Тайная книга - Самак Грегори
Ти-Том вышел из комнаты. Слышались только звуки мытья посуды. Тогда Элиас распечатал конверт…
9
Вена
Господину Элиасу Эйну.
Господин Эйн,
С прискорбием извещаем Вас о кончине Вашей сестры, г-жи Елены Эйн, которая скончалась от сердечного приступа в своей венской квартире 12 августа сего года на шестьдесят третьем году жизни. Похороны состоятся 16 августа в Вене, на кладбище Оттакринг. Буду Вам бесконечно признателен, если Вы свяжетесь со мной, чтобы мы могли уладить некоторые практические вопросы, касающиеся погребения Вашей несчастной сестры, а также исполнить установленные законом формальности.
Искренне Ваш, нотариус Дорфмейстер
Потрясенный Элиас уронил письмо на пол: отныне он окончательно остался один на свете. У него больше не было ни семьи, ни прошлого, ни будущего. Он закрыл глаза руками.
Елена в земле.
Его любимая сестра сошла в могилу, бедняжка, и никто не проводил ее в последний путь. Какой же одинокой она должна была чувствовать себя… о, любовь моя, моя дорогая сестренка… – рыдал он, уткнувшись лицом в ладони.
Он, не плакавший со дня смерти Анны, своей жены, во второй раз ощутил вкус слез. Сестра его тоже оставила.
Похороны состоялись 16 августа. Однако сейчас уже середина сентября. Наверняка так получилось из-за того, что он сменил адрес.
Из стыдливости он снова бросил взгляд на дверь.
Увидел еще не ушедшего Ти-Тома, который остановился перед его коллекцией книг в маленькой гостиной. Потом заметил Польстериху, торопливо закрывавшую дверь кухни. Проскрипел ее грубый, с провинциальным выговором голос:
– На сегодня у меня все, герр Эйн. Я вам больше не нужна?
– Хорошо, фрау Польстер, можете идти. До завтра, – удалось вымолвить ему.
– До завтра, – ответила она, и старик услышал, как за ней наконец закрылась входная дверь.
Сухой щелчок замка снова вернул его к боли и полному одиночеству.
Он снова подумал о своих близких. И осознал, что с уходом Елены стал последним уцелевшим камнем старинного семейного здания – надолго ли еще? Все его прошлое теперь стало лишь полем руин, а за вечером судьбы неизбежно следовала глухая ночь.
Ему с удивительной точностью вспомнились слова отца, его рассказы о былом престиже их предков, процветавших, пока на них не обрушилось «Окончательное решение»[2].
Потом из глубин его памяти всплыла, словно возвращаясь на поверхность глубоких вод, одна сцена, сыгравшая большую роль в их дальнейшей жизни. Сорок лет тому назад отец, уже зная, что обречен из-за болезни, позвал его с сестрой и попросил, чтобы их оставили с ним наедине.
В тот день Густав Эйн сообщил им о своей последней воле. Вскоре ему предстояло расстаться с жизнью, вслед за двумя его братьями и сестрой, сгинувшими в ночи Майданека. И он поведал, что потомков другой семейной ветви, уцелевших после войны, было всего трое.
Во-первых, Йонатан Эйн, его двоюродный брат, перебравшийся в 1938 году в Соединенные Штаты и избежавший ужасов нацизма. Он погиб в 1949 в Риме, за рулем своей машины, вместе с женой.
Йозеф Эйн, единственный представитель немецких Эйнов, был одним из тех немногих, кто уцелел в трудовых лагерях. Своим выживанием он был обязан исключительной физической выносливости. К несчастью, он утонул в возрасте тридцати одного года, унесенный течением в открытое море с одного из Ашдодских пляжей в Израиле, куда эмигрировал в 1948 году. У него никогда не было детей.
Последним из Эйнов был сам Густав, занимавший пост дипломата в Женеве и защищенный соответствующим статусом.
Элиас и Елена поняли, что со смертью отца станут последней надеждой семьи. И Густав Эйн заставил их пообещать, что они сделают все возможное, чтобы их фамилия не исчезла.
Элиас вспомнил эту клятву, важность которой не понимал все эти годы. И теперь она звучала в нем ужасным приговором.
ХХ век довершил свое дело, одержал верх, и теперь пески прошлого окончательно погребут фамилию Эйнов. С ее концом завершилась и некая глава Истории. Над палачами восторжествовало Право. Возникло еврейское государство. К чему они теперь, эти евреи Европы, со своей диаспорой, историей, своими древними легендами и своей ностальгией?
К чему упорствовать, желая удержать на плаву обломки минувшей эпохи? Эйны сыграли свою партию. В некотором смысле она совпала с исторической ролью евреев Европы.
Но центр Истории снова сместился в другое место, к Атлантике, если только не за нее, к Азии. Он всех их оставил далеко позади, как бесполезные побрякушки, а вместе с ними и множество могил, и вечные жалобы.
Так Элиас и просидел до самого вечера в «ушастом» кресле, погрузившись в свои мрачные мысли.
Ти-Том сразу почувствовал его горе. И в сердце сироты родилось глубокое сочувствие к старику.
Завтра Польстериха найдет записку, в которой Элиас сообщит ей о своей потребности уединиться. Так он сможет укрыться в тишине спальни.
Элиас поставил на место трость и взял музыкальную шкатулку. Но, когда он вечером ее открыл, на него вдруг нахлынули другие детские воспоминания. Он вновь увидел себя одиннадцатилетним среди красного бархата и позолоты Венской оперы. Рядом с ним сидели мать, отец и Елена. Это был его первый в жизни концерт.
Большой оркестр исполнял рапсодию Рахманинова с таким волшебством, что навсегда оставил след в душе маленького Эйна. А через несколько недель мать подарила ему эту музыкальную шкатулку, которая все еще с ним. И мелодия снова взволновала его до слез. Она стала для него мелодией его семьи.
Он просмотрел один за другим предметы, хранящиеся внутри, потом положил туда письмо от нотариуса и осторожно закрыл.
С наступлением ночи, наконец-то оставшись в доме один, Элиас посвятил себя тому, что стало его единственным интересом в жизни: изучению светящейся Книги.
Он спустился в Зал с тайной надеждой обнаружить там упоминание об умершей сестре. В конечном счете это была безумная надежда – отыскать смысл именно в том, что его лишено.
10
Подняв крышку люка, Элиас почувствовал, как его снова обволакивает покровительственная атмосфера Зала Книги. Он стал искать том, помеченный буквами Е/Л и НП, в котором надеялся найти упоминание о своей сестре Елене.
Вскоре он нашел дату ее рождения и сведения, которые искал. Там же была указана и точная дата смерти, случившейся несколькими неделями раньше. Но его замешательство лишь удвоилось. Рассказ о жизни Елены был на удивление зашифрован и еще более непонятен, чем остальные. Точность дат тоже смутила его. Была ли дата смерти сестры вписана сюда изначально или же появилась в Тексте недавно?
Другими словами: была ли ее судьба заранее определена в Книге? Оставлял ли Регистр хотя бы часть непредвиденного в наших жизнях? Для очистки совести Элиас начал поиски рассказа о чьей-нибудь будущей жизни.
Пролистав десятки и десятки страниц, он не нашел ничего, что доказывало бы это, как вдруг его взгляд наткнулся на пассаж, посвященный незнакомцу по имени Хельмут Лайрумер, которому предстояло увидеть свет… только через двадцать лет!
Согласно тексту, этому Лайрумеру предстояло родиться в Сиднее и умереть в возрасте семидесяти восьми лет. Все было написано вполне четко. И это доказывало, что в Книге излагались события прошлого, настоящего и будущего: она властвовала над временем.
Для Элиаса это открытие подтверждало божественную сущность Книги и неопровержимо доказывало существование Провидения.
«Все уже предначертано, – сказал себе Элиас. – Но, быть может, текст меняется задним числом, приспосабливаясь к той части свободы, которой Бог предположительно наделил человека при Сотворении мира?»
Элиас был в этом глубоко убежден: разве в Писании не говорится, что только Человеку дано изменить планы Провидения? Впрочем, в том и состоит назначение молитвы…
