Андрей Щупов - Мессия
— Что-то не слышал никогда о таких ключиках.
— Дело не в них, Сереж. Некто или Нечто заботится о том, чтобы устранять с моего пути препятствия. Да, мой милый невера! Со мной НЕ ДОЛЖНО ничего случиться. В этом вся загвоздка.
— Господи!.. Может, мы ляжем наконец спать? Или ты снова собираешься поведать мне о нашем святом предназначении?
— О нем самом, Сережа. За этим я сюда и явился. Ты должен наконец уяснить, что от тебя требуется.
— Я уже уяснил. Мир хижинам, война дворцам, верно?
— Черта лысого ты уяснил! — Виктор готов был взорваться. — Поверь, если бы я мог послать тебя подальше, уже бы это сделал.
— Хорошо, хорошо, не кипятись, — я уселся на табурет и примирительно развел руками. — Хочешь высказаться, давай валяй. Хотя, сказать по правде, эта тема мне уже надоела.
Он хмыкнул.
— Ты уже не тот смирный парнишка, что смотрел мне в рот.
— Ничего не поделаешь, люди переменчивы, как хамелеоны.
— Что-то ты не очень похож на хамелеона.
— И на том спасибо, — я улыбнулся. — Итак, ты собирался произнести речь? Обещаю выслушать до конца.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СТРАННОЙ БЕСЕДЫ
— … У каждого из нас своя судьба, начнем с этого. И если ты ей противишься, жизнь твоя пойдет кувырком. Билеты в кассах будут доставаться другим, любимые женщины рано или поздно от тебя отвернутся, деловые партнеры предадут в самый щекотливый момент. Но стоит тебе ступить на заветную тропу, нащупать путеводную нить, как все житейские неурядицы рассыпятся в прах. Ты начнешь двигаться семимильными шагами, и ничто тебе уже не сможет помешать. К сожалению, я сообразил это не так давно, но никогда не забуду то необыкновенное облегчение, которое испытал в первый момент прозрения. Я понял вдруг, почему жизнь швыряла меня от берега к берегу, не давая осесть, обрасти домом, семьей, друзьями. Словно слепец я всякий раз проплывал мимо уготованного мне острова. Иногда, вероятно, я угадывал его очертания в туманной дали, но то ли принимал за мираж, то ли вообще пытался делать вид, что ничего не вижу. Это ведь не самая простая штука — увидеть самого себя… Ну, а теперь я наконец-то пристал к своему острову, успел выбраться на берег и, как мне кажется, стою на нем довольно твердо, — Виктор возбужденно потянулся за папиросами. Лицо его порозовело, со стороны вполне могло показаться, что он принял рюмку коньяка.
— Бытие требует, чтобы человек перестал отсутствовать там, где он только и мечтает найти себя. Лучше не скажешь… Как только я перестал противиться, я в самом деле прозрел.
— Уж не о религии, дорогой дружок, ты толкуешь?
Виктор словно не услышал моих слов. А возможно, посчитал их неуместными.
— Ты помнишь ту старую легенду о лососе? Нам рассказывали ее еще в школе.
— Даруя жизнь, находим смерть… Что-то о рыбьем фатализме.
— Вот именно. Это тоже пример судьбы, Сережа. Сильная здоровая рыба в состоянии жить еще долгие годы, но, отметав икру, погибает.
— Верно, погибает. Только судьба здесь абсолютно ни причем. Лосось отдает концы по причинам весьма прозаическим: он голодает, ранит себя о камни, проходит десятки порогов и водопадов. Он доползает до финиша измученным калекой. Селекция сильнейших и выживание достойнейших — только и всего.
— Однако, перед угрозой смерти он мог бы и отступить. Какого дьявола ему было калечиться и идти до конца?
Я нервно покусал губу. Виктор опять клонил к тому же.
— Мда… Пусть ты, конечно, хитрый, но мы все равно ничего друг другу не докажем.
— Ошибаешься. Иначе меня бы здесь не было. К сожалению, временем на подробный анализ мы не располагаем, но некоторые факты я тебе все-таки изложу. Вернее, мне придется их изложить. — Виктор пальцами приплющил кончик папироски, картинным движением вставил в рот и чиркнул спичкой. — Так вот, Сергуня, это случилось не вдруг. Я уже объяснял, что долгое время противился обстоятельствам, как мог. Хотя многое настораживало меня уже тогда. В самом деле! Я срывался на ничтожнейших пустяках! Но именно эти пустяки странным стечением обстоятельств влияли на мою судьбу самым роковым образом. Я так и не сумел жениться. Все мои невесты в конце концов покинули меня. Ни я, ни они так и не разобрались, что же, в сущности, послужило причиной разрыва, — Виктор шумно вздохнул. — Ты не поверишь, но мне грозила холера с проказой. Врачи не сомневались, что этот букет я приобрел на острове ссыльных. Они ошиблись. Я проскучал в карантине около двух месяцев и вышел оттуда здоровехоньким. Мое растущее безрассудство становилось следствием безнаказанности. Десятки раз я рисковал жизнью, отделываясь легкими царапинами. Провидение продолжало меня опекать, но и оно же не забывало время от времени отвешивать мне крепкие затрещины. Мои первые разработки в институте считались многообещающими. В некотором смысле я наткнулся на золотую жилу. Это без ложной скромности, поверь мне! И посмотрел бы ты на меня тогда! Замечательные протекали деньки. Я готов был работать, как черт, недосыпая и недоедая. Я и работал, подгоняя лаборантов, многообещающе улыбаясь начальству, еще не ведая, что судьба вновь собирается преподнести мне сюрприз. Как-то внезапно все пошло прахом, начались какие-то нелепые интриги, совершенно беспричинные козни. Я и не заметил, как по горло увяз в этом клейком болоте, хотя всю жизнь думал, что способен избегать подобных глупостей. Работа встала, я познакомился с приступами хандры, а через месяц и вовсе решил распрощаться с карьерой ученого. Вот такое вот внезапное решение!.. Тему я подарил институту. Просто взял и подарил. Роскошный жест молодого сопляка!.. — Виктор разогнал дым ладонью. — С тех пор я сменил, пожалуй, не менее дюжины профессий. Работал спасателем, пожарным, глубоководником, программистом… Всего и не упомнишь. Нигде особенно не задерживался. Как-то уж так получилось, что жизнь постепенно превращалась в груду фактов и полуфактов, иногда совершенно ничтожных нюансов, осмыслить которые довелось значительно позже. Не помню в точности, когда это случилось, но одним пасмурным вечером, может быть, особенно безрадостным и тягостным, я вдруг ясно понял, что НЕЧТО управляет мной.
— Нечто? — я поднял голову.
— Да. Тогда я не выдумывал имен. Не было никакого желания… Именно так я и назвал неведомого хозяина своей судьбы. И, придя к такому выводу, вновь обрел почву под ногами, — Виктор сделал многозначительную паузу. — Я приступил к ГЛАВНОМУ своему анализу и сделал первую осмысленную попытку расставить все по полочкам. Потихоньку-полегоньку у меня стало получаться. Целыми днями я лежал дома на диване, заново конструируя в памяти всю свою жизнь, стыкуя ее неделя к неделе, месяц к месяцу…
— Тогда-то ты, наверное, и свихнулся, — не удержался я.
Виктор взглянул на меня жутко и пристально. Нет, он и не думал обижаться. Он был сосредоточен на одной-единственной мысли. И мне вдруг стало понятно, что он взялся за меня всерьез. Не то чтобы я испугался, но в определенном смысле мне стало не по себе.
— Ты наверняка помнишь тот давний мой провал в школе. На том помпезном собрании, где неожиданно для всех и прежде всего для самого себя я понес околесицу?
— Не припоминаю, — попытался уклониться я.
— А я вот помню и довольно отчетливо… Я ведь был у вас этаким щеголеватым вожачком. Чего скрывать, мне нравилось это. И, наверное, не таким уж плохим вожачком я был. Все шло удачливо до того самого собрания, которое мы с тобой, собственно, и затеяли.
— Затеял его ты. Я только чуточку помог.
— Ага, значит, все-таки помнишь, — Виктор удовлетворенно кивнул. — Тогда, вероятно, согласишься, что это был мой звездный час, — и этот час я самым бездарным образом прохлопал. Мда… А ведь сколько разного мы задумали на тот вечер, сколько энергии ухлопали! Нам удалось невозможное. Мы собрали на вечер почти всю школу. Нам казалось, что тема увлечет всех. Да и сама мотивация вечеров была задумана интересно. Так сказать, первые философские семинары. Ученики против учителей. Все действительно могло получиться здорово…
— И наверняка бы получилось, если бы не твое выступление.
— Да, если бы не мое выступление… — Виктор задумчиво посмотрел на кончик папиросы. — Судьба, Сергуня! Это тоже была она. Вернее сказать, ее подножка. Даже сейчас с содроганием вспоминаю те минуты. Какую же чушь я молол! Откуда что бралось? И главное! — это было совсем не то, что я заготовил накануне в качестве вступительной речи. Но ведь ораторствовал — и еще как! Невозможно было остановить! А когда кто-то из учителей попробовал деликатно возразить, я немедленно затеял спор. Уж на это гонора у меня хватило. Словом, философия пошла кувырком, атмосфера наполнилась грозовым электричеством. Я чувствовал, что творится неладное, что надо бы остановиться, а поделать ничего не мог. Меня несло и несло… Учителя — те ладно, — испытали разочарование и не более того. Но для меня и моих поклонников, а были ведь и такие, — все пошло прахом… Ты должен был заметить, сколь сильно я стал меняться после того вечера. В сущности тогда и произошел мой первый надлом.
