, — позвонив по мобильному руководителю своей клубной группы, сообщил Альберт.
— То есть кастрировали? — бодро уточнил руководитель. — Но ты жив, голос твой не дрожит, значит, не все потеряно. Помимо этой пагубной страсти в мире столько всего замечательного! Правильно?
— Правильно, — согласился Альберт, уже жалея, что зря потратил деньги на звонок — ничего нового руководитель сказать ему не мог, за полтора года все варианты поведения в случае внезапных утрат, болезней, всяческих мелких бед, смертей близких и прочих напастей отработаны вдоль и поперек.
— Расскажи мне, расскажи, — вальяжно потребовал руководитель. — У меня есть для тебя десять минут.
— Меня лишили права наследовать нажитое отцом богатство, — уточнил Альберт. — А так я цел, невредим. Но я сейчас в прострации. Обидно, знаешь ли. Установка сломана. Я с ней жил с того момента, как начал себя осознавать. И вдруг — бац!
— А-ха! — обрадовался руководитель. — То есть тебе не достанутся заработанные отцом денежки. А должны были достаться. Это то же самое, как всю жизнь ездить по правой стороне и однажды утром вдруг обнаружить, что все едут по левой. А-ха! Ты хочешь поговорить об этом?
— Хочу, но кратко — денег жалко. Я жив-здоров. Не дурак. У меня есть работа, квартира в Москве, стартовый капитал. То есть можно жить да жить. Правильно?
— Разумеется! — одобрил руководитель. — Жизнь прекрасна! Возьми от нее все, что можешь. Не застревай в своем сиюминутном горе. Спустя два года ты будешь дико хохотать над своими переживаниями.
— Я все это знаю. Но обидно! — пожаловался Альберт. — Методика разрядки не сработала — эмоции возобладали над разумом. Так обидно, что хочется умереть! Ничего не могу с собой поделать. Хочу совет. Только коротко — я по мобильному.
— Запой, — коротко посоветовал руководитель. — Средство вне методик, но очень действенное — для русских. Ты же вроде русский?
— Вроде, — подтвердил Альберт. — Только… я не пью.
— Я в курсе, — сказал руководитель. — Но тем лучше. Пить пару суток подряд, но под контролем опытных пьяниц. Потом сутки — выход. Потом позвонишь. Принято?
— Попробуем, — с некоторым сомнением согласился Альберт. — Во всяком случае — спасибо за совет…
Спустившись вниз, Альберт несколько минут тупо смотрел, как плотники стеклят окна, затем поинтересовался у тети Вали, купила ли она коньяк. Нет, не купила. Почему? Сказали — приличный купить. Приличного на базаре не было. Это в фирменный магазин ехать надо — в центр. Все ясно, вопросов нет.
— Под контролем опытных пьяниц, — вспомнил Альберт, уединясь в прихожей с телефонным справочником. — Кто там у нас опытный?
Последующие полчаса были потрачены на изыскание опытных из числа одноклассников и школьных приятелей. Таковых — опытных — обнаружилось аж полтора десятка. Из этого числа посредством вялого анализа были отсеяны все неблагонадежные, а оставшимся четверым Альберт предложил сгруппироваться с конкретной целью — гулять напропалую двое суток подряд. За его счет, разумеется. Но у кого-нибудь на квартире — у него нельзя.
Предложение было принято с энтузиазмом, и уже через час Альберт сидел в теплой компании где-то на окраине Се-веро-Западного района — неблагополучного во всех отношениях рабоче-крестьянского пригорода, в котором проживал одноклассник — сын вдовы утонувшего рыбака Сашка Гуляев по кличке Мотыль.
Начало было воодушевляющим, но как развивались события после пятой рюмки, Альберт помнил туманно. Были какие-то отрывочные эпизоды, различные по яркости и силе впечатлений. Гомон, смех, какие-то крики непонятные. Долго сидели, затем куда-то шли, потом ехали — возможно, даже на мотоцикле с коляской и совсем без шлемов. Там, куда шли или ехали, тоже пили и ели, затем плясали до упаду, опять пили, били кого-то, где-то даже и ногами, кто-то отчаянно визжал и клялся всех перестрелять, а то и взорвать. Кого-то макали башкой в пожарную бочку, желая зачем-то протрезвить, и чуть не утопили — макнули и оставили. Смешно дрыгались ноги, пузырьки такие забавные булькали… Потом бочку опрокинули, и тот, кого чуть не утопили, отчаянно рыгал, пугая спящих соседей утробным рыком — вроде как ночь была на дворе. Девчата там какие-то ржали, как кобылицы некормленые, кого-то тискали и куда-то тащили, танцевали под Киркорова, которого Альберт в нормальное время на дух не переносил. Особенно запомнилась кислая духота какого-то тесного закутка, запах дешевого туалетного мыла и свежей браги в совокупности с обильным потом крестьянки, хорошо покушавшей накануне малосольной селедки. Надсадное ойканье и судороги жаркого женского тела, желавшего во что бы то ни стало прибыть на станцию Приоргазмье, несмотря на полную невменяемость возницы. И невероятная гордость, пробивавшаяся сквозь самогонный морок: вот такой я настоящий мужик, вот так меня бабы любят!
Более-менее придя в себя, Альберт с огромным удивлением обнаружил, что пребывает в уборной головного офиса «Белогорпромбанка» и при этом бос и наполовину наг — то есть из предметов туалета имеет лишь брюки и очки. То, что это был офис, сомнений не вызывало: повсюду виднелись фирменные логотипы, слегка раздваивающиеся и покачивавшиеся — когда Альберт отдыхал в Сочи, там вот таким образом буи на волнах качались. А в том, что именно головной, запойный убедился, выглянув в коридор: смутно вспомнилось вдруг, что он тут бывал раньше, до смерти отца — слесарь тутошний на мопед амортизатор подваривал.
— Однако теперь это чужое. Это Войтова собственность, — вслух сказал Альберт и, прислушавшись к своим ощущениям, нашел их настолько омерзительными, что решил немедля повеситься — благо его брючный ремень из хорошей кожи каким-то чудом остался целым и невредимым.
Попытка суицида не задалась с самого начала. Во-первых, в уборной решительно не за что было зацепить ремень. Все трубы утоплены в стенах, ничего нигде не торчит, везде идеально ровная поверхность и стерильная чистота.
— Погодите, я вам устрою, — пробормотал Альберт, и, разбежавшись от двери, прыгнул боком на оконную раму.
Рама была выполнена из хорошего пластика, стекло оказалось то ли ударопрочным, то ли вообще не стеклом — но все вместе спружинило и пребольно швырнуло прыгуна на пол.
— Гады! — слезно завопил Альберт, поднимаясь с пола и принимаясь выламывать из стойки керамическую раковину умывальника. — Я вам покажу, сволочи…
— Откройте немедленно! — забухали из коридора в дверь. — Откройте, это охрана!!!
— Охрана?! — поразился Альберт, не переставая выдирать раковину. А как же его тогда сюда пустили вообще? Его же не знают здесь! Тем более — такого пьяного. Войтов, что ли, распорядился? Зря, зря он так!
