Александр Леонидов - Кинжал без плаща
Этот летний дождь 1978 года приоткрыл завесу судьбы Лордика Мезенцова и подарил ему Таню Лузину. Если бы не дождь — может быть, все было бы иначе… Но он так же неостановимо стучал по жести и камню города, как десятилетия спустя стучит над ложем умирающего Леонарда Николаевича.
Она была моложе лет на десять. Она была стройной, с узкими бедрами, маленькой грудью, роскошными каштановыми волосами. «Мальчиковая» фигура рождала жажду близости и… мысли о латентной гомосексуальности. Дождь промочил ее платье насквозь, размазал косметику на лице, словно она долго рыдала, дождь лепил ее волосы на крутые монгольские скулы. Она шла на высоких каблуках, по мясным колбаскам дождевых червей, выползших наружу, хлюпая в их мерзкой плоти.
— Девушка! Эй, девушка! Может, прокатимся!
Конечно, писатель и агент внешней разведки Алан подал наглый голос первым. Вытащил из нагрудного кармана сиреневого пиджака сторублевку и, ухмыляясь, выставил перед собой как декларацию о намерениях.
— Дэвушка! Ты к нему не ходы, ты моя ходы! — с издевательским акцентом загомонил Лека. Оперся о капот своего «москвича», смеясь навстречу дождевым струям. У Леки с деньгами было куда хуже Григорянского, но отставать он не хотел и тоже выставил сто рублей. Мол, гуляй, холостая вольница…
Лордик со смущенным смешком поддержал инициативу. Он понимал, что за такие шутки можно полететь из райкома в два счета, но он защитил кандидатскую — бравада успеха еще распирала его. К тому же все сворачивалось в шутку, к тому же — самое главное — он был убежден, что девушка выберет (если выберет!) или жаркого Зорро или мраморного Аполлона, но уж никак не его.
Но Таня выбрала именно его. Под изумленные посвисты и подзадоривающие смешки друзей она подошла к «копейке», с достоинством вынула из ладони Лордика мокнущую деньгу и вызывающе улыбнулась:
— Куда поедем?
Лордик остолбенел. Он был горазд пошутить с корешами — но дело зашло слишком далеко. Глядя на его обалдевшую физиономию, Лека и Алан презрительно зашумели:
— Лордик, не дури! Открой даме дверцу!
— Лордик! Ты избран из лучших! Не дури!
— Лордик! Леди ждет! Ты не джентельмен…
— Садитесь, пожалуйста… — пробормотал тушующийся Мезенцов. — Вас куда подвезти?
— Я думала — к тебе, ковбой! — засмеялась Таня. — У меня свободный вечер… Найдется вино и тортик?
Лордик повез незнакомку за город, на родительскую дачу, которую друзья в шутку прозвали «Угрюм-холлом». Они некоторое время ехали сзади, размахивали из окошек руками, пытались клаксонами машин сыграть вальс Мендельсона. Наконец, Лордик набрал в легкие побольше воздуха и, высунувшись из машины чуть ли не наполовину, рискуя потерять управление, проорал кортежу:
— Пошли вон, мудаки!!!
Друзья не обиделись — понимающе развели грабли, «попердели» губами — навроде «без балды, браток!», и развернули свой транспорт от греха подальше.
Лордик, кандидат медицинских наук, завотделом КРК ВЛКСМ, редактор-составитель серии «Флагман фантастики» и Таня Лузина, девушка широких взглядов, секретарь-машинистка партийного машбюро, юная лимитчица из далекого маленького и глухого городишки.
— Живут же люди! — присвистнула Таня, входя в «Угрюм-холл» и осматривась по сторонам. — Мезенцов (они уже успели познакомиться) — ты не кандидат! Ты целый доктор! И может даже академик! Слушай, камин, картины, венские стулья… Лосиная голова и сабли на стене… тут, часом, не кино про красивую жизнь снимают?!
— Это все еще от деда… — растерянно приборматывал небалованный женским вниманием Лордик. — Стулья немецкие, трофейные, из Бабельсберга… Дед был полковником, ему целый вагон к вывозу полагался… Так Сталин распорядился… тогда… А картины, видишь, специфические — Маркс, Энгельс, Ленин… Плеханов вон, зачем-то… Сталин тоже был… Мама сняла, боялась очень… А лося отец сам… вот… убил, значит, и чучело закуклил и повесил, моль-то разводить…
— А камин вручили тетке прилюдно за ударный мартен! Ладно, Аля, не оправдывайся, живешь — и живи хорошо, я тебе не народный контроль…
— Камин газовый, — зачем-то сообщил Лордик. — Там газ подведен, и пламя поэтому синее… Не очень красиво…
— Но романтично! — она артистично обвила рукой шею Лордика и шепнула на ушко игриво:
— Дурачок, когда идешь налево, обручальное кольцо с пальца снимать полагается…
Мезенцов растерялся и не нашел ничего лучше, чем начать стаскивать кольцо.
— Не при даме! — мягко удержала его Татьяна. — Сейчас оставь, так даже пикантнее…
* * *Старшему сыну, Мирону Леонардовичу, отец доверял вполне. Он был плоть от плоти Мезенцовых, статный и красивый, как гусарский офицер. Пошел по финансовой линии и возглавил (не без помощи отца, конечно) инвестиционную компанию. Он умело играл на рынке ценных бумаг, продавал и покупал акции, владел солидной недвижимостью.
Сын боготворил отца. Однажды, когда Леонард Николаевич совсем было собрался умирать от панкреатита, Мирон бросил все дела и прилетел через две тысячи километров с Гибралтара. Он ворвался в комнату, раскидал охрану и бросился к изголовью.
— Папа! Что это?! Почему ты не вызвал врача?! Я не понимаю… Какое лекарство тебе купить? Только не говори, что умираешь — папа, это… Уйдите, нам пока не нужен священник! Отец не умрет, уходите…
— Не шуми, сынок! — попросил Мезенцов-старший, обнимая голову сына пергаментной рукой. — Хорошо, что ты приехал… Но я хочу, чтобы ты ушел в гостиную… То, что мне придется рассказать — не для твоих ушей, Мирон… Уходи… Что ты стоишь? Я приказываю — у меня осталось мало сил, а мне надо закончить…
Мирон ушел. Он привык слушать отца во всем. Но на пороге не выдержал — и как-то по-детски заскулил, заплакал, будто котенок над трупом хозяйки…
Может быть, это сыновье искреннее заступничество перед Богом было Лордику Мезенцову зачтено, и необратимый, казалось бы, распад организма вдруг потек в обратную сторону. Получилось в итоге конфузно: помирал — и выздоровел, вроде как притворялся, миндальничал…
— Ему не надо этого слушать… — говорил тогда Леонард Николаевич священнику. — Довольно ему и того, что он знает… А вы слушайте до конца, и ничего не пропустите, отец! Я опускаю много мелочей, но есть такие мелочи, которые очень важны… Поэтому не думайте, что я несу какую-то блажь… В тот день я был очень счастлив. Мы пили вино и танцевали под тихую музыку, потом я отвел Таню в спальню и… никогда мне не было так хорошо, святой отец! Женщины в постели чаще всего — полено… А она была самоей тьмой приникающей и теплой, она обволакивала… Вы знаете, что такое «минет», святой отец? Не знаете? Ну и ваше счастье… Советские женщины тогда тоже ни хрена не знали, даже предположить не могли… А она знала и умела… В общем, в задницу все эти подробности, вы лицо духовное, и значение в них только одно: она меня взяла изнутри… Не просто за яйца, как бывает, святой отец, а именно за сердце, тонкой рукой с коротко стриженными ногтями… Она тогда не могла позволить себе маникюр, святой отец, она же сидела в машинистках и набирала всякие тексты…
Мы встречались один-два раза в неделю, и она всякий раз рассказывала много интересного. Ведь тексты-то печатались непростые, полные если не государственных, то служебно-карьерных тайн. Я многое уяснял для себя в раскладах нашей партийной верхушки… А однажды она пришла заплаканная… Да, я помню это, как сейчас… Вся зареванная пришла и протягивает мне листочек бумаги…
Тогда им электрические машинки «Ятрань» установили. Текст стал ровнее, бумагу насквозь литеры не пробивали. Казалось, что этот гудящий агрегат — чудо техники. Не напрягаясь, не тратя сил — нажал кнопочку — и буква уже на бумаге. Вообще-то у нее были очень сильные руки: она и на механических печатных машинках много поработала.
Но тот листочек она напечатала на «Ятрани». Да, ровным таким густым шрифтом, я хорошо запомнил почерк «Ятраней» по работе…
Это был листок под копирку. Запрос на меня, грешного. И четкий, жестокий, холодный ответ — как будто из-под рентгена меня вытащили. Я-то думал, что умело маскируюсь, что скрываю свои чувства, что я сфинкс для начальства — а про меня, оказывается, знали все…
* * *…Руки Мезенцова дрожали. В висках колотились кровяные молоточки. Он не должен был увидеть эту бумагу, но и то, что он ее увидел, мало что меняло: это был приговор карьере, а карьера казалась Мезенцову тогда смыслом всей жизни.
«Мезенцов Леонард Николаевич. Из семьи служащих. Отец и мать — сотрудники КГБ… Семейная генетическая склонность к садизму и насилию в настоящее время латентна… Карьерист… Основа мировоззрения — цинизм… Страдает приступами черной меланхолии… Склонность к суициду…»
Лордик посчитал тогда, что все кончено, что он, как какой тайный агент, засыпался, и возврата к успеху не будет. Лордик думал, что теперь его ждет малоответственная работа на самых гнилых участках партстроительства. В этом его слезами поддерживала Таня, уверенная, что блестящий «папик», покровитель и толкач блестяще же провалился на подмостках реального социализма.
