Джек Хиггинс - Дань смельчаку

— Правильно, мне самому показалось странным, что человек, настолько вас ненавидящий, говорил подобные вещи. А ненавидел он вас патологически. Интересно — за что?

Столь верное замечание, такая проницательность заставила кровь похолодеть у меня в жилах, но я постарался нанести ответный удар.

— Кто вы, черт побери, такой — гипнотизер? Ясновидящий?

Полковник поднял папку.

— Вот здесь находится Эллис Джексон — с рождения до смерти. Здесь все. Можем как-нибудь поболтать об Итоне. Концепция данной школы меня приводила в восхищение. Конечно же, история в Сэндхерсте — большая трагедия. Вы уцепились за грязный конец палки. — Он тяжело вздохнул, словно принял все со мной происшедшее близко к сердцу. — Когда я был совсем юн и учился в Лондонском университете, то наткнулся на роман Уиды, в котором герой — опальный офицер Гвардии — вступает в ряды Французского Иностранного легиона. Так что — все остается, как и раньше. Ничто не меняется.

— Точно, — согласился я. — Я здесь для того, чтобы восстановить семейную честь.

— Несмотря на то, что сама идея пойти в армию вам глубоко противна. Как и все, что относится к военным. А может, вы просто деда ненавидите?

— Теоретически все правильно, — кивнул я. — Но, с другой стороны, я не встречал ни одного человека, кто бы отозвался о нем мало-мальски хорошо.

Меня потрясло, когда он улыбнулся и в глазах появилось выражение глубокого удовлетворения. Я уже начал говорить с ним о себе. Похоже, он понял, о чем я подумал, потому что нажал на кнопку и встал.

— Генерал Сен-Клер успел с вами поговорить, не так ли?

— Так точно.

— Удивительный человек, одаренный во многих отношениях, но очень упрямый. Можете посидеть пока в его камере.

— Рядовой с генералом? Ему это может не понравиться.

— Дорогой мой Эллис, наша общественная философия не делает различий между людьми. Это он должен понять. Так же, как и ты.

«Эллис». — Я почувствовал себя страшно неуютно, когда меня внезапно назвали по имени. Для подобной обстановки чересчур интимно, но тут уж ничего поделать я не мог. Дверь отворилась, и на пороге появился молоденький офицерик.

Чен-Куен дружелюбно улыбнулся и положил руку мне на плечо:

— Выспись, Эллис, хорошенько выспись, а потом мы поговорим.

Что там о нем говорил Сен-Клер? «Самый замечательный парень из всех, что ты встречал»? Он был как отец, которого я никогда не знал, поэтому в горле у меня пересохло. Слишком глубоко он копает, так глубоко, что я не знаю, где будет дно, — я развернулся и стремительно вышел из кабинета.

Во время путешествия в Тай Сон мы дважды останавливались на ночевки в горных деревушках. Меня усаживали на площадку, с веревкой на горле, в качестве примера милостивого обращения с собаками-наемниками, убийцами женщин и детей.

Я чуть со страху не помер, когда крестьяне, воя, словно цепные псы, рвались ко мне, требуя моей крови, и каждый раз офицер, солдат Мао и дядюшки Хо Ши Мина, в последнюю секунду отгонял всех. Я должен был выжить, чтобы понять ошибочность моей прежней жизни. Я был типичным продуктом капиталистическо-империалистического уклада жизни. Мне следовало помогать. Простенькая бихевиористическая философия. Метод кнута и пряника — чтобы дезориентировать человека в полном смысле этого слова.

Примерно то же самое я почувствовал, выходя из кабинета полковника Чен-Куена. Меня провели через лагерь к домику, в котором находилась амбулатория.

Офицер оставил со мной единственного охранника. Через какое-то время появился врач — маленькая сухонькая женщина в идеальном, без единого пятнышка, белом халате, очках в стальной оправе, с лицом с туго натянутой кожей и самым маленьким из всех, что мне довелось видеть, ртом. Она мне моментально напомнила домохозяйку моего деда — крошечную, постоянно куксящуюся шотландку из лолендов, неспособную простить Джона Нокса и поэтому ненавидящую всех особей мужеского пола. Я почуял запах касторки — за столько лет впервые! — и невольно содрогнулся.

Врач села за стол, дверь снова отворилась, и появилась другая женщина. Абсолютно другой тип. Эта была из тех, чья чувственность столь вызывающа, что ни свободная жакетка, ни юбка ее униформы, ни высокие кожаные ботинки не могли ее скрыть.

Ее смоляные черные волосы были разделены посередине на пробор и заплетены сзади в две толстые косы. Европейский стиль. И неудивительно, потому что — как я выяснил позже — ее мать оказалась русской.

Лицо... Лицо идола, которые так часто видишь в восточных храмах. Мать-земля, уничтожающая всех мужчин, великая, загадочная, со спокойными глазами, широким, чувственным ртом. Такую можно изучать до бесконечности, выискивая в ней сад радостей земных и небесных и в конце концов понимая, что дна в такой натуре нет и быть не может.

Акцент у нее был совсем незаметный, а голос — красоты необычайной.

— Меня зовут Мадам Ню. Я буду вашим наставником.

— Не очень хорошо понимаю, что бы это могло означать, — проговорил я, — но звучит заманчиво.

Старая врачиха сказала ей что-то по-китайски. Мадам Ню кивнула.

— Сейчас, мистер Джексон, вы разденетесь. Врач хочет сделать осмотр.

Я так устал, что раздевание казалось чем-то нереально-тяжелым, но под конец мне удалось разоблачиться до трусов. Врачиха оторвалась от чтения какого-то дела и нахмурилась.

Мадам Ню сказала:

— Пожалуйста, снимите все.

Я постарался отшутиться:

— Даже в морской пехоте не заставляют показывать голый зад.

— Вы стесняетесь доктора? — Казалось, она действительно удивлена. — В человеческом теле нет непристойных частей. Так что ваше отношение — нездорово.

— Таким уж я уродился. Холодный душ не имел особого воздействия.

Женщина наклонилась к врачу, и они, заглядывая в лежащее перед ними дело — судя по всему, мое, — стали перешептываться.

Я стоял, как пай-мальчик, и ждал. За это время — прошло минут двадцать — в комнату постоянно заходили мужчины и женщины, приносили и уносили какие-то бумаги. Урок унижения.

Когда им показалось, что я наказан вполне достаточно, врачиха наконец оторвала зад от стула и подошла ко мне. Она тщательно и умело — могу сказать это в ее пользу — осмотрела меня и взяла кровь и мочу на анализ.

Под конец она выдвинула вперед стул и принялась тщательнейшим образом изучать мои половые органы. Солдаты во всем мире проходят подобные осмотры на заражение венерическими заболеваниями каждые несколько месяцев. Но выдержать подобный осмотр, в то время как Мадам Ню следила из-за плеча врачихи за каждым ее движением, было очень непросто.

Я поежился, так как старая дева держала меня за член довольно-таки грубо, и Мадам Ню мягко произнесла:

— Вам это кажется раздражающим, не правда ли, мистер Джексон? Клинический всесторонний осмотр производит женщина, годящаяся вам по возрасту в матери, а вам все еще стыдно...

— Почему бы вам не отвалить отсюда? — спросил я.

Ее глаза вспыхнули, словно она только что поняла.

— А-а, теперь ясно. Не стыдно, а страшно. В подобных ситуациях вы начинаете бояться.

Она повернулась, что-то сказала старой врачихе, которая кивнула, и они вместе вышли из кабинета, прежде чем я смог что-нибудь сказать. Усталость куда-то отступила, но я понял, что ясно думать не в состоянии. Я чувствовал себя маленьким школьником, которого по непонятной причине унизили перед всем классом.

Когда я натягивал остатки одежды, вернулась Мадам Ню с молодым офицером. В руке она держала листок бумаги, который и положила на стол.

Потом взяла и протянула мне ручку.

— А теперь подпишите, пожалуйста, это.

Это был не один, а пять скрепленных листов, убористо покрытых китайским текстом.

— Вы мне прочитайте: текст очень мелкий, а я забыл очки.

— Ваше признание, — гаркнул офицер. — Описание действий в качестве английского наемника американской армии.

Я на грубом английском, которого он не понял, сказал ему, что советую сделать с этой бумажкой. Поняла одна Мадам Ню.

Она улыбнулась:

— Боюсь, мистер Джексон, это физически невозможно. А это... вы в конце концов подпишете, я в этом не сомневаюсь, — времени у нас предостаточно. Все время, какое только есть...

Она снова вышла, и молодой офицеришка велел мне следовать за ним. Мы прошли через территорию и вошли в здание монастыря: бесчисленные коридоры, вытертые, разбитые каменные ступени — и, к моему изумлению, электрический свет.

Коридор, в который мы наконец попали, вел куда-то наверх, в темноту, и тут я услышал звук гитары.

По мере нашего продвижения вперед звук становился все слышнее, и наконец кто-то запел глубоким, бархатистым голосом, заполнившим все вокруг:

Сбирайтесь, сбирайтесь возле меня,

Я поведаю, как это было.

Отвернулась удача, уплыла, звеня,

Крысу в шляпе моей позабыла.

Дверь из массивного дуба охранялась двумя охранниками. Офицер вытащил ключик дюймов двенадцати и принялся обеими руками поворачивать его в замке.