Катюша - Воронина Марина
Все было ясно. Торелли был человеком известным, хотя это была совсем не та известность, которой принято гордиться в приличном обществе. Впрочем, в приличном обществе Лоренцо Торелли не бывал ни разу в жизни — его туда не пускали, да он и не особенно к этому стремился. Ему нравилось хвастаться в кабаках перед ротозеями своим сомнительным происхождением от таинственных и всемогущих Борджиа, хлестать за их счет дрянное вино и ослеплять присутствующих блеском огромного, великолепно ограненного алмаза в обрамлении мелких рубинов, вставленных в массивную, тончайшей работы оправу потускневшего от времени золота. Достигнув состояния блаженного опьянения, он с охотой рассказывал хриплым шепотом страшные легенды, связанные якобы с этим кольцом. Его неоднократно предупреждали о том, что когда-нибудь он будет убит из-за этого кольца, на что он, смеясь, неизменно возражал, что такая добыча не принесет грабителям пользы — кольцо, мол, не простое, и носить его может лишь тот, в чьих жилах течет кровь Борджиа. Всякий же, по его выражению, простолюдин, осмелившийся прикоснуться к кольцу, обречен на смерть.
Злые языки, впрочем, утверждали, что сорокакаратовый бриллиант на пальце у Лоренцо Торелли — не более чем искусно отшлифованный кусок оконного стекла, а если как следует потереть золотую оправу о полу суконного кафтана, она очень быстро превратится в медь, а то и в олово. Теперь злые языки были посрамлены: кольцо было похищено, и, как и предсказывал Торелли, оба похитителя не прожили после этого и часа. Правда, сам Торелли тоже погиб, но это было отнесено на счет того, что его родство с Борджиа всем, да, пожалуй, и ему самому, всегда представлялось довольно сомнительным. Признано было, тем не менее, что кольцо и вправду не простое: три трупа за одну ночь — это много даже для записного бретера, а не то что для кольца. Ни на одном из трупов кольцо найдено не было, и вскоре история Лоренцо Торелли была благополучно забыта, заслоненная другими событиями — пусть не такими драматическими, но, несомненно, гораздо более свежими.
Кольцо подобрал некий Винченцо, фамилии которого никто не знал, да никогда и не стремился узнать. Покидая город в глухой предрассветный час с тюком чужого добра за плечами, этот еще не старый, но уже вполне прожженный мошенник наткнулся на лежавшего у стены дома человека. Приняв его за пьяного, Винченцо, никогда не упускавший случая поправить свои дела за чужой счет, приступил к методичному осмотру его карманов. Очень быстро он обнаружил, что его “клиент” мертв, как печная заслонка, но такой пустяк, конечно же, не мог его остановить, и его старания не пропали даром: спустя минуту он стал обладателем целого состояния.
Так кольцо отправилось странствовать по миру, меняя владельцев и самым затейливым образом пересекая границы. Иногда оно меняло владельцев вполне мирным путем: его продавали, проигрывали в карты или в кости, меняли на жеребцов и красавиц, а однажды даже потеряли, выронив из кармана. Несколько раз его крали. И, конечно же, не обошлось без яда, стали и огнестрельного оружия. Один из владельцев колечка, барон фон Штюбе, был убит наповал каминными щипцами. Ирония судьбы заключалась в том, что смертоубийство произошло в оружейном зале баронского замка, от пола до потолка увешанном разнообразнейшим оружием — от двуручных мечей двенадцатого века до новейших “зауэров” и “манлихеров”.
Совершенно непостижимым образом история кольца повсюду следовала за ним. Бывали, конечно, периоды, когда кольцо считалось утраченным безвозвратно, но это означало лишь, что оно попало в случайные руки и хранится под тощим матрасом у какого-нибудь невежды, не знающего разницы между по-настоящему ценным предметом и побрякушкой, стоящей ровно столько, сколько стоят пошедшие на ее изготовление материалы. По окончании этих периодов кольцо неизменно всплывало вновь, оставив позади еще парочку трупов и вписав новую строку в свою кровавую летопись.
Человек, убивший барона фон Штюбе каминными щипцами, знал легенду, связанную с кольцом, но она его нимало не смущала. Обер-лейтенант Райнер полагал себя натурой демонической, то есть, выражаясь простым языком, считал, что ему закон не писан. Его аристократически-бледное лицо с аккуратнейшими усиками было отмечено едва заметной печатью вырождения, и он забрал себе в голову, что легендарное кольцо Борджиа проделало свой усеянный трупами путь через века и границы с одной-единственной целью: добраться до обер-лейтенанта Карла Райнера и стать его персональным талисманом. Конечно, по нынешним, да, наверное, и по тогдашним понятиям он был не вполне нормален, но либо умел хорошо это скрывать, либо в германской армии тех времен приветствовались подобные отклонения. Так или иначе, в один прекрасный день наш обер-лейтенант, скрипя новенькими ремнями и сверкая черными зеркалами голенищ, отправился на Восточный фронт, увозя свой талисман в наглухо застегнутом нагрудном кармане френча.
Талисман хранил обер-лейтенанта больше года. За весь этот долгий срок Райнер не получил ни единой царапины, хотя вокруг него люди гибли сотнями. На их место приходили новые люди и тоже гибли, а обер-лейтенант Райнер оставался невредим. Постепенно он начал приходить к выводу, что погибнуть на этой войне ему просто не суждено, и в тот самый день, когда этот вывод окончательно оформился в его сознании, приобретя чеканные очертания непреложного закона природы, бородатые, грязные, насквозь пропитавшиеся окопной вонью русские крестьяне в сырых шинелях и ботинках с обмотками пошли в шестую за эти сутки контратаку, рассчитывая выбить не менее грязных, вонючих и небритых немецких серошинельников из полузасыпанной артиллерийским огнем траншеи. Обер-лейтенанта Райнера ударили трехгранным русским штыком в пах, а потом, видя, что он остался стоять, нанесли второй удар — в горло.
Кольцо Борджиа могло бы исчезнуть с лица земли надолго, если не навсегда — его просто закопали бы угрюмые инвалиды из похоронной команды, закопали бы вместе с трупом, некогда полагавшим себя демонической натурой и носителем особой миссии, если бы не одна досадная мелочь, приключившаяся в то утро с поручиком Карташовым. Дело было пустяковое, но неприятное: во время второй контратаки немецкая пуля ударила его в левую половину груди. Поручик ощутил болезненный тяжелый толчок, выматерился и побежал дальше, а когда потрепанная рота опять откатилась в свою полуобрушенную, залитую дождями траншею, обнаружил, что прошел на волосок от смерти. Пуля была на излете, но ее еще вполне хватило бы на то, чтобы отправить полного Георгиевского кавалера Карташова на тот свет, не угоди она прямиком в поручиковы часы. Поручик выгреб из кармана горсть шестеренок — все, что осталось от безотказного швейцарского механизма, — и несколько приуныл. Конечно, время можно было узнавать по немецкой артиллерии, начинавшей и заканчивавшей свои концерты строго по расписанию, но поручик привык к часам и чувствовал себя без них не вполне одетым. Как офицер и дворянин он не приветствовал мародерство, и даже наоборот, но год окопов может расшатать любые моральные устои, в том числе и гораздо более прочные, нежели те, коими обладал поручик Карташов.
И потом, ему до зарезу нужны были часы.
Поэтому, заметив на груди у заколотого им немецкого обер-лейтенанта тоненький серебряный блеск часовой цепочки, поручик опустился на корточки и завладел часами поверженного противника. После этого, не вполне отдавая себе отчет, зачем он это делает, Карташов обследовал соседний карман серо-голубого френча, и глаза его полезли на лоб. Поручик знал толк в камнях, поэтому ладонь его, на которой лежало кольцо, мгновенно сжалась в кулак.
Поручик Карташов недаром числился в полных Георгиевских кавалерах. Он был храбр, умен, смекалист, ловок, силен и удачлив, поэтому, имея в кармане проклятое кольцо, ухитрился дожить аж до восемнадцатого года. Летом же восемнадцатого года, пробираясь с растерзанной Украины на Дон к Деникину, поручик сплоховал. Когда тащившийся со скоростью пешехода поезд был остановлен в чистом поле хлопцами одного из расплодившихся подобно тараканам “батек”, Карташов не сумел придать своей породистой физиономии достаточно тупого выражения и был немедленно опознан как офицер, несмотря на зловонные тряпки, заменявшие ему в целях конспирации верхнюю одежду. Едва услышав своеобычное: “Дывись, хлопцы, охвицер!”, поручик выхватил наган и с наслаждением всадил пулю в широкую волосатую харю. Еще немного, и он в одиночку отбил бы нападение, но в нагане кончились патроны. Из поезда вынесли семь трупов, а следом выволокли яростно сопротивляющегося поручика. Его быстро и вполне профессионально обыскали, после чего грубо толкнули к нагретой степным солнцем деревянной стенке вагона.
