Антиквар - Бушков Александр Александрович
Итак, бравая команда…
Шварц, получивший кличку за шварценеггеровское телосложение и даже некоторую похожесть лица, был тут самым молодым и биографию имел, пожалуй, самую заковыристую. Судьба с генетикой раскинули так, что он был внуком знаменитого некогда шантарского профессора Кладенцева, сыном двух докторов наук (разнополых, естественно) – однако по какой-то неведомой причине юноша с младых ногтей питал лютое отвращение к интеллектуальной деятельности, высшему образованию, научной работе и всему такому прочему. И продолжать высокомудрую династию отказался категорически. Встревоженная таким шокингом родня (помимо исторического деда и небезызвестных папы с мамой насчитывавшая еще не менее полудюжины обладателей ученых степеней) поначалу пыталась делать вид, будто ничего не происходит, – и, навалившись скопом, включив все связи, все ж пристроила Шварца в Шантарский госуниверситет, откуда он, приложив нешуточные усилия, вылетел еще на первом курсе, без особого страха украсил своей персоной ряды воздушно-десантных войск и последние полгода оттрубил в Чечне, в знаменитом среди понимающих людей триста тридцать первом полку, благодаря своему уникальному бате, вышедшему из тех негостеприимных мест с минимальнейшими потерями. Оказавшись на гражданке, Максим (еще не Шварц) выжрал должное количество водки и, закинув подальше в сервант пару регалий на ленточках и одну на булавке, какое-то время болтался без дела. По живости характера едва не подался в криминал, но тут судьба его пересекла со Смолиным, моментально оценившим все три ценнейших качества нового знакомца: Шварц, во-первых, был органически не способен отсиживать где бы то ни было с восьми до пяти, во-вторых, благодаря происхождению английским владел прекрасно, в-третьих, и главных, отлично разбирался в антиквариате, большим любителем коего был дедушка-профессор. Плюс – никаких карьерных претензий и нутро прирожденного авантюриста в сочетании с неплохими мозгами. А потому уже седьмой год Шварц, как рыбка в воде, виртуозил в запутанных лабиринтах невидимого миру бизнеса.
Человек по кличке Кот Ученый в означенный бизнес забрел чуточку иной дорожкой. Дойдя до кандидата физико-математических наук, впав с началом перестройки в самую пошлую бедность да сообразив вдобавок, что никакого такого научного светила из него, в общем, не вылупится, Вадим Иваныч Хижняк, большой знаток и собиратель икон, церковной бронзы и церковных же печатей, на этой почве знакомство со Смолиным свел еще во времена позднего Брежнева. И в конце концов, плюнувши на большую науку, целиком ушел в антикварную торговлю, о чем нисколечко не сожалел. По жизни это был коротыш сорока пяти лет, абсолютно лысый и с аккуратной черной бородкой, хороший каратист и нешуточный ценитель девиц не подпадавшего под Уголовный кодекс возраста. Из-за внешности он был незаменим в тех случаях, когда позарез требовался индивидуум, выглядевший стопроцентным профессором, – очки с простыми стеклами, строгая «тройка» с полосатым галстуком, безукоризненная интеллигентская речь… Всякие случаются коллизии, не везде и пошлешь Шварца с его устрашающими габаритами, ласковой рожей фельдфебеля расстрельной команды и неистребимой привычкой изъясняться на смеси мата и деревенского просторечия (совершенно необъяснимой при такой генеалогии)…
И, наконец, Степа Генералов, сорокалетний, поджарый, жилистый, усатый, с физиономией классического армейского сапога, каковым он много лет и являлся, дослужившись до майора и угодив под очередное сокращение в те безумные времена, когда министром обороны, по слухам, едва-едва не сделали мадемуазель Новодворскую. Смолин, поначалу намеревавшийся использовать его в качестве простого секьюрити, очень быстро обнаружил, что отставной майор – неплохой знаток «холодняка»[1] и германских наград двух последних столетий (давнее хобби, еще с юности). После этого стало ясно, что Фельдмаршала, как быстро окрестили бывшего ракетчика, следует использовать на гораздо более сложных и деликатных участках работы.
Смолин встрепенулся, переспросил:
– Что?
– Я говорю – мочканут бабку, на хрен, – повторил Шварц.
– Теория вероятности утверждает, что процент подобного исхода стремится к конечной точке… – задумчиво поддакнул Кот Ученый.
– А что мы можем сделать? – пожал плечами Смолин. – Если божий одуванчик, обитая по-прежнему в романтичных шестидесятых, продавать холсты наотрез отказывается? Ну, это все лирика. В конце концов, не факт, что ее непременно мочканут. По большому счету, покойный – не Рубенс, чего уж там. Это ради Рубенса сворачивают шеи, это Рубенсом имеет смысл торговать потаенно – но не Бедрыгиным все же…
– Но как-никак – тыщ триста баксов, – обронил в пространство Фельдмаршал. – Дураков хватает…
– Меня даже не количество дураков на квадратный метр волнует, – признался Смолин. – А волнует меня то, что к бабуле, как выяснилось, зачастила Дашенька Бергер…
– Ах, во-от к кому она… – протянул Кот Ученый. – А мы-то смотрим – Дашенька попкою вертит, ныряет в тот же подъезд под ручку с хиппастым таким мальчиком… Во-от оно что… Кащей, паскуда?
– Черт его знает, – мрачно сказал Смолин. – Вот только старушенция отчего-то начала говорить загадками – и уверяет, самое интересное, что замаячил наконец на горизонте неведомый филантроп, обещавший подмогнуть с музеем…
– Кто?
– А я знаю? – пожал плечами Смолин. – Говорю же, намеками все. Но кто-кто, а наш общий друг Никифор Степаныч, чтоб ему в неглыбком месте утонуть, вполне способен устроить какую-нибудь аферу. Мы все тут люди взрослые и битые, механизм примерно понимаем…
– Тоже мне, ребус, – фыркнул Шварц. – Я беру ботана, даю ему пару раз по почкам, и он у меня поет, как Соловей-Разбойник на суку…
– Отставить, – сказал Смолин решительно. – Беда не в том, Шварц, что это Голливуд, а в том, что это получится дешевый Голливуд. Мы же не «Коза Ностра» как-никак, и даже не мафия вокзальных таксистов. Твой ботан, едва утерев сопли, помчится с заявой в ментовку, и всем нам станет уныло. Не говоря уж о том, что парнишка вполне может оказаться вне игры. Абсолютно. Всего-то навсего потрахивает девочку да возит, куда ей надо. Если это Кащей – в жизни он не станет использовать подобного сопляка. Дашка – дело другое, родная кровиночка при всей его неприязни к близким родственникам, да и умненькая, паршивка, ходит слух…
– Дык, ёлы-палы… – протянул Шварц. – Можно и Дашку… проинтервьюировать вдумчиво.
– Шварц, чтоб тебя… – с досадой бросил Смолин. – Ну что, в самом деле, за понты корявые?
– Да я ж не всерьез, мля, – сказал Шварц примирительно. – Тяжко просто смотреть на эти окошечки, зная, что там – та-акое лавэ… Триста тысяч. Условных енотов.
– Всем тяжко, – ответил Смолин. – Но это еще не повод нести всякую чушь. Ладно. Если это Кащей, дело надолго в тайне не сохранишь, рано или поздно будет утечка, вот и посмотрим, сможем ли мы для себя что-то выкроить. У Кащея хватка уже не та, сдает старинушка на глазах, так что есть шансы, есть… – он кивнул в сторону «восьмерки». – А вот номерок обязательно пробейте, и не откладывая. Посмотрим, кто таков, чем дышит, и зачем он тут вообще посреди интриги – по случаю или как… Поехали, Шварц, у нас и без бабули делов невпроворот…
Глава 2
Будни без особых сюрпризов
Магазин располагался на первом этаже желтокирпичной девятиэтажки с одним-единственным подъездом. В старые времена, то есть в годы союза нерушимого республик свободных, тут пребывала пельменная, памятная Смолину еще по раннему детству: неплохое было заведение, пельмени тут лепили практически на виду у публики несколько проворных теток, в кухне, отделенной от зала лишь низеньким барьером. Тут и варили, тут и разливали. И если уж задевать ностальгию, то именно тут, в подсобке, Смолин и потерял невинность с одной из разбитных пельменщиц. Ностальгия эта, впрочем, не имела никакого отношения к покупке им в свое время означенного заведения (пельменная как-то незаметно самоликвидировалась, едва грянула гайдаровщина, потом тут сменилось с полдюжины хозяев, открывавших то продуктовую лавочку, то, извините за выражение, бутик, то просто некий абстрактный «офис», – а уж четыре года назад в результате не особенно и сложной комбинации, на пятьдесят процентов честнейшей, а на остальную половину связанной с закулисными интригами и ярко выраженной чиновничьей коррупцией, здесь обосновался Смолин).
