Андрей Воронин - Один шаг между жизнью и смертью
Он вернулся в комнату и наконец-то сбросил с плеча ремень сумки. Лежавший на дне сумки пистолет глухо брякнул о паркетный пол.
– Я вернулся, – громко сказал Юрий.
Пустая однокомнатная квартира ответила ему глухой ватной тишиной, которая поглотила его голос. Бренчавшее этажом выше неумелое пианино и время от времени раздававшийся негромкий металлический стук по трубам парового отопления только подчеркивали эту тишину. Юрий нарочито громко вжикнул “молнией” куртки и бросил осточертевшую хламиду на диван. Нужно было что-то делать с этой тишиной, разительно контрастировавшей со стремительным движением, все еще происходившим внутри его. Он все еще ехал, трясся по бездорожью на продырявленной пулями “Ниве”, маялся в расковырянном прямыми попаданиями терминале аэропорта, ожидая разрешения на вылет и проклиная погоду, летел в содрогающейся от рева двигателей жестянке транспортного самолета и снова несся на машине, на сей раз по забитому транспортом четырехполосному шоссе, а потом по городу, по знакомым улицам и бульварам, уже зная, что безнадежно опоздал, но продолжая торопить и без того нарушающего все мыслимые правила и ограничения таксиста…
Он подошел к телевизору и щелкнул клавишей. Пока старенький черно-белый “Рекорд” нагревался, Юрий сходил на кухню за пепельницей, вынул из кармана куртки сигарету и боком подсел к столу. Выдвинуть на прежнее место мамино кресло и сесть в него он почему-то не отважился.
Темно-серый экран телевизора наконец осветился изнутри, и на нем, как на фотографии, постепенно проявилось изображение. На грязной, изрытой колесами и гусеницами обочине грунтовой дороги среди островков подтаявшего снега догорал, завалившись боком в канаву, грубо размалеванный камуфляжными пятнами подбитый БТР. Вокруг бродили хмурые небритые люди в пятнистых комбинезонах. У одного из них к поясу была пристегнута каска, и только по этой каске Юрий определил, что это свои. Звука почему-то не было, но Юрию с лихвой хватало изображения. Он бросил незакуренную сигарету на стол, вскочил и поспешно повернул старомодный переключатель программ.
Здесь, судя по всему, шел какой-то боевик. Звука по-прежнему не было, а на экране какие-то потные люди хлестко лупили друг друга ногами, руками и различными твердыми и угловатыми предметами. Потом экран заполнило искаженное смертельным ужасом лицо с прижатым к щеке чуть пониже левого глаза кривым лезвием ножа. Сверкающее острие глубоко вдавилось в кожу, под ним выступила казавшаяся в черно-белом изображении темно-серой капля крови и тяжело скатилась по щеке, как невиданная кровавая слеза. “Совсем как меня, – подумал Юрий. – Тогда, в самом начале. Если бы не подоспел Сашка с ребятами… А может, было бы лучше, если бы они не подоспели?"
Он выключил телевизор. Тишина и пустота снова навалились на него, словно только того и ждали. Он закурил, прихватил со стола пепельницу, поднял с пола сумку и отправился на кухню. Здесь он расстелил на столе газету, отыскал в шкафчике масленку, которой пользовалась мама, смазывая свою старенькую швейную машину, и, порывшись в сумке, вынул оттуда пистолет – громоздкий десятизарядный “маузер” с длинным стволом, округлой деревянной рукояткой и плоским магазином. Эту смертоубойную пушку он подобрал в развалинах кирпичного завода – просто не смог пройти мимо музейного экспоната. Когда он взял “экспонат” в руки, ствол его был еще теплым и от него остро разило пороховой гарью. В карманах прежнего владельца, лежавшего здесь же, задрав пыльную всклокоченную бороду, обнаружились две запасные обоймы.
Юрий нащупал на дне сумки обоймы и отложил их в сторонку. Пистолет не нуждался в чистке, но это было по крайней мере хоть какое-то занятие, дававшее ему ощущение реальности собственного существования. Сноровисто разбирая и смазывая пистолет, Юрий впервые задумался о том, чем ему теперь заняться.
Заново собрав пистолет, он отложил его на край газеты и снова полез в сумку. Небрежно отодвинув в сторону две пары белья и пакет с туалетными принадлежностями, он вынул и разложил на столе все свои сокровища: орден Красной Звезды, две медали, мятые полевые погоны с тремя облупившимися зелеными звездочками и тощий конверт из черной пергаментной бумаги. Он открыл клапан конверта, и из него выскользнуло с десяток фотографий, сделанных кодаковской “мыльницей”. Рыжая земля, серый снег, пыльные развалины, пятнистая броня, дымное небо, бронежилеты, камуфляж, молодые смеющиеся лица… Стоп, а это кто? Вот уже и имена начали забываться… Как погиб, помню, а вот как его звали – забыл…
Он жадно курил, бережно перебирая фотографии. Среди них была фотография мамы, и он не стал класть ее отдельно от остальных. Почти все эти люди уже умерли, а при жизни они были ему так же близки, как мама, хотя время его знакомства с ними порой исчислялось даже не днями, а часами и минутами.
Фотографии его последнего взвода, на восемьдесят процентов состоявшего из новобранцев, здесь не было. Они просто не успели сфотографироваться. Их привезли вечером и сразу же бросили в бой, в кровавое пыльное месиво кирпичного завода, а наутро от взвода остались только командир, старший лейтенант Филатов, да пара сержантов-старослужащих, которые на себе вытащили его из руин – один тащил, а другой прикрывал огнем. Какие уж тут фотографии…
Окурок обжег ему губы, и Юрий не глядя сунул его в пепельницу. Смерть мамы была для него потрясением, ею она как-то блекла по сравнению с тем, что он пережил тогда, глядя, как один за другим умирают вчерашние школьники, которых он не сумел сберечь. Наверное, думать так было грешно, но Юрий нуждался во времени. Ему было необходимо немного отойти, оттаять, чтобы, кроме огромной вины, ощутить еще и обыкновенное человеческое горе.
…Через месяц после того штурма, когда Юрий уже начал вприпрыжку передвигаться по госпиталю, опираясь на костыли, в провонявшем медикаментами коридоре ему вдруг встретилось смутно знакомое лицо. Чуть выше этого лица красовалась марлевая повязка, из фасона которой можно было заключить, что у лица повреждено правое ухо, а ниже имела место госпитальная пижама с белоснежным воротничком. Все эти аксессуары помешали Юрию узнать обладателя лица, и он наверняка прошел бы мимо, если бы тот не окликнул его сам.
– О! – радостно, но с оттенком превосходства, вы дававшим в нем старшего офицера, воскликнул этот полузнакомый человек. – Здорово, старлей! Жив?
– Здравия желаю, – осторожно ответил Юрий, пытаясь припомнить, кто это. – Жив.
– Ну вот, а ты боялся! – жизнерадостно воскликнул его собеседник, и тогда Юрий вспомнил его.
Была ночь, в развалинах что-то чадно горело, дымное небо было перечеркнуто светящимися пунктирами трассирующих пуль, время от времени где-то совсем близко ухали взрывы. Вспышки освещали стальные полушария касок и запрокинутые кверху полудетские лица с тревожно поблескивающими глазами и приоткрытыми от напряжения ртами. Они ловили каждое слово происходившего тогда разговора, который, собственно, вовсе не был разговором, потому что господин подполковник разговаривать не желал – он желал орать, распоряжаться и отдавать приказы, в которых тупой свинской паники было гораздо больше, чем здравого смысла. “Здесь командую я! – орал подполковник, которого Юрий видел впервые в жизни. – И я не позволю вам прятаться за чужие спины, то-ва-рищ старший лейтенант! Ни вам, ни вашим солдатам! Здесь нет новобранцев, то-ва-рищ старший лейтенант, здесь есть взвод десантников, и вы выполните свой долг, даже если мне придется расстрелять вас на месте! Это я решаю, что имеет смысл, а что не имеет! Я! А не вы! Выполняйте приказание!"
Половина взвода погибла сразу же, угодив под кинжальный фланговый огонь. С другого фланга бил снайпер. У этого гада, похоже, был инфракрасный прицел, потому что он почти не мазал, а потом они подтащили минометы, и идти было нельзя уже не только вперед, но и назад. Утром, когда его волокли на плащ-палатке, Юрий все смотрел по сторонам, думая увидеть тело геройски погибшего на боевом посту подполковника, но так и не увидел.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – медленно сказал он, почти не слыша собственного голоса из-за шума в ушах. Звук был такой, словно Юрий поднес к каждому уху по здоровенной раковине, чтобы, как в детстве, “послушать море”. Дневной свет внезапно начал меркнуть, и Юрий испугался, что вот-вот потеряет сознание, но ничего подобного с ним не произошло: он по-прежнему четко видел лицо подполковника, только словно бы в сумерках…
– Полковник, старлей, – благожелательно улыбаясь, поправил его бывший подполковник. – Уже полковник.
– Виноват, товарищ полковник, – сказал Юрий. – Поздравляю.
– А ты еще не капитан?
– Нет, – ответил он, – ;: вряд ли когда-нибудь им стану.
– Что так?
– Да так, – сказал Юрий, перенося вес на здоровую ногу и отставляя к стене правый костыль. Он не осознавал, что собирается сделать, и немного удивился, когда свежеиспеченный полковник, схватившись обеими руками за физиономию, вдруг спиной вперед полетел по коридору, сшиб каталку с разложенными для утреннего приема лекарств таблетками и рухнул на пол, выплевывая зубы и обильно окропляя все вокруг кровью. Правый кулак у Юрия почему-то онемел, и, поднеся его к лицу, он с недоумением уставился на свежие ссадины, украшавшие костяшки пальцев.
