Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка
— Интересно. Впервые здесь узнал, что и осужденные воевали.
— Вот как! Но ведь многие были с территорий, уже оккупированных фашистами. Знаете, как они на фронт просились! Сталину писали, Ворошилову…
— А оставшиеся? Как они в те годы работали?
— Сутками. Без отдыха. Все фронту отдавали. Сами! Их никто не просил, не принуждал.
— То была война, она любого образумит.
— Верно. Но не только это. Сами по себе люди, будь они свободными или зэка, любят не только свои жизни, свои семьи, но и свою землю.
— Воры любят землю? — удивился Яровой.
— Еще как! Зэк — он для свободных изгой. А в лагере — равный среди себе подобных. И вот этот причал, на каком вы стоите, они зимой строили, в пятидесятиградусный мороз! Рукавиц не было. Они и не просили. Знали: не до них сейчас. Без полушубков и валенок, в телогрейках с темна и до темна. За себя и за ушедших на фронт старались. Чувство самосохранения…
— Вот это верно. Большего нет у них, — перебил Яровой, которого начинала злить амбиция Бондарева.
— Ошибаетесь.Я хотел сказать, что этот инстинкт уступил место чувству коллективизма.
— Ну как же! Групповые ограбления…
— Вы, мил человек, следователь. А мы еще и людьми обязаны быть. И не забывать, что любой преступник способен к исправлению.
— Можно подумать, что здесь все перевоспитываются.
— Не все. Но и преступниками они становятся не у нас. Здесь они лишь отбывают наказание. По-разному сказывается Север на их судьбах…
— Вот и я об этом. Не каждый покидает этот причал переродившимся.
— Я не спорю, но сюда они приезжают сплошь уголовниками. Я имею в виду осужденных. И перековывают их не только режим, климат, но и тот самый коллектив, какой вы высмеиваете. Отправляя их сюда, вы ведь не ждете чуда! А просто хотите, чтоб возвращались к вам не рецидивисты, а относительно нормальные люди. Пусть с искалеченной судьбой, но с человеческим сердцем. Ведь так?
— Так, — кивнул Яровой.
— Ну так почему же тогда столько недоверия? Знаете, сюда попадают не только случай но оступившиеся, а и профессиональные воры разных категорий. Но даже и они не смогут украсть у смерти хоть одну минуту жизни. И с годами начинают это понимать, многое переосмысливать. Потому я — за длительные сроки наказания.
— Сомнительный вывод. Бывает, что и после пятнадцати лет отсидки те же воры принимаются за прежнее. Вероятно потому, что не было фактора эффективности наказания.
— Очевидное не отрицаю. Но рассмотрим и этот вопрос?
— Согласен.
— Здесь, да и в иных местах лишения свободы, любому преступнику гарантированы питание, кров, работа. А когда они выходят от нас, то порою подолгу не могут найтн работу, жилье. И к чему это приводит? К тому, что иные вскоре снова к нам попадают. И тут уже возникает вопрос об эффективности освобождения, — Бондарев хитровато прищурился.
— Отчасти этот упрек и справедлив. В отношении жилья у нас пока тяжело, но с работой — никаких затруднений. А какие рабочие специальности у воров? Где они обучались? В «малине»? И потом: почему они норовят только в крупные города устроиться? Рабочие руки в поселках, в колхозах ой как нужны!
— Наивные у вас представления о лагерях. Вы что же, считаете, что здесь мы ворам предоставляем работу по их прежней квалификации? С гарантированным сбытом? Да они здесь приобретают необходимые профессии. Строителями уходят отсюда. На Колыме хлебопашеству не обучишь. Тундра. Вот и тянутся туда, где нужны их специальности, где сейчас самые большие стройки. В города. А вы даже не интересовались этим. Между прочим, ваши преступники — от нас вышли специалистами высокого класса.
— Они ими и были.
— Ну нет, кое-что из опыта Севера им пригодилось.
— Не сомневаюсь. Иначе, как бы я здесь оказался, если бы не этот обмен опытом.
— Зря вы иронизируете. Вот здание морского вокзала, его тоже зэки помогали строить. Смотрите, совсем неплохо получилось…
Яровой понимал: во многом этот северянин чертовски прав! Но в чем-то… «Недавние фронтовики никакой работы не чураются. Женщины-вдовы на стройках кирпич таскают, на тракторах погибших заменили, а этим — подавай столичные прописки», — нарастало раздражение. _
— Потом вот эту школу возвели, — донеслось до Ярового.
— Ученики, наверное, не очень за нее благодарили. Какая-то она, как бы сказать, мрачноватая.
— Почему? В срок сдали, с хорошим качеством. Даже, видите, деревья перед школой посадили. Так сказать, благоустроили территорию.
— И вот этот магазин тоже их руками построен?
— Да.
— Его еще не ограбили?
— В своем доме кто ворует?
— Разве Магадан их дом?
— Да. И их.
— Заблуждаетесь, Игорь Павлович. В своем доме — не под конвоем работают…
— Видите ли, уехав с Севера, освобожденные очень болезненно воспринимают каждое обидное слово, каждый попрек прошлым. И тут уж, хотят они того или нет, поневоле сравнят такое отношение с нашим, магаданским. Где-то, кто-то продолжал смотреть на вернувшихся с Севера как на преступников. А мы, постоянно имеющие дело с осужденными, не добавляем горечи в их горе. Даем возможность стать нужными в нашей среде. И ценим то, что они помогают строить наш город. Вот и становится он для многих родным домом. Сначала с охраной. Потом без нее. А вот смотрите: этот дом строили под жилье. Для первой партии вербованных. Здесь родился первый коренной магаданец. Парнишка. Зэки приходили взглянуть. Не верилось им, что свободный человек по собственной воле здесь может родиться. Когда убедились, малышу люльку сделали, игрушки всякие смастерили. А подрастать стал — расконвоированные наведывались, чтобы поиграть с мальчонкой. И родители им доверяли. Своего ребенка! Теперь он — директор школы…
— Что в этом доме сейчас?
— Он — музей. Он — памятник. Он — наша молодость. Наша святыня.
Яровой смотрел на хлипкое деревянное строение… Тонкие потемневшие доски еще создавали видимость стен. Но шаткие ступени уже скрипели сами по себе.
— Теперь мы настоящие дома строим. Со всеми удобствами.
— Мало их у вас. Медленно строите.
— Оно и понятно. Наша зима длится полгода. А средняя температура в иные месяцы — минус сорок пять. Да и с материалами после закрытия навигации тяжело бывает. Трассу часто переметает. В море— штормы. Не выйти. Вот это и сдерживает. А когда открывается навигация, в порту опять же забот хватает. Продукты надо завезти, товары… всего не перечислишь. Если б не наш климат, мы бы уже знаете как Магадан отстроили!
— За эти годы уже и пора бы. Вон города — из разрухи военной поднялись новые. А Магадан все еще как старый подросток. Бороду имеет, а штаны не научился застегивать.
— Это мы не умеем? Да мы, если хотите знать, по закалке выше любого города стоим! Попробуй те — переживите, перенесите с наше! Да. Мы и с бородой умеем детьми оставаться. А вот вы со своим представлением о нашем Край нем Севере — верно, без пеленок, враз стариками рождаетесь. А мы еще и радости роста хотим видеть. Вон смотрите. Граф идет. Бывший вор. Теперь магаданец. Вернулся к нам после освобождения. Съездил в свои места. Нигде не смог устроиться. Без прописки на работу не берут. Без работы — жилье получить невозможно. Вот и возвратился. Ему квартиру дали однокомнатную с удобствами. Что ни говори — человек пятнадцать лет наш город строил. И теперь свой тридцатый дом заканчивает. У нас с вами ни одного на счету нет. Кого мы таким порадовали? А у него что ни дом, так семьдесят семей. И все его друзья.
— А воровской стаж у него каков?
— Пять лет. Гораздо меньше рабочего. Видел я, как он ключи от своей квартиры целовал. Сказал тогда: здорово, знать, не совсем пропащий, коль в собственном углу дожить суждено.
Яровой смотрел вслед человеку. Тот шел, заложив руки за спину, — так и не отделался от зэковской привычки. Но уверенно шагал. Видно, перестал глаза от людей прятать.
— Побег предотвратил этот Граф. Групповой, — вспомнил вслух Бондарев. — Это в войну было. Зэки решили сбежать. Мол, в такое время кто искать будет? Хотели в Якутию податься на лесоразработки. Оно хоть и условия там немногим лучше, чем у нас, но все ж на воле. Ну а Граф у них «бугром» был. Негласным главой барака. Бригадиров еще так называют зэки. Короче, пронюхал он. Одному ему ведомо как. Ну и вкинул им…
— А не было ли оговора?
— Исключено. Несостоявшиеся беглецы признались потом, за что их Граф на кулаки взял. Что делать? Не все вяжется в натуре человеческой с нашим представлением о ней. Воры тоже не бывают по одному стандарту. У этого Графа, между прочим, в первый же год войны семья погибла. Под Курском. Но Графа на фронт не взяли. Вот, видно, и не хотелось человеку, чтоб здесь, в глубоком тылу, замерзали люди. Ведь в то время каждый побег — это был своего рода саботаж строительных работ.
— Человечный вор. Семья у него новая есть?
