Альберт Байкалов - Проклятие изгнанных
Кому увезли в родильный дом с улицы. Она была под кайфом, да и не собиралась еще рожать на седьмом месяце. Хотя, возможно, она вообще не собиралась этого делать. Уже утром Кома сбежала из больницы в казенном халате за очередной дозой, прихватив с собой два телефона соседок по палате. Кражу женщине простили из-за сложных обстоятельств. Дочь, натренированная бороться за свое существование с самого зачатия, росла на удивление крепким ребенком. Но было у нее три недостатка: она иногда кричала, хотела есть и еще ходила под себя, поскольку добраться до туалета в месячном возрасте самостоятельно пока не могла, чем сильно раздражала молодую мамашу.
Колька вновь вернулся в реальный мир и с удивлением обнаружил, что у кроватки уже никого нет. Каким-то чудом материнскому инстинкту, вынужденному в наше время приспосабливаться под непредсказуемый норов алкоголичек и наркоманов, удалось отправить Кому на кухню, чтобы приготовить смесь. Благо подруги-наркоманки попутно с кодеиносодержащими препаратами покупали в аптеке на сдачу детское питание.
Колька ощутил новый прилив страха. В какой-то момент ему показалось, что по внутренностям провели кисточкой под напряжением. Воздух вдруг застрял в легких, а сердце замерло. Он резко сел, но тут же упал на правый бок. Прислушиваясь к своим ощущениям, закрыл глаза, и в голове сразу словно что-то лопнуло, а по телу пробежала волна неприятного жара, оставив за собой липкий и мерзкий пот.
– Кома! – позвал он и, не дождавшись ответа, снова повернулся на другой бок: – Надо что-то делать…
– Снимать штаны и бегать! – огрызнулась девушка, каким-то чудом вновь оказавшаяся у детской кроватки.
Ребенок уже не плакал, а жадно чмокал грязной соской, надетой на немытую бутылочку. Покормив дочь, Кома попыталась выпрямиться, однако, ухватившись руками за край кроватки, так и осталась стоять, согнувшись.
– Кумарит меня! – простонал Колька и сгреб под себя простынь.
– Не тебя одного, – выпрямилась, наконец, Кома.
– У-ух! – содрогнувшись, попытался сесть Колька.
– Чего стонешь? – взорвалась она. – Иди, придумай что-нибудь! Еще немного, и загнемся.
– Может, придет кто? – с надеждой посмотрел он на нее.
– Кто к тебе придет? – продолжала злиться Кома. – Все на нуле…
– И что ты предлагаешь? Идти убивать?
– Кого ты сейчас сможешь убить? – расстроенно проговорила она. – Может, твои в долг дадут?
– Мать, что ли? – не удержался Колька и разразился отборными матами. – Ты чего несешь?!
Ольга Васильевна Лизунова так же, как и ее чадо, вела асоциальный образ жизни, но, в отличие от него, считала себя своего рода интеллигентной верхушкой айсберга маргинальной части общества, плавающего в мутных и зловонных водах грехов, потому как предпочитала убегать от действительности с помощью старой русской традиционной водки. И не беда, что Ольга Васильевна давно забыла вкус настоящего напитка, заменив его разного рода спиртосодержащими жидкостями на основе денатуратов. Половина страны так живет. Причем эта половина отчего-то считает, будто именно водка обеспечивает величие русского народа.
Мыслительный процесс давался Кольке хоть и тяжело, но идеи приходили, одна изощреннее другой. Измотанный дурманом мозг, страшась усиления ломки, работал, что называется, на износ. Казалось, в такие моменты, дай не сведущему в математике Кольке самую сложную задачу и пообещай дозу, и проснется в нем потаенная гениальность. Так неожиданно из вязких воспоминаний выплыло сморщенное личико соседки матери. Варламова Анфиса Евгеньевна проживала одна в двухкомнатной квартире. Сколько Колька себя помнил, она была старой, сгорбленной, сварливой старушкой, с трудом передвигающейся по квартире и почти никогда не появлявшейся на улице, которой предпочитала посиделки на балконе. Ему казалось, что она родилась уже седой и дряхлой. Родственников у нее не было, а из гостей приходили лишь социальные работники. Пару раз, еще будучи просто хулиганистым школьником, Колька бегал по ее просьбе в булочную и аптеку. Поразили его тогда картины на стенах комнат, старинная мебель и шкатулка, из которой она доставала деньги.
«А как я про старуху-то забыл? – Неожиданно пришедшая в голову идея заставила его встать. – Одна живет, пенсию почти не тратит… Неужели по старой памяти не займет?»
Колька подспудно понимал, что идет вовсе не в долг брать, тем более что отдавать ему нечем, но не хотел даже думать о том, что решил, с ходу и без всяких размышлений, эту старуху порешить. Он как-то враз проникся к ней острой ненавистью и презрением. Заполнив его собой, эти чувства не оставили места ни для жалости, ни для страха в его пустой душонке.
– Ты куда? – удивилась Кома, увидев, как Колька торопливо надевает на себя спортивные штаны с отвислыми коленками.
– Надо! – боясь тратить последние силы на ответы, бросил он.
– Принесешь? – с затаенной тревогой спросила она.
Он промолчал.
– Коля!
– Ну, чего тебе?!
– Ты не пропадай, – простонала Кома. – Плохо мне.
– Не пропаду, – пообещал Колька.
Глава 2
Штат Альберта, Канада. Наши дни
Размышляя, что на этот раз соврать деду, Виктор не спеша поднимался по широкой мраморной лестнице. На душе было тоскливо. Отчего-то всегда, когда он появлялся в стенах хосписа, ему начинало казаться, будто кто-то смотрит в спину. Несмотря на огромные окна, обилие цветов, светлые тона мрамора и пластика, здесь все казалось каким-то холодным, чужим и мрачным, так бывает, наверное, лишь в залах прощания крематориев. Каким бы торжественным ни было их убранство, человеческое отчаяние и страх незримо довлеют над всеми другими чувствами. Впитавшие горечь переживаний потолки и стены давили своей незримой массой, и ему всегда хотелось побыстрее уйти отсюда.
– Вы к Николаю Федоровичу? – спросила шедшая навстречу медсестра, проговорившая имя-отчество деда по складам и неправильно.
– А как вы догадались? – встрепенулся Виктор.
После того как на глазах Виктора в Америке погибли или были арестованы дружки, он был сам не свой. Ему казалось, будто все вокруг знают, что он и есть тот самый русский, которого разыскивает вся полиция граничащего с Канадой американского штата.
– Я не догадалась, а просто вспомнила, – улыбнулась медсестра. – Вы были месяц назад в мое дежурство.
– Месяц назад? – машинально повторил Виктор, силясь вспомнить, видел он это личико или нет. У него вновь возникло подозрение, что это сотрудник ФБР или полиции. – Раз вы уже месяц здесь, неужели не смогли научиться правильно выговаривать имя моего деда? – прищурился он.
– Я не штатный сотрудник хосписа, – окинула она взглядом холл, словно сожалея об этом, – и бываю здесь не очень часто.
– Кто вы? – напрягся Виктор.
– Волонтер, – пожала она плечами. – Мы работаем бесплатно. А что вас смутило?
– Ничего, – покачал он головой, мысленно отругав себя за мнительность.
– Вас проводить? – Девушка шагнула на ступеньку ниже, поравнявшись с Виктором, и он ощутил едва уловимый аромат ее духов и медикаментов.
– Нет, что вы! – замотал он головой, отметив про себя ее красивую фигурку.
– Как знаете, – слегка пожала она плечами и пошла дальше.
«Наверное, тяжело здесь мужской половине доживать свой век, глядя на такой жизнерадостный и сексуальный персонал», – с тоской подумал Виктор, поднимаясь по лестнице.
Деда он любил по-настоящему. Возможно, больше отца и даже матери. Николай Федорович был единственным из всех родственников, кто родился еще в далекой России. Именно он сыграл основную роль в воспитании Виктора. Конечно, в этом случае можно было свалить на старика вину и за то, что Виктор стал гангстером. Но это не так. Пополнить ряды преступивших закон людей Виктора заставила жизнь. В Канаде, где они жили, русские всегда считались людьми хоть и не второго сорта, но не теми, кому в первую очередь дают работу или продвижение по службе. Вообще отец Николая Федоровича был достаточно известным в царской России человеком. Неизвестно, как бы все вышло, не случись тогда красный переворот. В двадцать пятом он был убит. Это случилось по дороге на вокзал, откуда дед и его родители должны были покинуть поездом страну, которой верой и правдой служили долгие годы. На пути их саней ОГПУ проводило задержание членов какой-то банды. С обеих сторон были раненые, нуждавшиеся в помощи, поэтому большевики отобрали лошадей и сани, на которых ехала семья. Мать арестовали за сопротивление представителям власти и бросили в тюрьму, а деда, тогда еще семилетнего мальчика Колю, определили в приемник-распределитель. Так бы и пошел он, повторяя судьбу миллионов мальчишек и девчонок, детей врагов народа, по этапу: приют, детский дом, ремесленное училище, да приехал в ту пору из Петрограда дядька деда и вывез мальчика сначала в Европу, а потом переправил в Канаду. Дед вырос, окончил здесь школу, стал работать на железной дороге, где и познакомился со своей будущей женой, дочерью таких же эмигрантов из России, Светланой. Жена умерла, оставив сына, отца Виктора, у которого потом тоже родился сын. Дед во внуке души не чаял и с первых же дней строго-настрого запретил разговаривать при нем на английском языке. Полгода назад Николаю Федоровичу стукнуло девяносто четыре, и он сам, втайне от родных, оформился в заведение, которое для людей на этом свете означает конец жизненного пути.
