Сергей Зверев - За колючкой – тайга
Под улыбкой и равнодушным поведением Бедовый прятал бегающий взгляд. Это было не недовольство самостоятельным поведением Летуна, не отчаяние и тем более не страх. В глазах Анатолия Банникова царила растерянность. Демонстрировать ее перед людьми в бараке было непозволительной роскошью, однако растерянность давила, а потому приходилось прятать взгляд.
Несколько дней назад Бедовый на делянке обратился к старшему лейтенанту из конвоя, командиру взвода, и намекнул, что пора бы исполнить просьбу, с которой Банников обращался к нему в начале января. Суть просьбы состояла в том, чтобы выяснить на воле, чем занимался Литуновский до службы в банке и кто те трое, коих он убил. Взводный уже давно получил ответ на этот вопрос, но таил его, как и надежду на то, что смотрящий о просьбе забудет. Не забыл.
Собственно, это нельзя было назвать просьбой. Молодой офицер, однажды получивший большие деньги за крошечную по содержанию просьбу, исполнение которой не составило ему совершенно никаких усилий, попал впросак, повторив глупость всех молодых да зеленых, решивших играть в «своего» на зоне. К нему, собирающемуся в отпуск, подошел Бедовый и попросил узнать, когда день рождения у пацана из Смоленска по имени Семен Скрылин. В аэропорту Смоленска, где и был отчий дом взводного, к нему подошли люди, спросили, узнал ли он дату рождения Скрылина, и вручили… Вручили сумасшедшие «отпускные» – тысячу долларов. В отпуске они очень пригодились, а прозрение пришло к молодому офицеру чуть позже, когда он вернулся. И теперь старший лейтенант выполнял не просьбы, а задания, и отказаться от их выполнения он, к сожалению, уже не мог.
– Да, я вчера ответ получил, – пришлось сознаться взводному. – Но данные у меня в общежитии, я их тебе после обеда передам.
И передал.
И растерялся Банников. И посерел лицом. И было отчего.
Смотрящего «сбили с ног» фамилии, которые были записаны рукой взводного на маленьком клочке бумажки. Звонарев, Скольников, Конопуло. Именно эти три фамилии Банников Анатолий впервые услышал, когда примерял в Пицунде, в девяносто седьмом году, воровскую корону. Одним из вопросов сходняка была судьба каких-то отморозков, решивших кинуть «общак» на полмиллиона долларов. Мало того, что те трое занялись неугодным ворам промыслом, так они пронесли вырученные бабки мимо фонда и испарились, как утренний туман.
Очень воры тогда злы были, очень. Паша Крестник говорил о дискредитации воровского закона, уверял, что если так будет продолжаться и дальше, то скоро быки из молодых поднимут воров на вилы и устроят в стране преобразования почище тех, что прошли в девяносто первом. Воров перестали уважать. «Апельсины», обкурившись «махорки», «крестят» каждого, кто по кривому глазу понравится, и «коронованных» в итоге на зонах уже больше, чем вертухаев. Привел факты. Под Нижним Тагилом есть зона, где «парятся» аж шесть воров. Раньше, когда вор входил в тюрьму или зону, зэки таили дыхание.
«Вор в централе, Вор в централе, братва…»
А нынче что? Кому верить? Это как вдруг если бы в шестьдесят первом не один Гагарин Хрущеву о проделанном полете докладывал, а десять.
– А кто кого уважать будет да за порядком следить, если вокруг одни «законники»? – резонно закончил мысль Паша Крестник. – В России… Вдумайтесь, братва! – у ментов зарегистрировано уже три тысячи воров, причем две из них – не совсем русские. Дивизия! На одного «вертухая» два вора приходится. Но сама фраза, братва! – «зарегистрировано»! Это когда вор где-то регистрацию проходил? Нас, коренных, не более трех сотен. Десятая часть. Но если слово сейчас свое не скажем, нас просто сожрут наркоманы. Чисто в грязь втопчут. Решать с этими тремя ловкачами надо. Предлагаю наказать. Не хочу крови, тошно, а надо. Надо, братва.
И все трое – Бедовый сейчас уже точно помнил фамилии всех троих – Звонарев, Скольников, Конопуло, – были объявлены «гадами». И теперь каждый, кто чтит закон воровской и им же пробавляется, при первой же случайной встрече с кем-то из приговоренных обязан был привести приговор в исполнение любым способом.
– И слово наше доброе получит тот, кто слово наше поддержит, – заключил Дима Фуксия.
«Фуксия», потому что цветы дома разводил.
И сейчас Бедовый, Анатолий Банников – в миру, разрывался на части от непонимания того, кто такой Литуновский. За казнь отморозков, приговоренных шесть лет назад, он отправлен на семнадцать лет и десять месяцев в зону, из которой не возвращаются.
Вместо того, чтобы на все сто процентов использовать заслуженный после этого авторитет и жить на «даче», как король, Летун уже дважды совершил побег, считая, что осужден несправедливо, не прогибается под администрацией и еще ни разу не совершил поступка, который поставил бы под сомнение его авторитет порядочного человека. Но – просто порядочного, а не воровского. Его никто не «греет» с воли, Хозяин спит и видит, как Литуновского давит кедр, и делает все, чтобы сон превратился в явь.
Так кто такой Литуновский? Даже глупо предполагать, что троих изгоев воровского мира он пристрелил случайно. Такие совпадения не происходили ни разу с начала жизни человечества. Даже если считать от Адама и Евы, то вряд ли найдется хотя бы один аналогичный случай.
Несомненно, трех «крыс» мог убить лишь человек, имеющий отношение к миру его, Банникова. Что же еще может роднить Литуновского с событиями в Пицунде, помеченными 1997 годом?
Журналистика. Лис Летун разговорил ментов, и те слили ему информацию и о проделках изгоев, и о сходняке. Живой ум, а таковой, несомненно, присутствует у Андрея Алексеевича, заставил его реанимировать события с самого начала и…
И что? Журналюга, репортеришка пристрелил троих быков? Бред.
Чем дальше Бедовый об этом думал, тем чаще прятал взгляд, тем быстрее бегали от непонимания существа проблемы его глаза. Вполне возможно, что рядом с ним на нарах сидит уважаемый человек, которого братва «забросила» в зону для контроля действий его, Бедового.
Опять нестыковка. Зачем ему нужно было в этом случае дважды бежать, а в последний раз еще и почти отдать концы в ассенизаторской бочке?
В голове Толяна царствовал полный отстой. Те догадки, что существовали ранее, опустились на дно, отвердели и теперь составляли шероховатый фундамент, готовый развалиться в любую минуту. Сверху опускались мысли менее глупые, но догадки о Летуне крепче от этого не становились. Сооружение покосилось и теперь в любой момент грозило развалиться. Чем дольше Банников рассуждал, тем прочнее формировалось его мнение о существовании некой тайны в судьбе этого странного зэка. Только она, открывшись, могла дать ответ на множество вопросов.
С такой проблемой Банников столкнулся впервые в жизни. Казалось, все повидал, все перепробовал и во всем поучаствовал. И теперь даже не на что тратить деньги по выходе. Судьба наказала за самоуверенность и представила ему нового жильца шестого барака, присутствие которого на «даче» вызывает много вопросов.
Глава 3
Никаких существенных изменений в жизнь Литуновского последний разговор с полковником не внес. Она шла, ведомая распорядком на щите информации, ничуть не отличаясь от других сотен прожитых здесь дней. Тяжелый сон, подъем, завтрак на ветру и выход в утро, кажущееся ночью.
Шесть часов изнурительного труда и – обед. Еще четыре – и ужин. И после этого еще три раза по шестьдесят минут, чтобы привести себя и изношенную одежду в порядок. У замполита эти минуты назывались «часом досуга», или «настройкой перед завтрашней работой». Зэки именовали эти сто восемьдесят минут «раем». Наверное, так оно и было.
Литуновский, по-прежнему молчаливый, всегда собранный и спокойный, не отставал от других, но и ни на шаг не спешил вперед. Как и всем больным людям, ему в этом лагере было тяжелее всех. Когорта увечных, не считая затемпературивших и просто слабаков, насчитывала в своих рядах около десятка человек, но Литуновский был единственным, кто ни разу не обратился за помощью. Лекарства – да, было дело. Причем постоянно. Таблетками с воли его поддерживал Бедовый, таблетками от простуды и обезболивающим его пичкал лекарь. Впрочем, пичкал – это понятие условное. Из препаратов, находящихся на вооружении лагерного врача, Литуновскому не подходил ни аспирин, ни анальгин. Они оба разъедали образовавшуюся язву желудка и доставляли гораздо больше мучений, нежели ноющий зуб или простуда под 37°, для войны с которыми данные лекарства и предписывались. Но иного врач не имел, хотя среди зэков постоянно ходили разговоры о том, что дорогие и редкие лекарства, поставляемые на зону через соответствующий отдел УИН, лейтенант отсылает родственникам в посылках, вместо с шишками и шелушенным орехом. Немудрено, что после таких почтовых отправлений в его распоряжении находились лишь те лекарства, что не лечат, а притупляют.
Уже дважды Летун был в двух шагах от обморожения. Точнее будет сказать – в двух пальцах ноги, ибо спасать ему пришлось именно эти конечности. Обморожение – самый простой способ стать инвалидом и отправиться для отбывания срока в «семерку». Там хорошо, там зэки видят мясо. И не только видят, но и, в отличие от постояльцев шестого барака, едят. Если постараться, то, лишившись пальцев на одной ноге, можно оказаться там. Но стараться нужно еще и осторожно, ибо если твое старание увидит конвой, то неделя карцера обеспечена, а в условиях февральских метелей это не что иное, как медленная, но обязательная смерть от пневмонии. Сколько смертников пропустил через себя ШИЗО шестого барака? Никто не считал. Но старики рассказывают, что много. Очень много. А все потому, что направляют сюда не для перевоспитания, а для уничтожения (старики говорят).
