Слепой. Один в темноте - Андрей Воронин
Все было кончено. В тесной камере стало трудно дышать от воняющего бензином и горелым мясом дыма, и палач в неуместно веселой карнавальной маске, шурша окровавленным пластиковым дождевиком, полез наружу по вмурованным в стену ржавым скобам.
Наверху его мягко обняла звенящая соловьиными трелями, благоухающая, бархатистая майская ночь. Над головой распахнулся усеянный мириадами ничем не затмеваемых звезд небосвод, в отдалении заблестели редкие огни небольшого поселка. Поросший темными купами каких-то кустарников бугристый луг терялся во мраке, где-то рядом, соперничая с соловьями, дружным хором выводили брачный гимн одуревшие от тепла и пробудившейся сексуальной озабоченности лягушки. Лягушкам оставалось только позавидовать: их строго нормированная самой матерью-природой половая жизнь не была отягощена условностями и извращенными фантазиями, служа источником простого, чистого, ничем не замутненного и не сулящего никаких неприятных последствий удовольствия. То же относилось к соловьям, кузнечикам, ночным мотылькам, что бездумно порхали вокруг в опасной близости от выводящих заливистые рулады лягушечьих пастей, а также ко всем прочим живым тварям – бегающим, ползающим, плавающим и летающим – словом, ко всем, кроме представителей горемычной, вечно норовящей нагадить себе же на голову породы homo sapiens.
Понемногу успокаиваясь и приходя в себя, убийца стянул с лица носатую маску веселого деревянного человечка и отошел от люка. Из люка, растворяясь в ночи, столбом валил подсвеченный снизу мигающими сполохами слабеющего огня дым. В темноте он казался светлым, почти белым и издалека, должно быть, напоминал разведенный кем-то посреди поля костер. Огонь в камере заброшенной теплотрассы угасал, со стороны люка, заглушая ароматы трав и распускающейся черемухи, тянуло отвратительным смрадом горелой плоти. Посветив вокруг себя фонариком, убийца отыскал лежащий в траве объемистый полиэтиленовый пакет и приступил к процедуре раздевания – аккуратно снял и, свернув, сунул в пакет окровавленный дождевик, маску и хирургические бахилы. Последними в пакет отправились вывернутые наизнанку и скомканные латексные перчатки. Человек, более не напоминавший ни Буратино, ни мстительный призрак в развевающемся балахоне, поместил в пакет заранее заготовленный увесистый булыжник, завязал узлом горловину, затянул узел потуже и, шурша травой, направился туда, где неистово драли глотки влюбленные лягушки.
Вскоре перед ним в обрамлении черных кустов блеснула стоячая гладь маленького пруда – фактически, просто заполненной водой ямы. Когда почва под ногами начала пружинисто подаваться и чавкать, человек остановился и, размахнувшись, бросил узел в пруд. Раздался всплеск, по воде пошли круги, лягушачий хор испуганно оборвал песню на середине ноты. Убедившись, что узел благополучно пошел ко дну, убийца повернулся к пруду спиной и зашагал в обратном направлении. Когда он подходил к люку, из которого поднимался к ночному небу редеющий столб белесого дыма, лягушки возобновили пение – сначала робко, а потом смелее и смелее, пока древний гимн возрождающейся жизни не зазвучал в полную силу.
Огонь в подземелье уже погас, сверху сквозь пелену удушливого дыма виднелись только отдельные, мигающие в предсмертной агонии, слабенькие огоньки. Не пачкая рук, убийца ногой захлопнул тяжелую ржавую крышку, и та легла на место с громким лязгом и дребезгом, похожим на звук надтреснутого кладбищенского колокола.
* * *– Приехали, – объявил Глеб Сиверов, останавливая машину напротив подъезда архитектурного бюро.
– Ты куда теперь? – деловито перебирая содержимое сумочки, поинтересовалась Ирина.
Глеб пожал плечами, а потом, сообразив, что занятие жены не позволяет ей заметить и по достоинству оценить его пантомиму, озвучил свой ответ:
– Понятия не имею. Прошвырнусь по городу, подышу воздухом… Может, подцеплю сговорчивую девчонку и закачусь с ней в кабак…
– Ну-ну, – продолжая сосредоточено рыться в бренчащем и шуршащем барахле, которым вечно до отказа набиты все, сколько их есть на свете, дамские сумки, с оттенком недоверия произнесла Ирина.
– А что? – решительно встал на защиту своего мужского достоинства и права на сексуальное самоопределение Глеб. – На дворе весна, жены нет – она, понимаете ли, работает. Хотя это еще надо проверить, чем вы там на самом деле занимаетесь, в этом своем аквариуме…
– Оргии устраиваем. Развратничаем по случаю наступления весны, – предложила напрашивающийся вариант Ирина. Она, наконец, выкопала из сумочки пудреницу, откинула крышечку и принялась точными, отточенными до автоматизма движениями пудрить щеки и нос. Вид у нее был предельно сосредоточенный, как у хирурга во время сложной и ответственной операции, по лицу, дрожа, гуляло круглое пятнышко света – отражение падавшего в зеркальце пудреницы солнечного луча.
– Лучший способ скрыть истину – произнести ее во всеуслышание с иронической интонацией, – мрачно объявил Сиверов, неодобрительно косясь на глухо закрытую изнутри золотистыми планками давно вышедших из моды горизонтальных жалюзи стеклянную витрину бюро.
Эти закрытые в любое время суток жалюзи и впрямь выглядели подозрительно, особенно если принять за точку отсчета предположение, что архитекторы, как сто лет назад, чертят свои проекты вручную, день-деньской стоя за кульманами, двигая рейсшины и стреляя друг у друга карандаши ТМ и вываренные по особому рецепту в льняном масле ластики. На самом деле все давно изменилось, на смену кульманам и всему прочему пришли компьютеры, так что солнечный свет, для свободного доступа которого когда-то и смонтировали эту сплошную, от пола до потолка, стеклянную стену, уже не столько помогал, сколько мешал работать, делая изображение на мониторах бледным и неразборчивым.
– Ну, не ворчи, – бросив на мужа быстрый взгляд, попросила Ирина. – Не надо злиться, ладно?
– Да я и не злюсь, – сказал Глеб.
Это была правда. Два месяца назад Ирина снова вышла на работу, и он не мог ее за это винить. Денег им, конечно, хватало и без этого, но не может же еще далеко не старая, красивая, энергичная, умная и не лишенная способностей женщина заживо похоронить себя на кухне с глазу на глаз с телевизором! От такой жизни недолго и свихнуться, особенно если вспомнить, какой бред круглосуточно несет этот чертов ящик. Иногда, просмотрев на досуге две-три телепередачи, Глеб Сиверов начинал почти всерьез утверждать, что конец света наступит не в результате ядерной войны, глобального потепления или сдвигов земной коры, сопровождаемых извержениями вулканов, землетрясениями и всемирным потопом, а через всеобщее буйное помешательство, вызванное потоками разнузданной чуши, двадцать четыре часа в сутки извергаемой миллиардами телевизионных приемников.
Поскольку говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, было как-то непривычно, он добавил к сказанному толику
