Лучший из лучших - Смит Уилбур
На большинстве участков в ответ на его попытки завести разговор старатели лишь пожимали плечами и поворачивались спиной, однако один-два запомнили его как «охотника на слонов» и «писателя», используя его визит в качестве предлога оторваться от работы и пару минут поболтать.
– У меня два участка, – сказал старатель, представившийся как Джок Дэнби. – Я называю их Чертовы шахты. Этими руками, – он поднял здоровенные ручищи с мозолистыми ладонями и обломанными, черными от грязи ногтями, – этими самыми руками я перелопатил пятнадцать тысяч тон породы, а мой самый большой камешек потянул всего на два карата. Вон там, – показал он на соседний участок, – работал Черный Томас. И вчера он вытащил «обезьяну», чертову вонючую «обезьяну», всего в двух футах от моего колышка! Черт побери, тут у любого сердце разорвется!
– Хотите, пива поставлю? – Зуга мотнул головой в сторону ближайшей забегаловки.
Парень облизнул губы, потом с сожалением покачал головой:
– У меня мальчонка голодный сидит – все ребра наружу у малявки, а мне завтра в полдень с этими вот расплачиваться. – Он показал на шестерых полуголых туземцев, которые вместе с ним вкалывали с киркой и ведром на дне квадратной ямы. – Эти поганцы мне каждый день в целое состояние обходятся.
Он поплевал на мозолистые ладони и взялся за лопату, но Зуга плавно перевел разговор:
– Говорят, на уровне равнины залежи иссякнут. – Холм уже срыли настолько, что над окружающей равниной он возвышался едва футов на двадцать. – Как вы думаете?
– Мистер, да разве можно такое вслух говорить! Так и сглазить недолго. – Джок задержал взмах заступа и хмуро посмотрел на стоявшего над ними Зугу – в его взгляде отражался страх.
– А продавать не надумали? – спросил Зуга.
Страх мгновенно исчез. Выпрямившись, Джок хитро прищурился.
– А что? Купить хотите? Дам совет задаром: даже и не думайте о покупке, если в кармане не завалялось шести тысяч фунтов.
Он с надеждой посмотрел на Зугу, но тот сохранял на лице полную бесстрастность.
– Благодарю вас и надеюсь, что камешки не иссякнут.
Зуга приложил руку к широкополой шляпе и зашагал прочь. Джок Дэнби проводил его взглядом, злобно сплюнул на желтую землю и замахнулся лопатой так, словно хотел укокошить смертельного врага.
Уходя, Зуга почувствовал странное возбуждение. Было время, когда он жил игрой в карты и в кости, и теперь в нем заговорил инстинкт игрока. Порода не иссякнет. Месторождение богатое и уходит далеко в глубины земли. Ничто не могло пошатнуть его уверенность в этом, и так же твердо он знал кое-что еще.
– Дорога на север начинается здесь, – сказал он вслух, чувствуя, как кровь закипает в жилах. – Именно здесь.
Остро захотелось совершить некий символический поступок, показать, что он целиком доверяет своей интуиции, и Зуга понял, что именно должен сделать. Содержание скотины на прииске больно било по карману – вода для волов стоила гинею в день. После полудня он продал волов: по сотне фунтов за каждого и еще пятьсот – за фургон. Теперь деваться некуда, и, протягивая золото через необструганный прилавок в жестяной лачуге, где разместилось отделение банка, Зуга почувствовал пробегающие по телу волны возбуждения.
Путь назад отрезан. Все, что есть, поставлено на желтую породу и дорогу на север.
– Зуга, ты обещал! – прошептала Алетта, когда за волами пришел покупатель. – Ты обещал, что через неделю… – Увидев выражение лица мужа, хорошо знакомое выражение, она умолкла, притянула к себе мальчиков и прижала их покрепче.
Ян Черут подошел к каждой животине по очереди и что-то прошептал им с нежностью влюбленного. Когда волов увели, готтентот повернулся к Зуге и с упреком посмотрел на него.
Оба молчали. Наконец Ян Черут опустил глаза и ушел – хилый, босой, кривоногий гномик.
Зуга подумал, что потерял готтентота, и на него нахлынула волна отчаяния, потому что целых двенадцать лет коротышка был ему другом, учителем и спутником. Именно Ян Черут выследил для Зуги его первого слона и стоял плечом к плечу, когда тот пристрелил зверюгу. Вместе они прошли пешком и проехали верхом весь неизведанный Африканский континент; тысячи раз сидели у одного костра, пили из одной бутылки, ели из одного котелка. И все-таки Зуга не нашел в себе сил позвать готтентота. Он знал, что Ян Черут сам решит, что ему делать.
Волноваться не стоило: вечером, когда подошло время «взбодриться», готтентот уже подставлял видавшую виды эмалированную кружку. Зуга улыбнулся и, не обращая внимания на линию, отмечавшую дневной рацион бренди, налил кружку доверху.
– Так надо, старина, – сказал он.
Ян Черут задумчиво кивнул:
– Хорошие были твари… Так ведь немало их было, славных тварей, которые уходили из моей жизни – и на четырех ногах, и на двух. – Он хлебнул неочищенного спирта. – Немного времени, пара глотков, и все встает на свои места.
Алетта не проронила ни слова, пока мальчики не улеглись спать.
– Продать волов и фургон – вот твой ответ, – сказала она.
– Вода для них стоила гинею в день, а пастбища вытоптаны на мили вокруг.
– В лагере умерли еще трое. Сегодня я насчитала тридцать уезжающих фургонов. Здесь свирепствует лихорадка!
– Да, – кивнул Зуга. – Кое-кто из старателей начинает нервничать. Участок, за который у меня просили тысячу сто вчера, сегодня продали за девятьсот.
– Зуга, это нечестно по отношению ко мне и детям… – начала она, однако он оборвал ее:
– Я отправлю вас на грузовом фургоне: торговец продал товар и в ближайшие дни уезжает. Он отвезет вас обратно в Кейптаун.
Они разделись в темноте. Алетта, не говоря ни слова, вслед за мужем легла на жесткую узкую койку. Зуга подумал, что жена уснула, но вдруг почувствовал на щеке легкое прикосновение ее гладкой и мягкой руки.
– Извини, дорогой, – тихонько сказала она, и ее дыхание всколыхнуло его бороду. – Я слишком устала и расстроилась.
Он взял ее руку и приложил кончики пальцев к своим губам.
– Я была тебе плохой женой: больная и слабая. – Она робко прильнула к нему. – А теперь, когда мне следует быть твоей опорой, только и делаю, что хнычу.
– Неправда, – ответил он, хотя не единожды за многие годы злился на нее именно из-за этого, чувствуя себя человеком, который пытается бежать с кандалами на ногах.
– Зуга, я люблю тебя. Я полюбила тебя с первого взгляда и никогда не переставала любить.
– Я тоже люблю тебя, Алетта, – заверил он, но слова выскочили механически, и, чтобы возместить недостаток чувства, Зуга обнял жену, и она прижалась покрепче, положив щеку ему на грудь.
– Я ненавижу себя за слабость, за болезненность… – Она замялась. – За то, что не могу больше быть тебе настоящей женой.
– Алетта, ты напрасно себя расстраиваешь.
– Теперь я буду сильной, вот увидишь!
– Ты всегда была сильная – глубоко внутри.
– Неправда, но теперь буду! Мы непременно найдем полную шапку алмазов – вместе! – а потом поедем на север.
Он промолчал, и она снова заговорила:
– Зуга, возьми меня – сейчас!
– Алетта, ты ведь знаешь, это опасно!
– Сейчас, – повторила она. – Пожалуйста, прямо сейчас.
Взяв его руку, Алетта приложила ладонь к гладкой и теплой коже бедра под ночной рубашкой. Раньше она никогда так не делала. Зуга оторопел и в то же время почувствовал странное возбуждение, а потом такую глубокую нежность и сострадание, каких не испытывал уже много лет.
Когда ее дыхание снова выровнялось, Алетта мягко отвела его руки и выскользнула из-под одеяла. Опираясь на локоть, он смотрел, как жена зажгла свечу и опустилась на колени возле сундука, привязанного к изножью постели. Алетта сохранила девичью стройность и до сих пор вплетала ленточку в волосы. Свет свечи разгладил морщинки от болезней и тревог, и Зуга вспомнил, как хороша была жена в девичестве.
Она подняла крышку сундука и вытащила небольшую шкатулку с резным медным замком. В замке торчал ключ.
– Открой, – сказала Алетта, передавая шкатулку Зуге.
