Фредерик Дар - Секрет Полишинеля
В меню суп из консервированного омара и холодный цыпленок, слишком долго хранившийся в холодильнике. Его мясо совершенно дряблое, к тому же его очень мало. Но майонез – это самое ценное приобретение человека после приручения лошади, даже если он в тюбиках.
Потом следует пересоленный салат... Добавьте к этому сыр, как будто из гипса, вялый банан, дешевое красное вино, и вы получите отличную жрачку.
Из-за стола я встаю с расстроенным желудком. Господа начинают курить в креслах. Дюрэтр садится за пианино (я забыл вам сказать, что там есть и пианино) и начинает играть Шопена, как будто поставил себе цель непременно заставить нас расплакаться. Во время этого сольного концерта Мартин бросает на меня многообещающие взгляды. Она поддается очарованию музыки и живет сегодняшним днем, как и все женщины...
Через час, в течение которого господа изысканно скучали, дается сигнал «отбой».
Профессор, Мартин и я, пожелав всем спокойной ночи, идем через лужайку на свою базу. По дороге мы говорим о погоде, которая есть, которая будет и которая могла бы быть. Погода – это самый главный подарок, который добрый боженька сделал всем людям вообще, а англичанам особенно. О чем бы мы разговаривали, не будь этой вечной темы? Жизнь стала бы невозможной, цивилизация погибла бы, начался бы всплеск преступности! А так благодаря погоде мы расходуем время мирно. Это как любовь: о ней говоришь, чтобы отдохнуть от занятий ею.
О погоде говорят все, великие люди и маленькие, большие артисты и Брижит Бардо... Это общая тема. Первородный грех разговора. Здесь есть свои специалисты, которые находят нюансы, основываются на ревматизмах, на показаниях барометров (это реалисты) и на сводках метеорологов (это любители сказок).
Некоторые угадывают ее по заходу солнца, некоторые по луне, другие верят меняющимся в цвете почтовым открыткам, третьи считают, что их ногти на ногах бесспорный авторитет в данном вопросе... А остальные, это вы, я, он, сосед... мы говорим о ней просто так, потому что больше сказать нечего... Потому что тысячелетия, во времена галлов и при Луи-Филиппе, человек был замкнут в границах между ненастной и ясной погодой и ходил от одной к другой с черным или ярким зонтиком, с кремом для загара или в непромокаемом плаще.
В холле я замечаю, что дневного сторожа сменил ночной. Дневной ушел к себе, а ночной поставил возле двери, ведущей в лабораторию, раскладушку. Он курит трубку, дожидаясь, пока мы вернемся.
Профессор отвечает на его Приветствие и протягивает руку секретарше.
– Спокойной ночи, Мартин... Он хлопает меня по плечу.
– Пойдемте, я покажу вам, чем вы будете заниматься завтра.
Я покорно следую за ним, предварительно показав девушке взглядом, что наша разлука будет недолгой.
За кабинетом профессора Тибодена находится раздевалка. Одна из ее стен стеклянная, как меня предупреждал Старик, что позволяет следить, не унес ли чего один из сотрудников лаборатории.
За раздевалкой самое главное помещение, то, где создается гениальный препарат, рожденный не менее гениальным мозгом моего гида.
Лаборатория занимает почти половину дома. Стены нескольких маленьких комнат разрушили, чтобы сделать одну большую, а окна замуровали.
В эту комнату можно войти только через одну дверь. Она железная и запирается на специальный замок, ключ от которого есть лишь у Тибодена.
Он включает свет: безжалостный, ослепляюще яркий, не оставляющий никакой тени.
– Вот, – говорит профессор, – здесь все и происходит.
Я окидываю взглядом странные приборы, заполняющие это помещение.
– Мой рабочий стол в глубине, – объясняет он мне, – а за другими располагаются остальные.
– А где находится сейф, в котором вы храните ваши формулы?
– Пойдемте...
Я эскортирую его в глубь лаборатории. На стене висит своего рода аквариум, над которым находится резервуар. На аквариуме написано печатными буквами: «Дистиллированная вода». Тибоден поворачивает одну из гаек, прикрепляющих резервуар к стене, затем тянет его на себя, и я с удивлением вижу, что здоровая банка поворачивается, открывая спрятанную за ней стальную дверцу, встроенную в стену. Это дверца сейфа. Профессор крутит ребристую ручку, и дверь открывается. Углубление сейфа имеет размер чуть больше коробки сахара.
– Вот видите...
Я замечаю несколько бумажек, лежащих в нише.
– Вижу. Скажите, вы уверены, что только вы знаете код сейфа?
– Разумеется, – отвечает он. – Кроме того, я каждый день его меняю, и это всем известно.
Я скребу голову. На этот раз я столкнулся с серьезной тайной. Лучшей головоломки не придумать!
– Как вы запоминаете последнюю комбинацию, если используете их в таком количестве?
– У меня отличная память.
– Я понимаю, но...
– Да?
– Нет ли у вас какой-то системы, зацепок?
Он кивает.
– Если хотите. Чтобы избежать ошибок, по четным дням я набираю цифры, а по нечетным – буквы.
– А! Это действительно несколько снижает возможность запутаться.
– Правда?
– У вас всего одна ручка, и, чтобы открыть дверцу, надо четыре раза изменить ее положение.
– Совершенно верно.
– Вы никогда не открывали ее при ваших помощниках?
– Никогда.
– Вы в этом уверены?
Его взгляд вдруг становится недовольным.
– Я же вам сказал, комиссар!
Я сую руку в сейф, чтобы ощупать дальнюю стенку.
Он улыбается.
– Думаете, кто-то проделал дырку снаружи?
– Я просто проверяю.
– Сейф сделан из стали толщиной в пятнадцать миллиметров и выплавлен целиком... Чтобы пробить его снаружи, надо проделать большую работу, не считая того, что пришлось бы продырявить и стену дома.
На некоторое время устанавливается молчание. Я сбит с толку и раздражен. Эта проблема меня бесит. Если ее резюмировать, мы имеем доказательство, что кто-то залезал в этот сейф, но не понимаем, как он мог это сделать, потому что это кажется невозможным.
Я трогаю Тибодена за руку.
– Послушайте, профессор, мы оба реалисты. Не существует магических способов, позволяющих прочитать формулу сквозь бронированную стенку сейфа... Надо минутку подумать. Когда вы составляли эту формулу, вы набросали ее на черновике?
Он отрицательно качает своей серой головой.
– Нет, комиссар. Я продвигался на ощупь. Когда мой опыт дал положительный результат, я записал на листке блокнота список компонентов, потом положил листок в сейф и простер свои предосторожности до того, что уничтожил блокнот, из которого вырвал листок. Я просто помешан на секретности, потому что до войны у меня уже раз украли планы.
– Кто-нибудь работал здесь ночью?
– Никогда... Чтобы войти, надо поднять охранника, вы его видели... Окон здесь нет, только вентиляционные отверстия... Вот почему я уничтожен. Это немыслимо, комиссар!
– Действительно.
Он смотрит на меня, и его умные глаза проникают в самую глубину моих мыслей.
– Вы можете считать, что я вру, или что меня подводит память, или что я допустил неосторожность... Но я уверен в обратном, понимаете? Повторяю вам: у меня исключительная память. Я могу рассказать вам наизусть все учебники по химии и физике, которые проштудировал до сегодняшнего дня. К тому же я болезненно осторожен... Вы меня слышите, месье Сан-Антонио? Бо-лез-нен-но.
Я впервые вижу его возбужденным. Ему это не идет. Он похож на капризничающего старого мальчика.
– Вы говорили вашим сотрудникам об этой формуле?
– Нет! Повторяю вам, они работают точь-в-точь как рабочие на конвейере. Каждый выполняет только свою операцию – Даже если они разговаривают между собой, это может дать им лишь неполную связку. Только я знаю о своем открытии, понимаете? Именно потому, что я считал себя единственным обладателем тайны, эта утечка уничтожила меня.
Он садится на табурет и грустно смотрит на меня. Вдруг я понимаю, что он просто старик, уставший от своей работы. Он не заслужил такого удара судьбы.
– Закройте сейф, господин профессор...
Он закрывает дверцу и начинает возиться с ручкой.
– Какое кодовое слово вы выбрали на сегодня? – спрашиваю я его в лоб.
Он смотрит на меня не отвечая, поджав губы. Этот тип действительно осторожен.
– После вы его измените, – говорю я ему. – Я просто хочу удостовериться в одной вещи. Не бойтесь, это в ваших интересах...
Он расслабляется.
– Я набрал слово «баба».
– Просто очаровательно...
Он сейчас спрашивает себя, не издеваются ли над ним, но я не даю ему времени на взращивание комплексов.
– А что было вчера?
– Число. 1683.
– Год смерти Кольбера, – сразу же говорю я. Он разражается смехом.
– Об этом я не подумал. Вижу, в вашей Службе очень хорошо знают историю.
– Это остатки среднего образования. А потом, я всегда относился к Кольберу с симпатией. Думаю, из-за той истории с дамой, ставшей перед ним на колени. Это действует на детское воображение. Позже дети вырастают и лучше измеряют величие жеста.
